Демон

Не помню, как я доехала до дома, руки на автомате крутили руль, а ноги вжимали педали. Пустая квартира приняла меня траурным молчанием, тишина стелилась по полу колким покрывалом и окутывала ноги, вызывая онемение. Мне хватило сил лишь переложить сына из переноски в кроватку, под его истошный крик я осела на пол и завыла, словно животное. Горячая соль разъедала кожу и жгла глаза, воздух не желал втягиваться в лёгкие и вставал в груди тяжёлым комом. Что же мне делать? Мне отчаянно не хотелось рушить то, что создавалось долгие годы, то, что было выстрадано и собиралось по крошечным кусочкам, выстраивая красивые мечты, рисуя счастье. Татьяна была моей родной сестрой, как я могла отвернуться от неё? А Виктор — отец моего ребёнка. И они предали меня… оба. Нужно набраться сил, взять себя в руки, понять и простить…

— Саша, — раздался тихий робкий голос.

Я подняла глаза и увидела мужа, держащего на руках захлёбывающегося слезами сына. На автомате я приложила малыша к груди, и его плач сменился настойчивым причмокиванием.

— Я хочу сказать тебе, — продолжал Виктор, — это было ошибкой. Мы оба это поняли и сегодня обсуждали, как дальше быть. Пойми, родная, мне кроме тебя никто не нужен… Ты и Ваня — всё, что есть у меня… Вы — смысл моей жизни.

В тот момент я могла поверить во что угодно, любую ложь я охотно приняла бы за правду, вложив её глубоко в сердце и окутав ореолом святости. Я поверила ему… снова. Дура.

========== Лист памяти. Четвёртый ==========

После сильной грозы всегда тихо. Приятный запах озона и влажный воздух, солнечные зайчики, прыгающие по зеркалам луж, и висящая разноцветным коромыслом радуга в чистом безмятежном небе. Но это совсем не значит, что вскоре не поднимется ветер, не налетят свинцовые тучи, не вспыхнет костлявая молния и не загремит могучий глас грома. Совсем не значит, что разрушений не будет. Затишье часто бывает временным.

Обилие цветов и дорогих подарков разной масти наполняло мою спальню, сестра звонила и писала ежечасно. Они оба были настолько внимательны ко мне и ребёнку, что уже через пару недель это стало настораживать. Их переписка прекратилась, и телефонные переговоры были крайне редки, но мой мозг упорно проворачивал аксиому: «второй раз на те же грабли мой муж наступать не станет». Эта мысль сводила меня с ума, нервы натягивались струной, которая вот-вот грозилась разорваться. Однажды Таня пришла ко мне в гости. Я не могла смотреть на неё и постоянно отворачивалась, к тому же сестра снова была пьяна. Она принялась плакать, просить у меня прощения и всхлипывать невнятные оправдания, всё это крайне раздражало меня и лишь ложилось солью на изорванную в клочья душу. Я опустошила стакан воды, сделала глубокий вдох и медленный выдох.

— Уходи, — прошептала я.

— Саша, я очень тебя прошу, не говори маме, — всхлипнула она, подходя ближе.

— Я никому не собираюсь об этом говорить, — теряя самообладание, прошипела я. — Это позор для всей нашей семьи, я не хочу делать это достоянием общественности. Постарайся и ты сохранить всё в тайне!

Таня сделала ещё один шаг, оступилась и повалилась на меня, вонзая ногти в мои оголённые плечи. Я отчётливо видела, как силуэт сестры остался на месте, он стал вытягиваться и принял очертания высокого худого мужчины, но черт лица разглядеть было невозможно. Это существо стало затягивать меня, словно чёрная дыра в космосе. Мне становилось дурно, я едва смогла нащупать край стола и удержаться на ногах, сознание покидало меня. Я помню лишь пронизывающий холод и отдалённый лепет Татьяны.

