Страница 8 из 123
После выхода второго номера решено было устраивать вечера под названием «Великолепные кощунства»[29]. На одно из таких кощунств пришла Даша.
Парадную дверь ей отворил Жиров и сразу засуетился, стаскивая с Даши ботики, шубу, снял даже какую-то ниточку с суконного ее платья. Дашу удивило, что в прихожей пахнет капустой и во всех углах лежит что-то неприбранное. Жиров, скользя бочком за ней по коридору, к месту кощунства, спросил:
– Скажите, вы какими духами душитесь? Замечательно приятные духи какие.
Затем удивила Дашу очевидность всего этого, так нашумевшего, дерзновения. Правда, на стенах были разбросаны глаза, носы, руки, срамные фигуры, падающие небоскребы[30], словом, все, что составляло портрет Василия Веньяминовича Валета, молча стоявшего здесь же, с нарисованными зигзагами и запятыми на щеках. Правда, хозяева и гости, – а среди них были почти все молодые поэты, посещавшие вторники у Смоковниковых, – сидели на неструганых досках, положенных на обрубки дерева, – дар Телегина. Правда, читались преувеличенно страстными голосами стихи про автомобили, ползущие по небесному своду, про «плевки в старого небесного сифилитика», про молодые челюсти, которыми автор разгрызал, как орехи, церковные купола, про какого-то до головной боли непонятного кузнечика, в коверкоте, с бедекером[31] и биноклем, прыгающего из окна на мостовую. Но Даше почему-то все эти ужасы казались убогими и слишком очевидными. По-настоящему понравился ей только Телегин. Во время перерыва он подошел к Даше и спросил с застенчивой улыбкой, – не хочет ли она чаю и бутербродов:
– И чай и колбаса у нас обыкновенные, хорошие.
У него было загорелое лицо, бритое и простоватое, и добрые синие глаза чуть-чуть косили от застенчивости.
Даша подумала, что доставит ему удовольствие, если согласится, поднялась и пошла в столовую. Там, на столе, среди грязной посуды, стояли блюдо с бутербродами и помятый самовар. Телегин сейчас же собрал тарелки и поставил их прямо на пол в угол комнаты, оглянулся, ища тряпку, вытер стол носовым платком, налил Даше чаю и выбрал бутерброд «наиболее деликатный». Все это он делал не спеша, большими своими, очень сильными руками, и приговаривал, словно особенно стараясь, чтобы Даше было уютно среди этого мусора:
– Хозяйство у нас в беспорядке, это верно, но чай и колбаса первоклассные, от Елисеева[32]. Были конфекты, но съедены, хотя, – он поджал губы и поглядел на Дашу, в синих глазах его появился испуг, затем решимость, – если позволите? – и вытащил из жилетного кармана две карамельки.
«С таким не пропадешь», – подумала Даша, и тоже, чтобы ему было приятно, сказала:
– Как раз мои любимые карамельки.
Затем Телегин, бочком присев напротив Даши, принялся внимательно глядеть на горчичницу. На его большом и широком лбу от напряжения собрались морщины. Он осторожно вытащил из кармана платок и осторожно вытер лоб.
У Даши губы сами растягивались в улыбку: этот большой, красивый человек до того в себе не уверен и застенчив, что готов спрятаться за горчичницу. У него где-нибудь в Арзамасе, – так ей показалось, – живет чистенькая старушка-мать и пишет оттуда строгие письма насчет белья, чтобы не пропадало у столичных прачек, насчет его «постоянной манеры давать взаймы денежки разным дуракам», насчет того, что только «скромностью и прилежанием получишь, друг мой, уважение среди людей». И он, очевидно, вздыхает над этими письмами, понимая, как далеко ему до совершенства. Даша почувствовала нежность к этому человеку.
– Вы где служите? – спросила она.
Телегин сейчас же поднял глаза, увидел ее улыбку, улыбнулся сам, – понял, – подумала Даша, и ответил:
– На Обуховском заводе[33].
– Интересная работа у вас?
– Не знаю. По-моему – всякая работа интересна.
– Мне кажется, – рабочие должны вас очень любить.
– Вот не думал никогда об этом. Но, по-моему, не должны любить. За что им меня любить? Я с ними строг. Хотя, отношения хорошие, конечно. Товарищеские отношения.
– Скажите, – вам, действительно, нравится все, что сегодня делалось в той комнате?
