Театр одного зрителя

- Не удивляйтесь, для нас главное - зритель.

Она скорее проговорила, чем разъяснила, не зная, что предпринять.

- А вам не страшно? - решил я перехватить инициативу, воспользовавшись внезапным замешательством.

- Что? -она почти вскрикнула.

Я придвинулся поближе и положил руку на ее бедро. Я не знаю, зачем это сделал. Наверное, что бы успокоится самому. Под кожаной курткой чувтвовалось теплое тело незнакомки, и я наклонился еще ближе.

- Вам не страшно одной, одной в темном, пустынном месте с неизветным мужчиной?

- Мне страшно на сцене, - дребезжащим голосом ответила незнакомка и куда-то исчезла.

- Эй, - чуть погодя из темноты меня позвали, - пролезайте сюда.

Рядом, в двух шагах, я нащупал узкий проход и, щелкая пуговицами, протиснулся на ту сторону. Здесь ярко, как в театре, горел мощный с синевой прожектор. Я жмурился и краснел. На свету мне стало стыдно за допущенные действия в тени забора. Ведь я не предполагал, что она актриса, я думал - она обычный распространитель театральных билетов, билетер, а она - актриса. Выходит, там, с обратной стороны, я щупал настоящую актрису.

Она стояла в фокусе прожектора, стройная, женственная, с выразительными, подвижными чертами лица, отлично тренированными для изображения человеческих страстей. О да, она - прекрасная актриса, непосредственная, талантливая, живая. Как здорово она сыграла роль билетерши, с какой мягкой настойчивостью она вырвала меня из будничного жизненного потока. Но господи, что за времена, если сами актеры вынуждены завлекать зрителей к себе на представления?

Откуда-то сверху послышался железный скрежет, и в искусственном свете прожектора проплыла огромная ржавая бадья. Она медленно покачивала крутыми боками, разбрызгивая с неба парящие капли свежезамешанного раствора. Одна капля упала мне на плечо, и я принялся ее оттирать.

- Не мешкайте, - снова позвала незнакомка - здесь стоять опасно.

К счастью, мы вскоре выбрались наружу и погрузились во тьму.

Нечто в этом роде я и предполагал: мы остановились на задах старого особняка, бывшего раннее каким-нибудь важным трестом или конторой, а теперь арендованного очередным свежеиспеченным театром.

- Вот мы и пришли.

Она казалась слегка возбужденной.

- Вы идите теперь через главный вход, - незнакомка сняла перчатку и погладила меня по щеке, - как я вас верно угадала. - И, не глядя на часы, успокоила снова: -Еще есть время, зайдите в буфет, у нас прекрасный кофе, подкрепитесь...

Она хотела еще что-то сказать, но видно не решилась, только как-то странно , кажется, с надеждой и сомнением поглядела прямо мне в глаза и, прежде чем исчезнуть, шепнула:

- С Богом!

Вместе с ней исчез упругий промежуток, отделявший нас от окружающего мира, с неуютной октябрьской непогодой, с мелкой моросящей влагой, опускавшейся на город из тусклого желтого пятна. Мне стало холодно и одиноко. Теперь я мог бы предположить, будто сюда попал случайно, например, попросту прогуливался и заблудился и теперь могу спокойно вернуться обратно в суету, к людям. И я бы наверняка ушел бы прочь, подальше от нависшей неопределенности, и меня бы даже не остановил странного вида билет, если бы не те ее слова. Что же это она во мне такое угадала? Может быть, она меня приняла за сексуального маньяка. Но, ей-богу, зря. Конечно, там в тени, я был невполне в рамках, но скажите, разве все мы не подвержены внезапным порывам?

Едва я обогнул здание, как настроение мое пошло напоправку. Из ярких высоких окон второго этажа струился теплый свет, слышались обрывки фраз, шаги, веселый шум буфета, сдобренный ароматом свежезаваренного кофе. Правда, настораживало отсутвие репертуара с именами актеров и названием пьес. Но во весь козырек парадного подъезда светилась надпись: "КАЖДЫЙ ВЕЧЕР ПРЕМЬЕРА!"

На входе еще крепенькая старушка навсегда отобрала билет, а вместо него вручила программку, впрочем, так же как и билет, закатанную в полиэтиленовую пленку. Потом она закрыла на ключ входную дверь и провела меня к вешалке.

