Игра чувств

Ириска старательно морщила опущенный в бокал нос.

– И только теперь можно сделать первый глоток. Но только осторожнее, чем первый поцелуй, чтобы не распугать вкус…

– Глаза закрывать? Когда я в первый раз целуюсь с мужчиной, я всегда закрываю глаза.

– Закрывай…

– Мой первый поцелуй всегда в засос.

Я никогда не слышал как Ириска смеялась, но поводы для улыбок она придумывала постоянно. С ней всегда было не то чтобы очень весело, словно ты внутри юмористического концерта, а ненавязчиво развлекательно.

– В засос будешь пить пиво, а первый глоток вина должен быть небольшой, будто ты на секунду стала птичкой.

– Кем стала?

– Птичкой…

Мне уже самому было смешно от дурацкого сравнения.

– Вороной или сорокой?

– Лучше калибри: они молчат, когда опыляют цветки. Вылей первый глоток себе на язык… Пусть вино покатается по языку… На самом кончике языка ты почувствуешь сладкие нотки, на боковых стенках – кислые, ближе к центру – соленые, а дальше – горькие… Почувствуй вкусы и его нюансы по отдельности, а потом перемешай их на языке. «Пожуй» вино, чтобы лучше его посмаковать… Сейчас вино во рту чуть нагревается, и отдает все новые ароматы. Попытайся вдохнуть ртом воздух и как бы продуть его через вино. А теперь попробуй запомнить вкус, и тогда в твоем сознании ароматы сложатся в единую гамму…

– А когда глотать? А то мне кажется, что я уже высосала из этого глотка весь вкус и во рту осталось только какая-то невзрачная водоподобная жидкость… Может, ее просто выплюнуть? Может, именно так, – выплевывая, – и надо пить вино? Я случайно не сделала открытие в дегустации вин?

– Если будешь издеваться, то я в вино подсыплю тебе яда!

– Лучше убивай меня долго, каждой каплей вина…

– Тогда можешь глотать. И не спеши тащить в рот всякую гадость, даже если это деликатесы. Почувствуй послевкусие…

– Я давно все проглотила – как иначе я могла бы с тобой разговаривать?! У меня уже через пару секунд во рту слюны было больше, чем вина, и, если бы я его не проглотила, то считала бы, что вино надо обязательно разбавлять слюной или даже желудочным соком.

Хотя более неблагодарного дегустатора было сложно себе представить, однажды я все-таки подарил Ириске бокалы для разных видов вина.

– Конструкторы бокалов рассчитали их форму таким образом, чтобы направить поток вина на правильные "вкусовые зоны". Вот эти широкие открытые бокалы для красного бургундского и розового вин заставляют наклонить голову, а бокалы с узким горлом для рислинга, шампанского, хереса, наоборот, вынуждают голову запрокидывать и вливать вино. Здесь спроектирована точка первого контакта вина с языком, что гарантирует наиболее полное и точное представление о вкусе.

– А при проектировании учитывалась длина моего языка? Мне вот это вино упорно не нравится. Может, оно не в ту точку языка попадает? Может, чтобы это вино мне понравилось, мне надо язык чуть подрезать?

– Думаю, язык тебе точно надо подрезать, но по другой причине…

Ириска улыбалась во всю ширину открытого бокала.

– В аромате вина важно почувствовать две линии: плодовую, идущую от виноградной ягоды, и танинную, пряную, которая происходит от кожицы винограда и дубовой бочки, – учил я ее жить.

– Я чувствую еще третью линию – привкус средства для мытья посуды! Кому-то кажется, что чем больше он бабахнет этого средства в бокал, тем чище он станет!

Я поперхнулся следующим глотком и отправился перемывать бокалы.

– Запомни, что сложные вина нужно оттенять простой едой, – с Ириской меня часто посещал менторский тон, но я даже не думал его избегать, подбрасывая Ириске очередной повод для ее незлобливой иронии и самоиронии.

Ириска согласна кивнула, сделала пару глотков массандровского муската и зачерпнула большой ложкой горку обожаемого ею салата с креветками. Я недовольно покачал головой:

– Сейчас лучше просто съесть кусочек сыра.

– Мускат – это сложное вино или салат с креветками – это сложная закуска?

– Пойми, чтобы насладиться именно вкусом вина, то в принципе не надо налегать на еду. А если хочешь есть, то легкое столовое вино должно стать только фоном.

– С тобой я непременно стану толстой алкоголичкой!

Однажды она задумчиво спросила:

– Чем больше знаешь про вино – тем оно вкуснее: это я уже поняла. С человеком также?

– С хорошим человеком – так же…

Хотя Ириска внимательно слушала мои нотации о том, как лучше пить вина, и была на самом деле не прочь погурманствовать, она регулярно забывала переливать заблаговременно вино в графин, покупать нужные сорта сыра, а иногда даже не охлаждала заранее белое вино до нужной температуры, что ставило под реальную угрозу кулинарную ценность предстоящего ужина. Но у нее всегда находилась для меня улыбка в ответ на любые звуки моего ворчания, и эта улыбка действовала как хорошее чистящее средство на запекшуюся грязь. Ее неприхотливое невнимание почему-то никогда не воспринималось мною как личное оскорбление. Как-то я купил соковыжималку, чтобы каждое утро мы пили апельсиновый сок, но, если вдруг в доме не оказывалось апельсинов, то Ириска в удивлении по этому поводу лишь смешно пожимала плечами и выпячивала губки. На следующий день я покупал несколько килограмм апельсинов: так ее невнимание превращалось в мою заботой, что всегда ее радовало, и она делилась со мной полученной от меня радостью щедро и безрассудно.

Однажды она разбила один из винных бокалов, которые я привез для нас с Конгресса виноделов. Бокалы были дорогие, но их главная ценность была во внешней хрупкости и почти невидимости. Издалека казалось, что вино вовсе не в бокалах, а словно зависло в воздухе, и даже легкое дыхание отправит это винное облако в путь. Я привез их не столько как особый подарок Ириске, а просто потому, что в этот момент в ее доме не было бокалов, достойных тех вин, которые я приносил. Ириске дорожила бокалами как-то особенно трогательно для меня: всегда придерживала, когда я наливал в него вино, и никогда не ставила в раковину вместе с другой немытой посудой. Возможно, было это потому, что бокалы воспринимались не как ее или мои – они были нашими, общими… А так как общих вещей у нас с Ириской на тот момент больше не было, то бокалы приобретали для нее уникальность и даже значимость. Потом я стал замечать, что некоторые мои вещи тоже постепенно становились общими… Сначала Ириска стала ходить в моих майках, потом стала носить мою джинсовую куртку, а потом вдруг похудела и стала залезать в мои джинсы.

– Если бы у тебя росла щетина, то ты уже наверняка давно бы пользовалась моей бритвой.

– Возможно, – хитро улыбалась Ириска. Так женщины говорят «да», когда сказать просто «да» для них невозможно, потому что это «да» тогда раскрыло бы их очередную страшную тайну.

И вот однажды она чуть задела бокал, тот хлопнулся на бок, и ножка откололась! Я понял это по быстрому всхлипыванию Ириски на кухне. Такой звук возмущения и досады мог возникнуть только в том случае, если бы Ириска порезалась или разбила наш бокал… Я сразу прибежал на кухню, посмотрел на обескровленные руки Ириске, и понял, что одному из бокалов не повезло.

– Я куплю новые.

– Не надо, – всхлипнула Ириска.

– Это просто кусочек стекла. Он не достоин того, чтобы ты плакала, – я быстро выбросил бокал и ножку в мусорное ведро.

– Зачем ты это сделал?! – Ириска рванулась к ведру и достала оттуда расчлененный на две части бокал. – Я придумаю из этого бокала вазочку.

С тех пор мы пили из одного бокала. Из оставшегося… Наливали в него вино и пили по очереди… В этом оказались свои плюсы: мне казалось, что теперь не столь очевидным будет кто сколько выпил, и мои глотки стали больше обычного. Но Ириске это было все равно. И даже после того, как в доме появилось несколько наборов бокалов, мы часто по-прежнему продолжали пить из того первого и единственного.

Однажды я заметил, что по возможности стал приезжать в аэропорты к началу регистрации, чтобы непременно получить в самолете место возле иллюминатора. Заметил я это почти случайно, когда в каком-то маленьком аэропорту не оказалось свободных кресел, и мне пришлось на ногах больше часа ждать начала посадки. Но я продолжал теперь уже сознательно приезжать к началу регистрации, чтобы потом по-детски упереться лбом в стекло, и в полете смотреть на бесконечные облака с редкими размывами. В эти небесные полыньи хотелось всматриваться или просто нырнуть в них в надежде почувствовать что-то новое или понять то, о чем не удавалось даже всерьез задуматься там, на земле… В полете мне думалось обо всем и думалось легко, словно смотришь на все проблемы как будто бы с другой планеты.