Страница 80 из 108
Катриона поневоле кивнула, соглашаясь. Да уж, уметь читать и писать — это нужно не только учётчику на лесоповале. Поварёнку, наверное, тоже: всякие там рецепты, советы… Вообще, за ночь остыв и успокоившись, она уже не видела такой большой беды в том, что Ян уйдёт (когда ещё!) поварёнком в трактир. Всё равно пахать ему действительно рано, не по силам пока что, а с Тильдой на кухне он теперь точно не уживётся, не простит она ему «предательства». И устроит мальчишке такую жизнь, что он чистить свинарник побежит с превеликой охотой, не то что помощником в недостроенный трактир, где какая-то приезжая — довольно потасканного вида — девка варила для плотников и печников похлёбки и каши.
Кстати, плотники эти уже поставили здоровенный домище в два этажа и с таким чердаком, что там можно было бы, случись нужда, устроить возчиков и охрану целого обоза. Видимо, сир Матиас строиться начал именно с трактира. Понятно, впрочем: трактир — это какой-никакой доход. Хоть проезжих будет и немного, но от обоза до обоза, глядишь, вязовские и старицкие мужики захаживать начнут, чтобы выпить кружечку-другую и посплетничать. Всё монетка к монетке, а со своего дома никаких доходов точно не будет. Перекрыться плотники успели до снега (хоть кому-то сухая и ясная морозная погода оказалась на руку), так что теперь стеклили окна, — из Озёрного, не иначе, листовое стекло привезли! — и сколачивали внутренние перегородки. А тем временем печники складывали кухонную плиту, два прямо-таки роскошных камина (видимо, для будущих номеров подороже) и какую-то хитроумную печь с идущими через неё водяными трубами. Это Катрионе дорогой консорт объяснил про трубы — что пойдут через весь трактир, равномерно обогревая оба этажа. Наверняка гномы что-то такое придумали, под землёй же холодно.
А печниками были именно что гномские полукровки (а кем ещё могли быть отменно бородатые коренастые мужички?). Катриона, поглядев на их работу, подумала о том, что если Росс так и будет всю зиму печь свои трубочки и «поцелуйчики», летом ей придётся перекладывать плиту. Потому что та точно не выдержит такого издевательства — бесконечной топки и в день, и в ночь. Такую же бы сложить, размечталась она, как у сира Матиаса в будущем трактире: из невозможно одинаковых гладких каменных брусков; со съёмными кольцами в конфорках, чтобы делать нагрев посильнее или помедленнее; с духовкой, в которой можно печь прямо во время топки… И уж на этот раз Тильда может хоть лопнуть от злости и обиды, но плита будет не такая, как она привыкла, а как владетельница пожелает! А начнёт скандалить и грозиться уйти, так и ответить: «Иди, кто тебя держит? Найду, кем заменить, не беспокойся».
Катриона тряхнула головой, отгоняя последнюю мысль. Она что, всерьёз готова выгнать шумную и вредную тётку, которая в самом деле её семье четверть века верой и правдой служит? Выгнать просто за то, что шумная и вредная? Канн милосердная! В кого она, Катриона из Вязов, превращается в компании консорта-бакалейщика и его охранников?
Служанки, пока она пялилась в окно, сноровисто убрали посуду со стола. Минна, собираясь обедать с девушками, принесла Вениамина его матери, и Катриона спохватилась, что слишком уж задержалась в столовой. Они и так засиделись за столом своей чисто женской компанией, слишком свободно разговорившись без мужских и детских ушей. Даже Клементина не отмалчивалась, хотя вела себя, понятно, поскромнее, чем Аларика. Она вообще освоилась понемногу, оттаяла, перестала озираться с таким видом, будто её на каторгу сослали за неведомые грехи… и отъелась тоже, прямо сказать. Не растолстела, конечно, но личико перестало смотреться прозрачным и на щеках румянец появился, а то ведь приехала похожей на былинку, выросшую в вечной тени под северной стеной.
— Сира Клементина, — спросила Катриона, когда они втроём (ну, или вчетвером, если считать грудного младенца) перебрались в гостиную, — вы на праздники в Озёрный едете?
