Жениться по любви...

— Зато бы эти огровы Козьи Камушки затопило, — вздохнул он. — Есть тут выше по течению место… видимо, после обвала остались поперёк течения валуны, по которым гоблины перебираются на наш берег. Скачут, как козы, всякие поваленные стволы и прочий хлам тащат за собой, чтобы орки могли вслед за ними пройти. А там ущелье такое, что сверху ничего толком не разглядишь: скалы, битый камень, туман то и дело… А постоянно внизу держать больше, чем двоих-троих — людей столько не наберёшь. Но двое-трое — это смертники: из Ноголомного ущелья быстро не выберешься. Так по-дурацки терять людей ни я не хочу, ни оба брата.

— Да уж — судя по названию. — Каттен поёжился, но, похоже, опять-таки от холода, а не потому что боялся. Держался настороже, конечно, но не боялся. И, рассказывая о себе и своих планах, помнится, говорил больше про раненых, чем про больных. Военным лекарем был в Зеленодолье?

Ламберт опять посмотрел на его и не новый, и не слишком тёплый плащ с поднятым капюшоном. Одеть бы надо господина кошака потеплее, а то этак живо опять без целителя останешься. Он ждал, что Рута разворчится: вот-де столько лет управлялась сама, а тут приехал какой-то и будет командовать теперь. Но Каттен как-то её уболтал, улестил, выспросил про травки, которые здесь растут, попробовал какой-то эликсир и восхитился, что получше, чем у большинства магистров алхимии… Одно слово — кот. Рыжий котяра с наглыми жёлтыми глазищами. И в дозор с Ламбертом напросился так, что тот согласился, даже не успев сообразить, как это случилось. Хотя и не мог понять, зачем вообще лекарю таскаться с дозорными?

— Карта — картой, а живьём всё это увидеть — совсем другое дело, — ответил тот. — Буду теперь хоть представлять, куда меня занесло. Или вы подумали, я для орков шпионю?

— Орки наш берег не хуже своего знают, — буркнул Ламберт. — Гоблины для них шпионят, проныры мелкие, а это такие твари… мясо из похлёбки среди бела дня украдут, а ты об этом узнаешь, когда сядешь обедать, а мяса в котле не окажется.

— Это уж точно, — согласился Каттен. Он снял перчатки и, просунув руки под капюшон, растёр уши — ветер был почти встречный, и мелкий снежок задувало под одежду.

Ламберт подумал, что надо бы ему тоже шапочку подарить, как Елене. Не соболью, понятно — хватит енотовой. С полосатым хвостиком на затылке, как местные щёголи носят. Только сразу предупредить, что это просто забота о здоровье такого полезного человека, а то вдруг себя целители лечить толком не могут? Что-то такое Ламберт вроде бы слышал… В смысле, просто тёплая шапка вместо тонкого и неудобного капюшона, а не…

Он удивился, поймав себя на таких мыслях. Не что? Не такой подарочек, за который потом рассчитываться придётся? В жизни не думал о мужчинах ничего такого. Это не какие-то мажеские штучки? Приворот там… хотя приворот — это у неграмотных деревенских ведьм вроде бы, не у настоящих магистров почтенных гильдий.

— То есть, — весело спросил Каттен, — вы умудрились не заметить, что я с вами внаглую заигрывал с самого приезда?

У него была очень белая и очень тонкая, как почти всегда у рыжих, кожа. И волосы, кстати, рыжими были… везде. Даже вокруг неожиданно тёмных сосков. Ламберт поймал себя на совершенно невозможном желании пройтись по ним языком и с негодованием отогнал его: мало того, что в его постели каким-то необъяснимым образом оказался этот наглый котяра, так ещё и мысли лезут в голову совершенно непотребные.

А тот лежал, растянувшись, и лениво потирал отчётливо багровеющий на белой-белой коже след зубов. Его, Ламберта, зубов — ухватил он наглого котяру за шкирку зубами, когда уже мало что соображал. И как теперь прикажете одевать дурака потеплее? Решит ведь, что это в уплату. Или для того и старался? Не похоже.

— А скажите-ка, сир Ламберт, — неожиданно задумчиво проговорил Каттен, накинув на себя угол одеяла: камин догорал, и в комнате становилось ощутимо прохладнее, — ваша супруга часто жалуется на головную боль?

— Моя супруга вообще никогда ни на что не жалуется, — буркнул Ламберт. Он взял бутылку смородиновой наливки, наполнил стакан и подумал, что это, между прочим, чистая правда. Елена никогда не жаловалась. Ни на что и ни на кого. Единственный раз выплеснула то, что накипело, но и тогда это была не жалоба, а… огры его знают. Попытка объяснить, чем она недовольна? И многое, в общем, он поразмыслив, признал справедливым. Те же танцы Фриды вокруг него — она ведь и правда могла бы сесть и палец о палец не ударить: кто он ей? Зять нанимателя? Так что, глянув на расслабленно валяющегося целителя, Ламберт спросил: — Наливку будете?

