Воровские гонки

Дегтярю до боли в макушке захотелось спать. Прямо здесь, в духоте кухни, уже сделавшей его спину мокрой и липкой. И еще ему захотелось заплакать. Он еще никогда не встречался с таким хитрым соперником, как этот инкогнито, вчистую переигравший его через деда в серой фуфайке.

- Как выглядел этот мужчина? - обреченно спросил Дегтярь.

- Ну как?.. Обыкновенно, значится... Мущщина и мущщина...

- Какого он роста?

- Ну, представительный такой... Высокий...

Дегтярь смерил деда взглядом. Такому все покажутся высокими.

- Как лицо выглядело?

- Ну, не могу сказать... Он это... болявый был. Усе время кашлял, шархвом рот и нос кутал... А потом это, граждане начальники, у мине зрение того... не ахти...

Майор прыснул:

- Ничего себе ахти! А хвост за собой сразу заметил!

- Дык чего их не заметить?! Они ж почти у метре за мной чапали! Это и слепой бы увидал...

- Сколько он тебе заплатил? - спросил Дегтярь.

- Усе мои!

- В камере ответит, - пообещал майор. - А тебя, Михан, я все-таки арестую.

- За что, гражданин а-а... начальник?!

- У твоего пристяжа... Ну, что с ноздрей, стволик нашли... Тэтэшечку... Въезжаешь?

- А я-то тут а-а... при чем?

- Может, ты и ноздрястого первый раз в жизни, как деда, видишь?

Михан молча свел за спиной руки, вскинул подбородок, как делали герои в фильмах когда их вели на расстрел, и потребовал от майора:

- Веди, а-а... начальник. Михан теперь закон а-а... завсегда уважает.

Гигант-омоновец, оставив деда, приблизился к березовскому главарю и вывел его из кухни. И тут же стало слышно, как кипит, булькая, на сковороде масло.

Пятерней майор содрал с лица маску, и Дегтярь, как и ожидал, увидел совсем не то, что ожидал. По говору у майора чудилось умное интеллигентное лицо, а белый свет ламп облил грубые крестьянские черты: изрытые оспой щеки, рыхлый нос, сдавленный в висках лоб. Без маски он выглядел гораздо хуже.

- А ботинки? - спросил он Дегтяря. - Ты же говорил по телефону что-то про ботинки...

- Он у тебя дома был? - спросил деда Дегтярь.

- Кто? - переложил тот треух из руки в руку.

- Дед Пихто!

- А-а... Тот мущщина?!. Нет, не был. Он мине у городе устрел, возле рынку... Он сказал еще, што усе, как за мной слидять, они для хвильму снимають. Для юмора. Прозывается - скрытная камера!.. Я такое по своему телеку видал!

Дегтярь вспомнил телевизор-ветеран с линзой, вспомнил окурок и, встрепенувшись, попросил майора:

- Запроси своих, чтоб узнал, какие сигареты курит Михан!

- А ничего супротив закону я не сделал, - напомнил о себе дедок. - Ни украл, ни пальцем никого не тронул...

- "Кэмел", - перевел хрип рации на русский язык майор. - Это важно?

- Где ты ключ от сундука хранишь? - спросил деда Дегтярь.

- А тебе зачем?

Треух в руке деда замер.

- Где-нибудь в шкафу?

- А откуда... ну, про сундук ты это?..

- Значит, точно он был у тебя! - наконец-то склеил весь сюжет в одну ленточку Дегтярь.

- Кто? Ключ? - перепугался дед.

- Поехали ботинки посмотрим, - предложил майор.

Пустым невидящим взглядом Дегтярь провел по лицу следователя, потом на такое же неощутимое лицо деда и вдруг почувствовал, что вряд ли когда-нибудь увидит лицо хитреца, подкинувшего ботинки Кузнецова в сундук, а потом приведшего их к главарю березовских бандюг. Рука потянулась к нагрудному карману. Под пальцами хрустнули новенькие стодолларовые купюры. Их предстояло отдать. А отдавать не хотелось. Дегтярь стиснул зубы и ему почудилось, что кто-то сейчас следит за ним через окна кухни и громко-громко, ехидно-ехидно смеется.

