Змеюка

И разве Камилла была виновата в том, что их дом стоял в самом конце главной улицы Монастырских Садов, и туда надо было идти через площадь перед часовней, на которой заодно и все лавочки-мастерские располагались, и даже «Подорожник» госпожи Розалии? Холодный резкий ветер срывал цвет с яблонь и вишен, трепал мантию, норовил сбросить ток с головы, но яркое солнце сияло на пряжках туфель и замочках сака, и весь народ, который почему-то был не в поле, пялился на неторопливо вышагивающую девицу, одетую как мальчишка-ученик из какой-то учёной гильдии, и никто, вот вообще никто не узнавал в этой бесстыднице ведьмину дочку. Камилла даже рукой помахала вышедшему передохнуть и проветриться кузнецу, а тот неуверенно поклонился в ответ, явно соображая, что это такое сейчас было?

— А сударыни Лаванды дома нету, — сказала Дина, когда Камилла вошла в дом. — Только сынок ейный. Вам его кликнуть, вашмилсть?

— Кликни, — давясь смехом, но внешне важно кивнула Камилла.

— Ян! — завопила Дина, высовываясь чуть не по пояс в то окошко, что выходило в сад, где братец, видно, окапывал деревья. — Я-ан! Тут за лекарством пришли, иди скорее.

Камилла тем временем поставила сак и коробку на скамью, сняла мантию и ток и спросила повернувшуюся к ней Дину:

— Неужели правда не узнала, Дин? Богатая буду.

— Так вроде уже не бедная… — пробормотала та, потом вгляделась и ахнула: — Мила?! Ты, что ли? А коса?! — горестно возопила она, всплёскивая руками. — А косища-то твоя где? До самой жопы была, в руку толщиной, а ты её состригла? Кто ж теперь тебя замуж-то возьмёт?

— Очень надеюсь, что никто, — буркнула Камилла, но тут вошёл Ян, красный, потный, со слипшимися волосами, явно из одного приличия наскоро накинувший рубаху, и хмуро спросил:

— Динка, ты чего разоралась?

— Так вон, — он ткнула пальцем в Камиллу.

— А, — братец усмехнулся, — точно, ты же Милку не видела целый год. Ну, здорово, мелкая, — он сгрёб Камиллу в объятия и стиснул так, что у неё в боку, кажется, что-то хрустнуло — он здорово раздался в плечах, оставшись пониже Якоба с Вильмом, зато взамен став куда поплотнее, словно с опозданием всё же в матушкину породу пошёл. — Ты надолго?

— Нет, только трав кое-каких собрать. Дня три-четыре, потом обратно. Но потом ещё приеду, — прибавила она, потому что Ян наморщил лоб, что-то такое прикидывая. — Если мастер не передумает, понятно. А то он такой… То «Опять хорошие ингредиенты испортила, дура косорукая?» — и подзатыльник, а то «Ладно, мы все такими были», — и пирог из кондитерской, с какими-нибудь персиками и сливками, на ужин.

— С какой ноги встанет, — понятливо кивнул Ян. — Ладно, давай умывайся, переоденься, что ли. С тобой в лес, я так понимаю, меня опять пошлют.

— Отец вроде говорил, что берёт тебя со старшими теперь.

— Смотря куда, — хмуро ответил братец. — В Костяной распадок вон не взял. Динка, чего стоишь? Есть чего пожрать? Сестрица моя полдня в дороге была, голодная небось, как волк.

— Ой, — Дина, откровенно греющая уши, отмерла и захлопотала. — Сейчас накрою, а ты правда что переоделась бы: закапаешь рубашку-то — не отстираешь ведь потом, а она поди дорогущая.

Каморочка, где по-прежнему стояли две койки и висела на гвоздях одежда, стала словно бы ниже, теснее и темнее. А сами койки… Та, что стояла в комнате Камиллы в доме Змея, была ненамного уже, но предназначалась только для одного ученика. «И вообще, — подумалось Камилле, пока она, присев на краешек койки стаскивала узкие штаны, — надо будет лечь отдельно, на койку старших, раз уж их всё равно дома нет: не хватает только дурацких сплетен про то, что почти взрослая девка с братом спит. До того, что просто спит, как с рождения всегда и спала, старым дурам вроде Клары дела нет, они непременно каких-нибудь гадостей напридумывают. Свекровка-блядь…» Ещё она подумала, что какой-то год назад ей бы и в голову не пришло прикидывать, чего всякие потрёпанные кошёлки насочиняют про неё с братьями. Прямо хоть старого хрена Карела вспоминай с его «волос долог — ум короток». В том году только и оставалось фыркать: у самого-то ума, у пьяни непросыхающей… Теперь можно было огладить бритую голову и ехидно спросить: «Дядька Карел, а где ты вообще у меня волосы видишь?» Но разговоров, понятно, будет в селе… и без совместных ночёвок с родным братом найдут что обсосать со всех сторон. Из-за одной этой обритой головы икота замучает.