Губы Ивана Ильича раздвинулись в широкую улыбку, морщины сошли со лба и он громко рассмеялся:
– Мальчишки! Хулиганы отчаянные! Замечательные мальчишки! Я своими жильцами очень доволен, Дарья Дмитриевна. Иногда в нашем деле бывают неприятности, вернешься домой расстроенным, а тут преподнесут чепуху какую-нибудь... На следующий день вспомнишь, – и смешно.
– А мне эти кощунства очень не понравились, – сказала Даша строго, – это просто гадко и нечистоплотно.
Он с удивлением посмотрел ей в глаза, она подтвердила, – «очень не понравилось».
– Разумеется, виноват прежде всего я сам, – проговорил Иван Ильич раздумчиво, – я их к этому поощрял. Действительно, пригласить гостей и весь вечер говорить непристойности... Ужасно, что вам все это было так неприятно.
Даша с улыбкою глядела ему в лицо. Она могла бы что угодно сказать этому почти незнакомому ей человеку.
– Мне представляется, Иван Ильич, что вам совсем другое должно нравиться. Мне кажется – вы очень хороший человек. Гораздо лучше, чем сами о себе думаете. Правда, правда.
Даша, облокотясь, подперла подбородок и мизинцем трогала губы. Глаза ее смеялись, а ему казались они страшными, – до того были потрясающе прекрасны: серые, большие, холодноватые. Иван Ильич, в величайшем смущении сгибая и разгибая ложку, пытался отрицать, вообще, самого себя.
На его счастье в столовую вошла Елизавета Киевна; на ней была накинута турецкая шаль и на ушах бараньими рогами закручены две косы. Даше она подала длинную, мягкую руку, представилась: «Расторгуева», – села и сказала:
– О вас много, много рассказывал Жиров. Сегодня я изучала ваше лицо. Вас коробило. Это хорошо.
– Лиза, хотите холодного чаю? – поспешно спросил Иван Ильич.
– Нет, Телегин, вы знаете, что я никогда не пью чаю... Так вот, вы думаете, конечно, что за странное существо говорит с вами? Я – никто. Ничтожество. Бездарна и неприятна в общежитии.
Иван Ильич, стоявший у стола, в отчаянии отвернулся. Даша опустила глаза. Елизавета Киевна, с улыбкой разглядывая ее, продолжала:
– Вы изящны, благоустроены и очень хороши собой. Не спорьте, вы это знаете сами. В вас, конечно, влюбляются десятки мужчин. Обидно думать, что все это кончится очень просто, – придет самец, возьмет вас, народите ему детей, потом умрете. Скука!
У Даши от обиды задрожали губы.
– Я и не собираюсь быть необыкновенной, – ответила она, – и не знаю, почему вас так волнует моя будущая жизнь.
Елизавета Киевна еще веселее улыбнулась, глаза же ее продолжали оставаться грустными и кроткими.
– Я же вас предупредила, что я ничтожная, как человек, и омерзительная, как женщина. Переносить меня могут очень немногие, и то из жалости, как, например, Телегин.
– Черт знает, что вы говорите, Лиза, – пробормотал он, не поднимая головы.
– Я ничего от вас не требую, Телегин, успокойтесь. – И она опять обратилась к Даше:
– Вы переживали когда-нибудь бурю? Я пережила одну бурю. Был человек, я его любила, он меня ненавидел, конечно. Я жила тогда на Черном море. Была буря. Я говорю этому человеку: «едем»... От злости он поехал со мной... Нас понесло в открытое море... Вот было весело! Чертовски весело! Он сидел весь зеленый. Я сбрасываю с себя платье и говорю ему...
– Слушайте, Лиза, – сказал Телегин, морща губы и нос, – вы врете. Ничего этого не было, я знаю.
Тогда Елизавета Киевна с непонятной улыбкой поглядела на него и вдруг начала смеяться. Положила локти на стол, спрятала в них лицо и, смеясь, вздрагивала полными плечами. Даша поднялась и сказала Телегину, что хочет домой и уедет, если можно, ни с кем не прощаясь.
29
...вечера под названием «Великолепные кощунства». — Название восходит к языку раннего футуризма. Ср. с названиями стихотворения В.В. Маяковского «Великолепные нелепости» (1915), поэмы В.Г. Шершеневича «Вечный жид. Трагедия великолепного отчаяния» (1919) и его же мемуаров «Великолепный очевидец» (1930-е годы). См. об этом: Деготь или мед. С. 372.