Он резко обернулся, но окон не нашел. Их в кухне не существовало. Кроме одного - раздаточного. Из него был вид на перегородку. А на той перегородке висела картина красноярца Сурикова "Меншиков в Березове". От картины, от обледеневшего окошка, от тулупа Меншикова веяло вселенским холодом. Дегтярю тут же захотелось в Москву, захотелось под лучи солнца, и он с трудом сглотнул это желание. Он не знал, в каком именно Березове отбывал ссылку Меншиков, но явная похожесть на красноярскую Березовку напомнила о машине, оставленной напавшими на Кузнецова-младшего, напомнила о подкинутых ботинках, и Дегтярю еще сильнее захотелось уехать в Москву. Здесь, в Красноярске, конечно же был след, но его стерли, как стирают пыль с полки. Кузнецов-младший исчез и, скорее всего, навсегда.

Глава тридцать первая

ВСЕ КАРТЫ ВРУТ

Жора Прокудин смотрел на счетчик такси, выхлестывающий все новые и новые цифры, и совершенно не мог придумать, как бы не платить за проезд. В Москве это у него получалось в десяти случаях из десяти. Как правило, он убегал из такси на светофоре сразу после того, как красный свет сменится на оранжевый. Но мог и попросить таксиста подождать у подъезда какого-нибудь дома, а тем временем улизнуть через черный ход или крышу.

Обернувшись, Жора Прокудин окинул хмурым взглядом расположившуюся

на заднем сиденьи "Волги" троицу, и они все показались ему еще

противнее, чем до этого. Именно они мешали ему сбежать от

таксиста. Жанетка сидела с лицом пластиковой куклы. Странное

чувство жалости, которое Жора испытал к ней во время погони по переулкам Приморска в чужих "жигулях", было намертво уничтожено их ссорой. Топор, уронив опухшую голову ей на плечо, дремал. Таксист, посадивший компанию недалеко от их временного пристанища, так и не поверил в россказни, что у Топора аллергия на морскую соль. Жора бы сам не поверил, если бы ему наплели такую чушь. Справа от сладкой парочки гвоздем сидел бледный поэт по фамилии Бенедиктинов. Жанетка назло Жоре не отпустила его до утра, а утром этот чудик-рифмоплет, заикаясь и запинаясь, предложил свою помощь в отъезде. Помощи от него было не больше, чем от мухи, мечущейся сейчас по салону "Волги", но Жанетка все-таки посадила его в машину. Бенедиктинов символизировал ее победу над Прокудиным. Он был ее знаменем. А знамя победы всегда нужно держать на виду. Впрочем, Бенедиктинов по своей худобе скорее напоминал древко от знамени, чем весь стяг целиком. Он сидел с прямой спиной, с ладонями, плотно сжатыми коленями, и с каждой минутой все сильнее походил уже не на древко, а на сфинкса.

- А чего ты в объезд рванул? - удивил Жору Прокудина левый поворот "Волги" в узкий проулок. - К вокзалу же прямо!

За день лежки на раскладухе во дворе он не только сжег намертво пузо и бедра, не только сладко выспался и не только побывал во сне в царстве денег, но и почти наизусть выучил карту Приморска. В ночь перед отъездом ему больше ничего не снилось, кроме этой клятой карты. Улицы выглядели глубокими канавами, площади ямами, извилистая желтая полоса пляжей оврагом, а сам он, превратившись в муравья, ползал по этим канавам, ямам и оврагу, не в силах найти выход и выбраться к спасительной морской синеве. И только на рассвете, встреченном им все на той же раскладушке во дворе, только после пробуждения до него дошло, что муравьи погибают в воде. Ему стало до того страшно, что он решил уехать из Приморска. Тем более, что улиц, начинающихся на "Пр" и заканчивающихся на "я", здесь действительно не осталось.

- Ты чего, не слышишь? - так и не получил ответ Жора Прокудин. Какого ляда мы свернули?

- Ремонт дороги, - ответил таксист.

Каждое слово далось ему с неимоверным трудом. Чувствовалось, что таксисту легче разобрать свою оранжевую "Волгу" на детали, а потом опять собрать, чем говорить минут десять.

- Я за объезд платить не буду! - отрезал Жора. - Деньги - ум, честь и совесть нашей эпохи! Врубился?! Я совесть не разбазариваю!

Таксист молча вывернул на оживленную улицу и уперся в стоящий на остановке рейсовый автобус.

- Ты понял, не буду! Мы так не договаривались! Ты уши по вечерам моешь, гонщик века?!

- Жора, не жлобись, - тихо потребовала Жанетка.

- Одножнацьно, - добавил Топор.