— Ну и зверь тебе в наставники достался, Мила, — посмеиваясь, сказал Миха, явившийся вечером по какому-то загадочному делу к Яну. — Заставил тебя волосы сбрить, чтобы никто не позарился, а то ему ж за тебя перед твоим отцом отвечать.

— Это кто до такого додумался? — удивилась Камилла. Сама она пока ещё никуда не выходила — получалось, что или девчонки успели разболтать соседям про её приезд, или её всё-таки опознали, пока она шла от почтовой станции.

— Дядька Никола, — хмыкнул Ян. — Ржал небось про себя, как конь, а дураки уши и развесили.

Камилла, усмехнувшись, кивнула: дядька Никола мог и не такое ещё придумать, с него сталось бы.

Смеркалось. Мать ещё не возвращалась, но Ян велел подавать ужин. Позвал за стол и Миху, так что батрачки с Диной во главе постреливали глазками в обоих парней, особенно в Миху, ставшего настоящим красавчиком. Правда, из тех, какие Камилле никогда не нравились. «Конфетные мальчики», как их наставник называл. Дина, кстати, держалась этак по-хозяйски — она обручилась с Якобом и была теперь вроде как и не батрачка уже, а невеста хозяйского сына. Хозяевам не ровня, понятно, сноха-бесприданница, но и прочим батрачкам не ровня тоже. Аж носик облупленный задрала слегка, так и хотелось щёлкнуть.

— Я думала, меня никто не узнал, — сказала Камилла, лениво разминая ложкой картофелины и радуясь, что вилок в доме так и не завелось, а ножом пользуются только для того, чтобы хлеба отрезать. У Змея не выкладывали на стол по полдюжины приборов для всего на свете, но уж нож и вилка — это было обязательно. С Корвина наставник требовал, правда, начинать учить столовый этикет, но Камилле до подмастерья было ещё как до луны пешком, а учениц никто не приглашает в такие дома, где подаётся полный… как его?.. а, куверт.

— Наши узнали сразу, — заметил Миха. — Ну, трактирные: мы всяких во всяком виде видали. Смотришь, выплывает из кареты дама, вся из себя такая изящная и утончённая, а вечером несёшь ей горячего вина с мёдом, а она сидит без парика, со сметаной на морде, в ватном шлафроке и ноги в тазике парит. А задержишься с её глинтвейном, эта изящная так тебя обложит, что любой конюх заслушается. — Он положил себе в тарелку полную с горкой ложку сметаны и прибавил: — но ты и правда здорово изменилась, Мила. Я не про косу обрезанную, у тебя даже взгляд стал какой-то другой.

— Сучка городская, — подсказала Камилла, и новенькая батрачка, имени которой она ещё не успела узнать, залилась краской до ключиц.

Что уши-то у хозяйской дочки обыкновенные, круглые, не как у отца, а слух при этом всё равно, словно у дикой кошки, девка, видно, ещё не знала. Ну, теперь язычок придержит немного, если не полная дура. Дина вот с виду глупа, как пробка, и языком вроде метёт не думая, а на самом-то деле никаких хозяйских дел чужим не выдаёт, очень ловко сбиваясь с того, о чём её спрашивают, на ерунду вроде хозяйкиного полушалка, который та обещалась к Солнцевороту отдать, после того, как новый себе купит. У такой даже старой Кларе Длинноносой ничего толком выведать не удавалось, так и убиралась ни с чем, ворча про сороку безмозглую. Спросить, из чего проклятая ведьма варит своё натирание для распухших коленок, а вместо этого полчаса слушать, как надо правильно тесто для ватрушек заводить…

Камилла вдруг подумала, что Дина на самом-то деле очень себе на уме девица и дурёхой-трещоткой просто очень ловко прикидывается. Не за это ли ещё матушка её решила невесткой взять? Так и представился мастер, с усмешкой говорящий: «Репутация — страшная штука, Змеючка. Главное, наработать её, а потом она сама за тебя половину сделает». Репутация в приданое… Камилла хмыкнула. М-да. Создатель знает, какой у неё теперь взгляд, но вот говорить и даже думать она точно стала по-другому.