Змеюка

Запасами для преемника на первое время прежний алхимик озаботился, пошли ему Создатель здоровья и вообще всяческого благополучия. Особой уборки тоже не требовалось — так, пыль смахнуть, колбы и мензурки ополоснуть. Вообще, складывалось впечатление, что все эти полгода работали здесь понемножку, аккуратно прибирая после себя. Наверное, кто-то из помощников целителя вспоминал основы, полученные в Школе. Лабораторные журналы и книга расхода материалов тоже были в полном порядке. В таком порядке, что любому мало-мальски опытному человеку было ясно — писалось всё это исключительно для проверок и вообще для отчётности, а к реальным занятиям гарнизонного алхимика эта писанина имеет весьма отдалённое отношение.

О том речь и пошла за ужином с главным целителем, мужичком тех же лет, что незабвенный Асканио Серпент, и с манерами примерно теми же. Целитель Браун, правда, незнакомой девице, с которой не мешало бы поддерживать добрые отношения, откровенно не хамил, но это явно было поправимо. Вот получше познакомятся, сведут не только служебные, но и более-менее приятельские отношения — и будет Камилла Випера то змейкой ядовитой, то бестолочью, к гадалке не ходи. Пока, разумеется, оба ходили кругами, осторожно прощупывая друг друга: что лекарь, что алхимик — оба имеют доступ к крепкому алкоголю, сильнодействующим обезболивающим средствам, ядам и прочему, что в не злонамеренных даже, а просто в неумелых или дырявых руках может быть весьма опасным. Выяснить хотя бы приблизительно, чего от партнёра можно ждать, хотели оба, но оба пока что ни на волос друг другу, понятно, не доверяли.

А ещё, думала Камилла, надо будет как-нибудь с интендантом душевно потолковать. Спирт под грозным названием «реагент алхимический», в непрозрачных бутылях, оплетённых проволочной сеткой, в кладовой при лаборатории имелся в достаточных количествах, но зачем перегонному кубу простаивать зря? Тем более, что для многих натираний спирт вполне можно брать гораздо худшего качества, чем присланный для изготовления лекарств внутреннего употребления. Тот же двойной перегон можно использовать, а запах сивухи легко перебивается камфарой и прочими разогревающими прелестями. У господина же интенданта и старшего повара червивой крупы и подгнивших овощей-фруктов должно каждый месяц списываться столько…

Пока же она то и дело перекладывала вилку в левую руку, чтобы в правую вместо ножа взять стальное наливное перо из тех, что по старой памяти звались гномскими, и вписать в блокнот, который прихватила с собой в столовую, очередное срочное и неотложное зелье для госпиталя. На неё поглядывали и господа командиры, и господа маги, но она решила, что познакомится со всеми постепенно, а сегодня вечером, когда голова и так пухнет от обилия впечатлений, она просто не сможет никого запомнить сверх брата Мартина, целителя Брауна и девицы Пусси. Она даже от провожатых, желающих показать ей крепость, вежливо отделалась и из столовой вышла одна.

Смеркалось, а едва солнце опустилось к горизонту, заметно похолодало. Ну, это понятно: на востоке — степь, на западе — южные отроги Мёртвого хребта, сколько-то крупных водоёмов поблизости нет, и погоду без конца мотает от удушливой и пыльной дневной жары к ночному холоду. М-да… в здешних жиденьких перелесках не заночуешь, просто подстелив под себя плащ.

И всё-таки Камиллу понесло на новенькую, блестевшую в сумерках кварцевыми крупинками светло-серую стену — очень уж хотелось осмотреться с довольно приличной высоты.

Разумеется, она спросила, можно ли. Солдат, размеренно бродивший туда-сюда у подножия широкой, но без перил лестницы, сказал: «Да как желаете, ваша милость», — Камилла поленилась его поправлять и полезла наверх. Лестница была довольно пологой, не как в башнях, но идти по ней пришлось чуть ли не до угла, где стена поворачивала вслед за руслом реки.

