Страница 2 из 14
– Чем ты отличаешься от старика из деревне Убожье, которого вчера осудили на год условно за продажу самогонки?
Сеня скривил рожу, и я понял, что ответов не дождусь.
– Ты отличаешься только тем, что немного поделился с государством прибылью от спаивания народа, – ответил я за него.
Сегодня Сеня со мной не спорил. Спорить ему было тупо лень.
Наш московский филиал томился от безделья и своего смешного статуса филиала. Здесь работало раз в пять больше людей, чем в головном офисе в Петербурге, здесь был главный оптовый склад и восемьдесят процентов клиентов, были заметно выше зарплаты и дороже машины сотрудников. Томление это было ленивым и незлобным. Над вывеской со словом «филиал» посмеивались, пахать в полях по регионам не ездили, потому что на развитие москвичи милостиво не претендовали. Но зато охотно и хлебосольно принимали клиентов в Москве, и порой мне казалось, что и нас, сотрудников головного офиса, они считали лишь разновидностью клиентов.
– У вас договоры почти со всеми крупными магазинами Москвы. Но только в половину из них вы поставляете крымские вина, – я попытался заставить Сеню работать.
– Не доставай меня. Ко мне чуть ли не каждый день приезжают такие же наглые продакт-менеджеры с одним и тем же идиотским вопросом – почему их вина только в половине магазинов? Понятия не имею. И знать не хочу. Мы план выполняем. Мы каждый год даем рост. И меня больше ничего не парит.
– У тебя растет мелкий опт. Это значит, что мелкие оптовики тянут этот товар от тебя в регионы и там конкурируют с нашими официальными дилерами, портят им весь бизнес. А розницей в Москве ты не занимаешься.
– Уволь меня! Не можешь? Тогда не доставай меня. А то вдруг неожиданно сам захочешь уволиться.
Я посмотрел на него строго, но без злобы:
– Поехали в какой-нибудь ресторанчик: накорми меня вкусно за корпоративный счет.
В ресторане на десерт я заказал ветку винограда:
– Посмотри на этот ящичек вина. Каждая виноградина – это очень маленькая бутылочка. Нет, точнее ее можно назвать капсулой. А внутри каждой такой капсулы вино, от которого человек с воображением может даже захмелеть. Виноград – это вино в капсулах!
– Почему ты возишься со мной? – Сене казалось, что я развлекаю его. – Мы же почти враги…
– Только враги говорят правду. Любимые и друзья всегда в плену придуманных ими обязательств, и потому бесконечно лгут. Им кажется, что ложь дает какую-то отсрочку, и появляется время все изменить и поправить. Но врать так просто, а менять так сложно, что потом ничего не меняется и на место одной лжи просто приходит другая, еще более нелепая.
– Так могут говорить только люди, у которых нет друзей и любимых.
Сеня допил коньяк, сел за руль своего «Лексуса» и поехал обратно в офис, как обычно оставив меня свободным посреди бесконечно спешащей Москвы. Когда я смотрю в этом городе из окна автомобиля на проносящиеся мимо дома, мне постоянно кажется, что даже многоэтажки здесь куда-то суетливо торопятся.
После встречи с Ириской я не стал приезжать в Москву чаще. И даже дольше бывать не стал, потому что и раньше постоянно оставался там на выходные дни. Просто перестал заказывать гостиницу и проматывать деньги в казино.
С Ириской мы всегда удачно ходили по театрам, в кино, за покупками, по ресторанчикам… Но приятнее всего с Ириской было скучать. Валяться в кровати половину выходного дня, есть в постели, читать в постели, смотреть телевизор в постели… Иногда для разнообразия заниматься сексом, чтобы заполнить паузу в перерыве футбольного матча. Часто мы просто слушали музыку в неторопливом молчании.
Я прилетал к ней всегда, когда мне хотелось побыть одному, но не в одиночестве.
Ириска очень быстро поняла, как радовать меня и, что еще важнее, не раздражать. Я сам удивился тому, как это, оказывается, на самом деле просто. Настаивала на чем-то Ириска очень редко и делала это бережно, будто протирала антикварное стекло: чуть надавит, отступит, посмотрит на свет не повредила ли что-нибудь, снова плавно проведет шелковой тряпочкой по тому же месте, и будет довольна любым результатом.