Опавшими тонкими листьями неслись мои дни, их резные края сворачивались от холода, а пигмент красок необратимо разлагался, оставляя после себя лишь грязно-коричный тлен. Я не помню ничего, разум отторгал эту жизнь, не оставляя в памяти даже светлого лика моего ребёнка. Однажды Виктору снова нужно было уехать, всего на два дня — в Дубну и обратно. Таня свалилась с диким жаром и, дабы ненароком не заразить малыша, отправилась в добровольное заточение в свою съёмную квартиру. Я решила проехаться по детским магазинам в поисках обновок для сына. Реализовав свои планы, мы гуляли по заснеженным улочкам, недалеко от дома моей сестры. Белоснежный храм с небесным куполом разливался колокольным звоном, прогоняя из души тоску и даря надежду. Я подошла ближе, всматриваясь в звонаря, так ловко управляющегося с разновеликими колоколами. Впервые за эти недели уголок моих губ робко потянулся вверх. Я опустила глаза, взглянув на пестрящую вывеску супермаркета недалеко от церкви. Ледяной волной меня окутало отчаянье, я не верила в то, что вижу, но буквально в паре метров от меня возле машины стояли Виктор и Таня. Они не могли оторваться друг от друга, поэтому не заметили нас. Я быстро отскочила за угол церковного забора, увлекая за собой коляску.

Снег едва слышно зашуршал под моими коленями, впившись сотнями холодных игл. Я смотрела на голубой купол и думала лишь об одном «почему я?». Мне было безразлично, что думают обо мне окружающие, я просто смотрела на храм, словно ища в нём защиты. А колокола сыпали медью, переливаясь в мелодичном соцветии звуков, они возвещали что-то радостное, им не было до меня дела. Столь красивая музыка заполняла собой морозный воздух и капала на моё обледенелое лицо. Колокола раскачивали свои металлические юбки в разные стороны под силой крепких рук звонаря и поблёскивали в скупых лучах зимнего Солнца, дразня бесов и раскалывая нежно-голубую бездну.

Сильный порыв ветра сорвал с меня шляпу, опустив её на белый бисер снежинок, и запутался в огне моих волос. Затылок онемел от холода, но я не могла оторваться от золотого креста на этом широком куполе. Мои всхлипывания остановил лишь металлический звук падающих монет. Я опустила взгляд на свою шляпу и увидела там мелочь — люди бросали мне деньги, словно жалкой попрошайке, мне — Александрине Великской! Я подпрыгнула, как ошпаренная, наотмашь выбросила унизительные кружки, вцепилась в ручку коляски и зашагала к своей машине. Мне нужно было подумать, мне нужно было принять решение.

Мой голос переходил на высокие ноты и бился о геометрический рисунок стен, врезаясь в обои и поглощаясь плетью целлюлозы. Я уже не думала о том, что в соседней комнате мирно спит сынишка, и я могу разбудить его. Мне ничего не было нужно от Виктора, кроме развода. Услышав это слово, он в один шаг приблизился ко мне и схватил за горло. Синий омут дьявольским пленом поглощал мою душу, а широкая ладонь не давала воздуху наполнить мои лёгкие.

— Запомни, Алекс, — чеканил он своим низким голосом, — я никуда тебя не пущу, и ни о каком разводе не может быть и речи. А если ты всё же решишься, то я сделаю твою жизнь адом. Я отниму у тебя ребёнка, не сомневайся в этом. Что касается Тани, то она мой отдых, и я не собираюсь от этого отказываться. Что тебя не устраивает? Я содержу семью, полноценно участвую в жизни сына и выполняю каждый твой каприз. Могу я отдохнуть?

От недостатка кислорода моя голова начинала кружиться, а очертания зала постепенно погружались во мрак. Стальная хватка разжалась, и я рухнула на пол, хрипя и жадно глотая воздух. Из соседней комнаты донёсся детский плач.

— Подойти к нему, — спокойно сказал Виктор и вышел из комнаты, оставив меня утопать в густом ворсе разноцветного ковра.

Ночь опустилась на мою голову и весь мегаполис, пытаясь задушить его бешеное дыхание. Она вонзала свои костлявые пальцы во все углы и заставляла миллиарды огоньков вспыхивать искрами, дабы оставить людям возможность ориентироваться в пространстве. Наша спальня погрузилась в забвенье, и лишь слабый лунный свет протягивал ко мне свои призрачные руки. Я сидела на полу и смотрела на серебряный диск, зависший возле окна. За моей спиной в своей кроватке сопел малыш, а рядом с ним на просторном двуспальном ложе десятый сон видел муж. Я просто смотрела на луну и тихо всхлипывала, жидкая соль текла по моим щекам нескончаемым потоком, окропляя шею и грудь.