Жениться по любви...

Они только слишком поздно спохватились, что на Солнцеворот в Озёрный съедется целая толпа таких же, как они, «деревенских сеньоров», так что заранее снять комнату или хотя бы заказать номера в гостинице у них не вышло. Поехали так, наудачу, надеясь как-нибудь устроиться, но родня, что по их с Георгом линии, что по Аделаидиной, не горела желанием приютить у себя на недельку пятерых человек. Пришлось соглашаться на явно из одного приличия сделанное предложение Августа Ферра пожить в его доме, как бы Аделаида ни закатывала глаза: она — и в доме простолюдина!

Сам Ламберт, разумеется, был помещён в спальню своей супруги. Где чувствовал себя здоровенной косматой дворнягой, забравшейся грязными мокрыми лапами на белоснежную постель. Даром что отмылся до скрипа, чуть не содрав с себя кожу, раз уж в кои-то веки появилась возможность залезть в горячую воду целиком. А постель, кстати, была явно рассчитана на одного. Нет, там хватало места для двоих, но на настоящую супружескую кровать это не походило ничуть. Да и вообще, спаленка была невелика, и чувствовалось, что времени в ней Елена проводит немного: кровать, гардероб, зеркало и небольшой столик перед ним. Никаких безделушек, никакого незаконченного рукоделия, никаких книг — пришла, разделась, легла, поспала, встала, оделась, ушла заниматься делами. Кабинет был гораздо более обжит.

Полога над кроватью не было, ничто не мешало смотреть, как Елена ходит по спаленке, аккуратно вешая платье на плечики, а бельё — на спинку кресла перед зеркалом, потом расчёсывается, заплетает на ночь косу. Ламберт смотрел на супругу и думал, что она вроде бы поправилась и посвежела за те две недели, что провела с детьми и отцом… дома. Да, дома. Дом её, что ни говори, был здесь, а не в старом замке, где никто её не ждал и никто ей не был рад. Ламберт сам удивился таким мыслям, но они вдруг всплыли так ясно и чётко… А всего-то и подумал сначала о том, каково приходилось его предшественнику в этой спаленке, где даже ширина кровати намекала: тебе тут не место, не задерживайся дольше необходимого.

— Кем был ваш первый супруг?

Елена посмотрела на него, заломив аккуратную тонкую бровку: то ли удивилась тому, что он вообще этим заинтересовался, то ли тому, что не выяснил до сих пор.

— Непризнанный гений, — ответила она с усмешкой. — Ну, считал себя таковым — точно. На самом деле мы с отцом очень даже признавали его талант и ценили его, но Говард любил чувствовать себя страдальцем, а если человек твёрдо решил быть несчастным, никто не в силах ему помешать.

Она задула свечи и раздёрнула тяжёлые плотные шторы на окнах, впуская в комнату лунный свет и тени чёрных деревьев — её окно выходило в сад.

— Я не убивала его, — сказала она привычно-безнадёжным тоном. — Он был действительно талантлив, все наши новые колеры были созданы им. Но намешав очередной краситель, он шёл пьянствовать по кабакам и борделям, а от охраны всегда отказывался, устраивая натуральные бабские истерики: я за ним слежу, я его держу на цепи, я ему ни жить, ни дышать не даю… В конце концов, всё закончилось именно так, как и должно было, когда дорого одетый тип трясёт по дешёвым кабакам кошельком, полным серебра.

— Нож под лопатку, и Ночная Семья тут ни при чём?

— Надо было их нанять, чтобы незаметно охраняли этого придурка, — раздражённо сказала Елена. — Впрочем, охранники из убийц…

Она подошла к кровати со стороны изножья, чтобы не перелезать через Ламберта.

— Не беспокойтесь, — сказала она, забираясь в постель, — вам ровно ничего не грозит. Ну, кроме привычных ваших пограничных опасностей, разумеется. Просто вдова — обычное дело. Дважды вдова — уже подозрительно, а мне Мелиссу замуж выдавать. На моей репутации пятен быть не должно.

— А походы в бордель пятен на ней не оставляют? — не удержавшись, съязвил Ламберт.

— И это мне говорит человек, которому мало кухарок и крестьянок и который завёл любовника, когда я ещё и уехать не успела? — тут же отозвалась Елена. — Про мои походы в бордель мы поговорим, когда вы меня застанете там и при этом с вами будут два свидетеля, не состоящие с вами в родстве, сир Ламберт.