Готовила Ириска редко, но только мои самые любимые блюда – жареную картошку и блинчики. Я всегда радостно удивлялся тому, что к моменту моего отъезда почти вся моя одежда была выстирана и выглажена.
Она очень быстро поняла, как меня поцеловать, как приласкать, как прикоснуться, и, нащупав эти кнопки на моем теле, нажимала на них нежно, не требуя взамен ответной щедрости, если я не был к этому готов. Заводилась она быстро, иногда всего лишь от прикосновения к груди, и также быстро выключалась, когда казалось, что кончились силы, засыпала, по-детски посапывая.
Мы несколько раз ездили на курорты в Грецию и Турцию, но быстро поняли, что валяться в кровати можно и у себя дома, и не надо для этого тратить силы и деньги. Когда вдруг я не мог вырваться в Москву, Ириска сама приезжала на поезде в Питер, я встречал ее рано утром на вокзале, мы медленно ехали по притихшему еще не проснувшемуся городу, и это было особенные дни – очень длинные, насыщенные моим вниманием к дорогой гостье, ее хлопотами, чтобы привести мое холостяцкое жилище в относительно уютное состояние, чтобы насытиться друг другом за пропущенные недели в прошлом и на возможную разлуку в будущем…
Ириска невымученно находила в себе интерес к моим незамысловатым способам занять себя. Она ложилась ко мне под бок, когда я смотрел футбол, и в сотый раз с неподдельным недоумением расспрашивала что же все-таки такое «вне игры» и почему нельзя отказаться от этого дурацкого, потому что ей непонятного, правила. Потом она со вниманием выслушивала мои воспоминания о самых ярких футбольных матчах, и, даже если я повторялся и ловил себя на этом, успокаивала:
– Ты говори-говори, мне интересно…
Так люди в длинной толстой очереди окликают друг друга, чтобы не потеряться.
Мы почти не говорили друг с другом о работе, о знакомых, которые не были нашими общими знакомыми, о ценах и деньгах… Иногда мне кажется, что деньги – это еще более деликатная тема, чем секс. Быт постоянно стремился залезть в наше общение, но у него это никогда не получалось, и потому я считал Ириску лучшей собеседницей даже тогда, когда она молчала. Наша жизнь в часто неубранной квартире все равно напоминала вечеринку с музыкой, вином, беседой, в которой постоянно возникало ненавязчивое желание понравиться друг другу. Желание непонятное, потому что мы и так знали, что нас ждет постель, но от этого желание не переставало быть настолько милым, что мы постоянно забывали, во сколько нам вставать на следующий день.
Мы много пили разные вина. Иногда по две, а то и по три бутылки в день. Конечно, перепробовали все крымские вина, которые я продавал или думал о том, стоит ли браться за их продажу. А потом еще десятки других вин со всего мира, чтобы сравнить их с крымскими.
– Бокал настоящего вина всегда поднимает настроение. Я продаю не жидкости в бутылках, а одну из самых ценных эмоций – радость. У людей всегда будет хорошее настроение, если они будут пить только качественные вина и будут знать об этом.
Ириска подтрунивала надо мной:
– Разве ты не понял еще, что количество проданного товара почти никогда не зависит от его качества?
Про вина я мог говорить часами. Я давно понял, что чем больше знаешь о вине, тем оно вкуснее, и потому рассказывал о вине, словно добавлял в хорошее блюдо изысканные пряности.
– Смаковать хорошее вино – это все равно, что вслушиваться в музыку в профессиональном исполнении. Начинаешь слышать каждый инструмент и акцент, а потом то, как инструмент ведет свою мелодию или просто помогает другому инструменты делать это, – я крутанул вино, и оно заплакало длинными густыми слезами по стенкам бокала. – Это вино настолько густое, что кажется только таким головокружительным движением я не позволяю ему превратиться в желе. Эти движения будят запах вина. Теперь ты можешь вдохнуть его. Редкие духи имеют такой изысканный аромат!