— Нет, благодарю, — с нескрываемым сожалением глядя на стакан, отказался Каттен. — Я легко пьянею, а в пьяном виде плохо себя контролирую… Так вот, о головных болях… про вашу супругу я слышал, что она очень сдержанная особа, слова никому плохого с самой свадьбы не сказала, и даже если выговаривала прислуге, то очень вежливо и спокойно.

«В отличие от Аделаиды», — невольно подумалось Ламберту.

— Но видите ли, какое дело, сир Ламберт, — продолжил целитель, — даже я, мужчина, был… скажем честно, разочарован. А за то время, что вы потратили на меня, ни одна женщина не то что удовольствие получить — даже настроиться нужным образом не успеет. Даже если захочет. В чём я лично сильно сомневаюсь.

— До сих пор никто не жаловался, — уязвлённо отозвался Ламберт.

— А «никто» — это кто? Деревенские девочки, у которых вы даже согласия не спрашиваете?

Ламберт нахмурился, но возразить, честно говоря, было нечего. Деревенские, как выразился Каттен, девочки и продажные девицы — эти в самом деле жаловаться не станут.

— Стало быть, — подозрительно знакомым, слегка занудным, как у Фриды временами, тоном продолжил Каттен, — ваша супруга не получает разрядки, а это постоянные головные боли, бесконечные болезни по женской части, вечно дурное настроение. — Ламберт озадаченно молчал, потому что котяра, появившийся здесь несколько дней назад, с удивительной точностью описал Аделаиду. — А ваша супруга ещё и заставляет себя сдерживаться, а не срывается на прислугу, детей и мужа — у неё не может не быть мигрени. Часто она пьёт эликсиры от неё?

— Понятия не имею.

— Ответ настоящего мужчины, — усмехнулся Каттен. — Что вы получите в случае её смерти?

— Ничего. Нам приданое, её дочери титул, больше никто ни на что не претендует.

— Её отец или дядя очень предусмотрительный человек, да?

— Ещё какой, — буркнул Ламберт. — Но вот не надо мне про её неудовлетворённость. Неудовлетворённая женщина не ложится в постель с мужем с таким видом, будто ей надо ворох грязных портянок перестирать!

— То есть, вы и сами понимаете, что никакого удовольствия ей не доставляете?

Ламберт в раздражении одним духом опрокинул стакан наливки и со стуком поставил его на стол.

— Какое вам дело до моей жены и до её удовлетворения? — сумрачно спросил он.

— А за кем вы пошлёте, если её хватит удар? За жрицей?

Не дожидаясь ответа, Каттен сел и потянулся за рубашкой, сброшенной на сундук в изножье.

— Да спите уже здесь, — морщась, сказал Ламберт. — Вдвоём теплее. — И сплетни пойдут всё равно, так что можно не притворяться, будто ничего не было.

— Спасибо, — кивнул Каттен, но рубашку всё-таки надел. В общем, Ламберт тоже подумывал, что надо бы что-то накинуть. В маленьком форте ночами было не так холодно, как в каменной громаде замка, но тоже совсем не жарко. — И всё-таки поймите одну очень простую вещь, — сказал целитель. — От вас одного зависит, будет ли для вашей супруги супружеский долг стиркой кучи грязных портянок или чем-то ещё. Чем-то более приятным.

========== Часть 11 ==========

В доме Ферров Ламберт бывал один раз, и совсем недолго, но даже тогда чувствовал себя так, словно вышел против орочьего бойца в нижней рубахе, подштанниках и босиком. Ничем не защищённым, чуть ли не голым. Эти окна в половину стены, эта кованая узорная ограда — только чтобы обозначить границы участка, а дом, между прочим, в предместье построен, не в городе. Слишком светло, слишком много зеркал и вообще стекла… Он понимал, что глупо ждать от людей, привыкших к безопасной и комфортной жизни, такого же отношения к возможному нападению, как у него, но в этом доме ему было неуютно. Не по себе. И Георгу явно тоже. А вот Аделаида вздыхала и кривилась совсем по другой причине: её задевало, чуть ли не оскорбляло богатство суконщиков. Спокойное, неброское… привычное. Казавшееся Елене и её отцу само собой разумеющимся. Только дети были в восторге: Дианора — от ванны и зеркала в полный рост, Кристиан — от библиотеки с висевшей на стене огромной картой континента. (Генрих остался в Волчьей Пуще замещать отца — под присмотром Максимилиана, конечно, — и был этим страшно горд, хотя отчаянно боялся что-то сделать неправильно.)