30
...на стенах были разбросаны глаза, носы, руки, срамные фигуры, падающие небоскребы... — Здесь и далее воспроизведены некоторые реальные черты декоративного убранства московского футуристического «Кафе поэтов» в Настасьинском переулке близ Тверского бульвара (осень 1917 – середина апреля 1918 г). Ср. с его описанием в воспоминаниях поэта С.Д. Спасского: «Земляной пол усыпан опилками. Посреди деревянный стол. Такие же кухонные столы у стен. Столы покрыты серыми кустарными скатертями. Вместо стульев низкорослые табуретки. Стены вымазаны черной краской. Бесцеремонная кисть Бурлюка развела на них беспощадную живопись. Распухшие женские торсы, глаза, не принадлежавшие никому. Многоногие лошадиные крупы. Зеленые, желтые, красные полосы. Изгибались бессмысленные надписи, осыпаясь с потолка вокруг заделанных ставнями окон» (Маяковский. Воспоминания. С. 162). С большей степенью узнаваемости интерьер кафе воспроизведен в рассказе Толстого «Между небом и землей»: «За тремя столами, протянутыми во всю длину кафе, узкой и длинной комнаты, выкрашенной сажей, с красными зигзагами и буквами, с кристаллами из жести и картона, с какими-то оторванными руками, ногами, головами, раскиданными по потолку, сидят паразитические элементы» (Наст. изд. С. 273).
31
...про какого-то до головной боли непонятного кузнечика, в коверкоте, с бедекером... — Коверкот – плотная шерстяная или полушерстяная ткань, обычно с наклонными рубчиками, для пошива пальто и костюмов. Бедекер – название широко распространенных в XIX – начале XX в. путеводителей (на немецком и других языках) по различным странам, содержавших обширный фактический материал. Впервые были составлены и изданы немецким книготорговцем и издателем К. Бедекером (K. Baedeker; 1801—1859) на основе данных, полученных в результате собственных путешествий и поездок.
32
...чай и колбаса первоклассные, от Елисеева. — Торговому товариществу «Братья Елисеевы» в 1913—1914 гг. в Петербурге принадлежали пять магазинов (наиболее известный на Невском проспекте, 56) и две лавки в Апраксином дворе, где велась торговля винами, фруктами, гастрономическими, кондитерскими и табачными изделиями. Фраза могла быть подсказана писателю фактами, изложенными в корреспонденции М. Первухина «Итальянские Бурлюки»: «“Веселое представление” закончилось элегантно сервированным для избранных, “друзей футуризма” и понимающих задачи искусства» чаем с бутербродами и конфетами. Приглашенные к этому чаю долго подозрительно посматривали на яства и пития, вполне резонно тая опасения:
– А что, если и это все не настоящее, а... футуристическое?! (...)
Но все опасения оказались напрасными: яства и пития оказались не футуристическими, а самыми обыкновенными, пригодными для употребления как «“небожителей”-футуристов, так и для тех, кого футуристы, пригласив на свое празднество, обозвали авансом:
– Невеждами и идиотами» (Русское слово. 1913. 20 февр. (№ 42). С. 5).
См. об этом: Баранов. С. 231.
33
На Обуховском заводе. — Обуховский завод был основан в 1863 г. для производства высококачественной тигельной стали по методу, разработанному инженером П.М. Обуховым; одно из крупнейших предприятий России. С конца 1860-х годов фактическим хозяином завода стало Морское министерство, а основной продукцией – артиллерийские системы для флота и сухопутных войск. В результате правки романа для первого советского издания (Л., 1925) местом работы Ивана Ильича Телегина стал Балтийский завод, крупное судостроительное и машиностроительное предприятие, где весной 1904 г. студентом Технологического института Толстой проходил практику, изучая токарное дело и способы обработки металлов. См. в его письме матери и отчиму: «Народ на заводе очень развитой. Например, рядом со мной работает нижегородец лет 32, так он и рабочий вопрос и политическую экономию читал (...) Мастер этот выписывает газету, и с ним интересно поговорить. Конечно, социал-демократ до мозга костей. И таких большинство из мастеров, конечно» (Алексей Толстой и Самара. С. 233).