Соколы огня и льда (ЛП)

Толпа кричала и выла, возбуждённая смертью, но отчасти и разочарованная — раскаявшись, женщина обманула зрителей, не дав посмотреть, как она станет корчиться в огне.

Палач убрал цепь, перешёл дальше и остановился за следующим пленником. Так он проходил весь ряд приговорённых, одного за другим.

Когда кляп снимали, немногие выкрикивали слова покаяния так, чтобы можно было не сомневаться — они просят милости, казни гарротой. Но из-за страха, боли или неутолимой жажды, большинство могло только шептать монахам слова признания, а те торжественно возглашали их на всю площадь.

Гаррота ужасающе медленно продвигалась вдоль ряда; пленники, ждущие своей очереди, дрожали и отчаянно пытались вырваться из цепей. Один парнишка обмочился от страха, толпа насмехалась и радостно вопила.

Они приблизились к шестому приговорённому и снова развязали кляп. Это был седой старик с ввалившимися щеками, будто за ними не было зубов, глаза так глубоко запали, что выглядели как две чёрные дыры в черепе.

Солдат поднял повыше факел над его головой, помогая палачу делать свою работу. До тех пор я не различала лица старика, видимо, из-за кляпа. Но когда на его лицо упал свет, я потрясённо поняла — было что-то знакомое в том, как он держал голову, знакомая линия рта... глаза... но как же так?

Почему мне казалось, я видела его раньше? Дрожа от подступившего ужаса, я, наконец поняла, кто он.

— Сеньор Хорхе! Нет, только не он! — слова сорвались с губ прежде, чем я успела остановиться.

Донья Офелия обратила ко мне изумлённое лицо.

— Ты что-то сказала, деточка?

Я постаралась улыбнуться, хотя меня трясло и казалось, сейчас стошнит.

— Я думала... я... я увидела знакомого в толпе.

Она улыбнулась.

— Ничего удивительного, дорогая, здесь собралась половина Лиссабона. Но ты сказала "нет, только не он".

— Разве?

К счастью, прежде чем мне удалось придумать оправдание, внимание доньи Офелии опять привлекло происходящее на помосте. В отличие от других пленников, когда удалили кляп, сеньор Хорхе ничего не говорил. Фамильяри и монахи сгрудились вокруг него, уговаривая отречься хотя бы сейчас, чтобы избежать смерти в огне.

Но он не обращал на них внимания и, словно услышав мой крик, повернул голову в мою сторону. Старик открыл рот, и хриплым надтреснутым голосом объявил:

— Вы, христиане — идолопоклонники, вы преклоняетесь перед идолами и почитаете человека вместо Бога... Шма Исраэль... — это всё, что он успел сказать прежде, чем кляп снова воткнули в рот.

Разъярённая толпа с единым воплем ярости ринулась к помосту, и солдатам пришлось отталкивать людей. Несколько человек повалились наземь в крови и без чувств, прежде чем солдатам удалось справиться с толпой.

Убедившись, что кляп крепко повязан вокруг рта старика, так, что не вырвется ни единое слово, палач и монахи двинулись дальше по ряду. А сеньор Хорхе так и стоял, вздёрнув подбородок, глядя в звёздное небо над головой, как будто снова был в Синтре, в своём полном цветов дворе.

И я на мгновение опять оказалась там, рядом с ним, сидела, согнувшись на низенькой скамейке у его ног. Мне было всего пять, и я с широко распахнутыми глазами, заворожённо слушала его истории, которые давным-давно, когда он сам был маленьким мальчиком, рассказывала его испанская бабушка.

Хорхе потягивал вино, и, откинувшись в вытертом старом кресле, мирно созерцал небеса.