По дороге из столовой она прихватила из кладовки мешок с обрезками разноцветных тряпок, слишком мелкими даже для лоскутных одеял — хотела наставить на серенькие петельчатые полотенца ярких нарядных заплаток, пряча пролысины. Гувернантка с интересом следила за тем, как Катриона перебирает лоскутки, сортируя по размеру. Даже ответила не сразу.
— Честно сказать, сира, — слегка поморщилась она, — мне не очень хочется.
— Не хочется увидеть родных? — удивилась Аларика.
Клементина покраснела и опустила глаза. Кажется, дома ей не очень-то обрадуются, подумалось Катрионе. Лишний рот как-никак. А ещё могут заставить поделиться со старшей сестрой обновками. Или плащ брату отдать: он совсем не женский с виду — грубошёрстный, без всякой отделки, но при этом удобный и тёплый. И по длине больше подойдёт мальчишке двенадцати лет, чем его шестнадцатилетней сестре…
— Сира Катриона, — сказала вдруг гувернантка, словно очнувшись, — меня здешний староста просил написать ему натюрморт. То есть, сло’ва такого он не знает, конечно. Он просил «намалевать ему еды всякой, и побольше, а не баловство какое, листики да ягодки, как Минне». Ваш консорт разрешил мне брать краски, а Курт принёс вместо холста хорошую, широкую и гладкую доску. За картину я потребовала яйца, масло и что-нибудь из копчёностей. Вас не затруднит передать всё это моему отцу? Только не говорите, пожалуйста, что я это рисованием заработала. Он очень рассердится, если узнает, — она тяжко вздохнула. — Он гувернанткой меня отпустил к вам только потому, что за вас поручился младший сын барона. А художница — это для него как ругательство. Или что-то очень неприличное.
— Почему? — удивилась Катриона.
Клементина покраснела ещё сильнее.
— Я походила одно лето на курсы к мастеру Блюму, — сказала она. — Летом многие уезжают из города, студентов мало, и он берёт за уроки половину обычной цены. Мне очень нравилось, — прибавила она тоскливо. — Мы побывали в мастерской у Блюмов… у вас сервиз есть с вьюнками, он как раз блюмовский, — как-то невпопад прибавила она. — Я даже думала, что вот бы чем я очень охотно занималась — расписывала посуду цветами и жанровыми сценками. Но отец, конечно, никогда бы мне такого не позволил. А ещё ему кто-то сказал, что студенты в художественной школе пишут обнажённую натуру, поэтому отец решил, что все художники — распутники и что порядочной девушке нечего делать в подобном заведении.
— Но это же как целители людей изучают? — неуверенно предположила Катриона. — Чтобы знать, как они устроены. А если кто-то рисует людей, ему тоже нужно представлять, что и как, иначе будут потом на рисунках смешные уродцы.
— Именно так, — вздохнув ещё горше, согласилась Клементина. — Но отец сказал «неприлично», и значит, я это изучать не буду, даже если сама деньги на такие занятия заработаю. В общем, не говорите ему, пожалуйста, про рисунки. Задаток, подарок к празднику — что угодно. Простите, что прошу вас сказать неправду, но иначе он может и договор расторгнуть, а мне у вас нравится гораздо больше, чем в храме послушницей.
— Гостинец ваш я непременно передам, — заверила её Катриона. — Только я сама ещё не решила, поеду ли.
— Не поедете? — поразилась Аларика. Она расхаживала туда-сюда, баюкая сына, ёрзавшего с противным нудным хныканьем у неё на руках, но тут резко остановилась. — Не доверите мне Вязы даже на месяц-другой? — натужно пошутила она.
— Не хочу я туда, — хмуро ответила Катриона. — То есть, город посмотреть хочу, а жить у Меллеров, с их роднёй и друзьями встречаться… Наверное, всё-таки не поеду.
— Вы как будто стыдитесь своего происхождения, — сказала Клементина и опять залилась краской, но упрямо продолжила. — Что говорите неправильно, что лицо обветренное и руки огрубевшие… А правда, что в начале осени у вас тут чуть война с орками не началась?
— Она не чуть, она и правда началась, — угрюмо отозвалась Катриона. — Кое-как отбились, много людей потеряли, сир Эммет вон до сих в плохую погоду сам не замечает, как руку трёт и морщится: рана болит и болит, хоть и затянулась.