Темнело, тут и там зажигались факелы, небо то и дело ненадолго затягивали идущие узкими косыми полосами облака. Ущербная луна то скрывалась в них, то проглядывала опять, и разглядеть что-то толком было невозможно. Степью явно следовало любоваться днём, при ярком солнце. Но всё равно, что-то в этом определённо было: поздний вечер, крепостная стена, луна, мелькающая в тучах… И кот, усевшийся на парапет, видимо, думал так же. Камилла почесала его за ухом, не уверенная, что он позволит трогать горло. Кот оживился и принялся обнюхивать её пальцы.

— Что ты меня нюхаешь? — спросила она. — Котовика среди трав точно не было, разве что простая мята. Или тебе нравится, как пахнет хрустальная благодать? Зря. Отвратительно заготовлено, я так целителю Брауну и сказала: «Это не лекарственная трава, это просто сено». Давай, я схожу к травнику и спрошу, нет ли у него котовика, а?

Кот муркнул и прикусил Камилле большой палец.

— Эй, — возмутилась она. — Я ему хочу травки купить, а он кусается! Сволочь ты… хотя, — прибавила она со вздохом, — за это вас и любят.

Она щёлкнула кота по уху, тот прижал уши и негромко предупреждающе завыл.

— Ладно, ладно, не злись, — она опять осторожно почесала его, только уже между лопатками, куда кошкам дотянуться сложно. — Подумаешь, щёлкнула легонько. У вас вообще девять жизней, не то что у нас. В этом южанам, пожалуй, и позавидовать можно: умерли, снова родились, уже кем-то другим, ещё пожили, опять умерли и опять ушли на перерождение… У вас так же? Молчишь? Не хочешь тайны кошачьи выдавать?

Она помолчала, наглаживая и почёсывая великодушно простившего её кота.

— А знаешь, — сказала она, — есть замечательные стихи. Неважно, в кого и во что ты веришь — ты будешь жить вечно.

Мы будем жить вечно,

Сквозь бури и битвы,

Сквозь зло и обиды

Шагая беспечно.

Мы будем жить вечно,

Бесстрашно и вольно,

Пускай порой — больно,

Пускай порой — лечь бы.

Мы будем жить вечно,

Где жить невозможно,

Развяжем лишь ножны,

Расправим лишь плечи.

Мы будем жить вечно

В обманщицах-сказках,

В балладах и красках

Картин безупречных.

К ней кто-то неторопливо, размеренным шагом подходил, и наверное, это выглядело ужасно глупо — стоит девица на стене и читает коту стихи. Но Камилла всё-таки закончила строфу, а подошедший, подхватив, прочёл последнюю:

Пусть стелет лёд вечер,

Пусть дышат тьмой двери,

Но в смерть мы не верим

И будем жить вечно…*

— Так, сир Мурильо? — спросил мужчина, тоже почесав кота, причём под челюстью. Мурильо не возражал.

— Почему «сир»? — поинтересовалась Камилла, уступая кота то ли хозяину, то ли просто давнему доброму знакомцу.

— А у него, как у южного сеньора, всего хозяйства — что под хвостом, зато гонору — выше головы, — охотно пояснил тот. Обманщица-луна смазывала черты лица, но блестела в глазах и на пряжках-галунах. Вроде бы, сколько сумела запомнить Камилла из краткого обучения в вербовочном пункте, знаки различия были сотниковские. Ну… ещё чувствовалось по манере держаться и разговаривать, что не рядовой, мягко говоря.

В общем, она посмеялась, опять посмотрела на вынырнувшую из заметно распухших туч луну и подумала, что пора, пожалуй, спать. Очень хотелось ещё поболтать с человеком, который любит те же стихи и так же разговаривает с кошками, но день был долгий и утомительный, а завтра дел будет ещё больше.

— Понятно, — сказала она. — Извините, я вас тут с благородным сиром Мурильо оставлю.

— Устали?

— Есть немного.

— Тогда давайте провожу. По незнакомой ещё крепости бродить в потёмках…

— Опасно? — удивилась Камилла.

— Нет, что вы. Просто свернёте не туда и забредёте в тупик, выбираться потом оттуда.

Камилла пожала плечами. Заблудиться в чётко распланированной крепости было сложно, но если любителю стихов хочется поболтать с новой обитательницей Рассветного Отрога — почему бы и нет? Пусть провожает.