— Это звезда Лилит, Изабела. Вот увидишь, в следующие несколько ночей она будет всё больше тускнеть, а потом опять станет яркой, как огромный глаз, подмигивающий с неба. Лилит... а я когда-нибудь рассказывал о ней? Она была самым прекрасным созданием из всех живущих, и хвалилась, что любого мужчину в этом мире может заставить так влюбиться, что тот отдаст всё, что имеет, за одну ночь в её объятиях. Но ангелы сказали — есть на земле один человек, слишком мудрый, чтобы влюбиться в тебя —  великий царь Соломон. Лилит решила доказать, что они ошибаются. Она нарядилась, чтобы притвориться королевой Шебой и отправилась с визитом к старому царю. И царь влюбился, как она и говорила, но решил проверить, в самом ли деле она — та, за кого себя выдаёт. Он сделал во дворце стеклянный пол, сел в стороне и послал за Лилит. Приблизившись, она заметила солнечные блики на стекле, решила, что это бассейн с водой и высоко подняла юбки, чтобы перейти его. И к своему ужасу, царь Соломон увидел, что вместо человеческих ног у неё мохнатые ноги козы. Тогда он понял, что это не смертная женщина, а злобный демон, посланный соблазнить его. — Увидев мой изумлённо разинутый рот, Хорхе сунул в него засахаренную миндалину и рассмеялся.

Добрый, мудрый старый Хорхе, как случилось, что он оказался в этом ужасном месте, прикованным на костре? Всю жизнь он был врачом, он только помогал людям, одинаково лечил и соседа, и странника. Что же он сделал, почему инквизиторы решили, что он — иудействующий? Кто на него донёс? Кто из наших соседей мог так поступить?

Мне хотелось кричать, что арестовали невиновного. Но он не был невиновен. Слова, которые он выкрикнул перед тем, как снова вставили кляп, означали вину. Он еретик. Но, даже зная об этом, я не могла смотреть на его казнь. Я пыталась глядеть куда-то в сторону, как учил отец, но не могла оторвать от старика глаз. Казалось, пока смотрю на него, я могу удержать его в жизни. Я хотела, чтобы он жил.

К тому времени, как мавр дошёл до конца ряда пленников, в живых осталось трое — Хорхе, одна женщина и молодой парень. Все они отказались признать вину и отречься от веры Авраама. Монахи ещё стояли рядом с ними, уговаривая раскаяться, в надежде, что мужество оставит пленников, и под страхом огня они, наконец, предадут себя милости церкви и её быстрой гарроте. Церкви не нужны мученики-иноверцы.

Теперь все головы обратились к королевскому помосту. Два иезуита, стоявшие за троном короля, подтолкнули его, давая знак подняться.

Он спустился по ступенькам, и толпа затаила дыхание. Все смотрели, как маленький король медленным шагом пересекал тёмную площадь, за спиной развевалась по ветру мантия. Золотая корона стала кроваво-красной в свете факелов. Когда Себастьян поравнялся с Великим инквизитором, командир солдат выступил вперёд и с низким поклоном протянул королю пылающий факел, размером почти в рост мальчика.

Офицер почтительно указал место на краю помоста, где Себастьян должен поджечь костёр. Дрова в этом месте поблёскивали в пляшущих отсветах пламени. Должно быть, их полили смолой, чтобы вспыхнули сразу. Великий инквизитор стоял в стороне, почтительно склонив голову. Возжечь костёр, превращающий в пепел живых и мёртвых — дело короля, а не церкви.

Ребёнок неуклюже держал горящий факел, отстраняясь от его жара. Широко распахнутыми глазами он смотрел на огонь, отодвигая факел как можно дальше от себя, как будто боялся опалить волосы. Но ему не хватало роста, чтобы удерживать такую тяжесть в вытянутой руке. Король прошёл пару шагов, поднял голову и взглянул вверх, на фигуры осуждённых.

Казалось, его взгляд задержался на молодом парне, который смотрел прямо в лицо королю. Кожаный кляп скрывал рот, но глаза были большие и ясные, как у оленёнка. Несколько мгновений мальчик-король и молодой осужденный смотрели друг на друга.

Потом офицер, должно быть боясь, что Себастьян забыл, где поджигать костёр, наклонился к королю и что-то прошептал. Себастьян гневно оглянулся, вызывающе вздёрнул подбородок. Обернувшись, он изо всех сил отшвырнул факел в сторону, как можно дальше от костра. Факел ударился о каменные плиты, продолжая гореть, а Себастьян зашагал обратно к помосту.

Толпа ахнула. Мгновение никто не двигался. Наконец, офицер поднял факел и беспомощно взглянул на Великого инквизитора, явно не понимая, что делать дальше.

Лицо инквизитора исказилось от ярости. Он, казалось, собрался вырвать у офицера факел и собственноручно запалить костёр. Видно было, что он жаждет сжечь этих еретиков, однако не вправе это сделать.