— Да уж, представляю себе чью-то попытку прорваться со скандалом в дорогой бордель, — хмыкнул он, в самом деле нарисовав себе картинку, где он требует у хозяйки, чтобы ему сказали, где сейчас его жена, а разодетая-раскрашенная дамочка с фальшивым сожалением в голосе отвечает, что полная анонимность — главное правило её заведения. И мордовороты за её мясистыми плечами выразительно поигрывают дубинками, и за прикормленной стражей она, если что, тут же пошлёт. Понятно же, что у неё бывают клиенты не просто побогаче, а куда повлиятельнее «деревенского сеньора», и им точно не понравятся скандалы, драки и беготня с ворохом одежды подмышкой. Это же настоящий город, блядь, где ты не младший брат владетеля, а голозадый дикарь из пограничья, которого вообще в приличные заведения пускать нельзя! — А новости до вас доходят на удивление быстро, я смотрю, — заметил он, сообразив, что она откуда-то знает про «любовника».

— Это вы про целителя? — уточнила Елена и, как водится, пожала плечами. — Я ничего не имею против господина Каттена и вашей с ним связи. По крайней мере, не придётся без конца думать, какой подарочек вы мне привезёте из очередного рейда по лесам, полям и сеновалам — от мага-целителя уж точно ничем таким не заразишься. Не беспокойтесь о моей репутации, сир Ламберт, хочу я сказать: я-то её берегу. Подумайте лучше о своей. Катерину сперва замуж выдайте, что ли, а то ведь получается, что вы её использовали и бросили, едва появился кто-то поинтереснее мельничихи.

Ламберт, не сдержавшись, выругался. Приходилось признать, что дорогая супруга права: котяра исправно грел его постель всё то время, что Ламберт провёл у Нижних Бродов, и Катерина вполне могла понять это как свою отставку. И не только она, к слову. Вот только сплетен о том, что брат барона обесчестил девицу и бросил её с ребёнком, ему не хватало! Нет, как только они вернутся, следует взять не в меру переборчивую мельничиху за шкирку и поставить у алтаря, в качестве приданого освободив того же кузнеца от податей лет на пять. А начнёт упираться и мяукать про «брошусь под мельничное колесо», притащить к этому самому колесу и сказать: «Давай, прыгай». Чёрная вода, курящаяся морозным паром, неостановимое шлёпанье потемневших, позеленевших лопастей, лёд ниже по течению, который не даст выплыть, даже если посчастливится уцелеть… Нужно по-настоящему отчаяться, чтобы решиться на такой прыжок, а с чего бы отчаиваться балованной дочке мельника? И к тому же возня с грудным ребёнком оставит мало свободного времени, некогда будет без конца бегать в замок и шмыгать носом над бедным дитятком, которое все обижают…

И которое в самом деле надо учить как мальчишку, чтобы падало вечером без задних ног и засыпало мёртвым сном. Замуж бастарда-бесприданницу действительно никто не возьмёт, даже за красивую мордашку — с её-то характером; в послушницы отдавать — и ей жизнь поломаешь, и жрицам-наставницам обеспечишь неизбывную головную боль. Так что надо, наверное, и правда готовить из неё какую-нибудь Дочь Аррунга. В конце концов, есть мужчины, которым нравятся женщины-боевые товарищи, а не кроткие домашние голубки (вроде Аделаиды, да-да), и если Герта встретит такого, то так тому и быть. А не встретит… всё лучше самой распоряжаться своей жизнью, чем служить Девяти, не имея к тому ни малейшей склонности.

Родственники дорогого супруга свалились им с отцом на головы не то что без приглашения — без предупреждения даже. И куда прикажете их пристраивать, если с излучинскими давно уже было договорено, что те приедут на Солнцеворот в Озёрный? В библиотеку кровати ставить? А безмозглая курица Аделаида ещё и возмущалась, что им выделили всего две комнаты на четверых, и те смежные, так что получалось: или они спят с супругом, как приличная семейная пара, но почти взрослая девушка делит постель с братом-подростком; или сама она спит с дочерью, а её супруг — с сыном, что, разумеется, не так скандально, но всё-таки тоже даёт некоторый повод для сплетен.