- Бинокль будете брать? - принимая плащ, спросила старушка, выступавшая теперь в роли гардеробщицы.

- Бинокль, - я рассеяно повторил за ней , разглядывая полностью забитый гардероб , и пытаясь понять, как ей удается одновременно проверять билеты и обслуживать зрителей.

- Да, бинокль, - уже с раздражением повторила старуха.

У меня прекрасное зрение, я и в новом здании МХАТа с верхнего яруса вижу, если плохо приклеен парик, а, судя по размерам особняка, здесь сцена не дальше, и я мог бы отлично обойтись не вооруженным глазом, но решил использовать представившуюся возможность прояснить некоторые обстоятельства:

- Я не знаю своего места, чтобы решить, нужен ли мне бинокль или нет.

Старуха , а иначе я не мог бы уже ее назвать, нагловато ухмыльнулась и, пошурудив под стойкой, всучила мне в руки древний с потертой позолотой и с залапанными стеклами, аппарат.

- Бери, сынок, обратно придешь одеваться - без очереди обслужу.

- Эй, гражданин, - чуть погодя, позвала старуха. - А расплатиться!

- Сколько?!- возмущенный названной суммой, я протянул деньги.

- Так за програмку-то я не брала - почти ласково разъяснила старушенция и направила рукой на второй этаж.

* * *

Что может быть хуже полупустого театра? Мне, например, всегда становится неудобно за актеров и стыдно за зрительское племя. Тогда мне приходится как бы отдуваться за отсутвующих, изображать внимание, смеяться, когда не хочется, но когда требуют актеры. И уже не спрячешься за спины других зрителей, и уже не ты - зритель, а, наоборот, те, кто на сцене, и до чего же изматываешься. Особенно страшен бывает финал, когда актеры берутся за руки и с собачьими глазами просят аплодисментов, а те немногие, кто был в зале, уже стучат креслами, поворачиваются спинами и уходят, боже, как хочется провалиться сквозь землю, но не можешь и стоишь, будто с тебя содрали все вплоть до нижнего белья. Нет уж, упаси господ от такого театра.

Когда я подошел к небольшой очереди в буфете, прозвенел первый звонок. Говорят, театр начинается с вешалки, а я думаю - не с вешалки, а с буфета. Да, ничего не поделаешь, человек бывает голоден. Был голоден и я, и тот гражданин передо мною. Когда я случайно прикоснулся к его рукаву, он обернулся, и двигая бледными губами, прошептал:

- За мной просили не занимать.

То есть как это не занимать, возмущенно подумал я и еще раз посмотрел на часы. Было без десяти семь. Мы все могли бы еще пару раз перекусить. Я с тоской посмотрел на поднос, плотно уложенный бутербродами, сглотнул слюну и собрался уже отойти, как бледногубый вдруг спросил:

- Вы голодны?

Неожиданный откровенный вопрос, застал меня в расплох.

- Простите?

- Если вы очень голодны, я могу вас пропустить вперед, или нет, спохватился он, - лучше давайте я и на вас возьму чего-нибудь. Его бледные губы нервно дрогнули, как это случается у людей, решившихся на добрый поступок вопреки собственному стеснению.

Не поддержать такой порыв было бы негуманно, и я протянул ему купюру:

- Мне пару бутербродов и кофе.

Бледногубый встрепенулся и заговорщицки прошептал:

- Уберите деньги... потом, потом.

Я тут же принял его игру и отошел с независмым видом от стойки. За столиками было совсем немного людей: пожилая парочка в допотопных костюмах времен дебюта Смоктуновского, человек с тростью и черными шпионскими усиками, и миловидная барышня в углу за отдельным столиком. Она сидела одна, глядя в длинный, увешанный портретами труппы коридор. Сегодня вечер одиноких женщин, подумал я и шагнул навстречу определенности.

Она, кажется, ничуть не удивилась, когда я уселся рядом и сказал в пространство:

- Странный театр.

- Почему?

Не понравилось мне это "почему". Было в нем что-то неприятное, знаете, такое слишком удобное, мол, я ротик открываю и на крючок-то клюю тяните, товарищ хороший, на себя. А я как обезумевший, тут же подсекаю: