Страница 96 из 102
Так воюю я.
Небо начинает окрашиваться розовым, выдохи – еще короче, еще солонее. Двузубец валяется на камнях, и морды псов кривятся – вот-вот пролают какое-то решение…
Должно быть решение.
Второе – о котором молчала Ананка. Второе – о котором говорил Хирон.
О котором я уже догадался – только что…
Простое, как пропущенный удар.
Полет короток, крыльев нет, бой небрежно роняет меня на острые камни – лицом, щекой, и черное крошево впитывает ихор, окрашенный то ли рассветом, то ли закатом… Тело стонет, ладонь раздавленным пауком тянется по черным камням туда, где лежит брошенный двузубец – за миром, за силой, за тенью…
Стоять! Нельзя!
Слишком велики ставки.
На чаше весов – уже не врата Тартара.
Там – своды моего мира, дворец, в котором осталась Кора. Там – Танат и Гипнос, Эвклей и Гелло.
Булава тяжело опускается – рядом. Махайра летит вперед быстрее стрелы – наотмашь.
Алкионей люто щерится в глаза волком – я скалюсь в ответ загнанным сторожевым псом (куда там Церберу или мордам на двузубце!). Что, Погибель Аида? Думал ворваться в дом, обобрав хозяина?
У дома есть щит. У дома есть пес, который вцепится тебе в глотку: насмерть.
На… смерть.
Слово толкнулось в виски – простым решением. Старой ставкой над пропастью.
Найденным оболом за переправу на другую сторону, где ждет, пошевеливая белыми крыльями, Ника.
–…Ты встретился с Алкидом: что видит перед собой он?
– Противника.
И потому для них опасен Геракл… все-таки Геракл… тот, в ком течет божественная кровь, но у кого пока еще нет бессмертия, тот, у кого не отнять ни крупицы его силы…
Ты мажешь, мой противник. Тебе непривычно вот так? Только через «умею»?
Тянешься нетерпеливо, твоя тень скрючивает пальцы: «Давай, давай, рано или поздно, ты…»
Свист серпа.
Ты ничего от меня не получишь, Гигант.
…потому что вы не в состоянии забрать у смертного хоть что-то.
Кроме жизни, конечно.
Может ли быть смертным правнук Хаоса? Внук Урана и Геи? Сын Крона Повелителя Времени и Реи Звездоглазой?!
Грань была – далека: то ли справа, то ли слева, то ли вровень с горизонтом. Но грань – была, я ее чувствовал. Бессмертие вытекало толчками из ран с благоуханным ихором, въевшееся за годы в кожу, в мысли – уходило в небеса.
Я отступил, пропуская летящую в лицо булаву. Сияющую алым.
Так, словно мог не подняться после этого удара.
В конце концов, мы все – оборотни.
Шаг назад стал шагом к горизонту, к невидимой грани – и вместе со мной туда сначала медленно, а потом быстрее и быстрее пошел противник…
Слабость Гигантов. Простая и глупая. Боги для богов, для смертных – они смертные.
Высокие. Могучие. Почти неуязвимые герои.
Но смертные.
И поэтому – да, все-таки Геракл…
Алкионей дышал с присвистом, шумно. Пытался упираться. Отмахиваться булавой – куда?! Приплюсну! Не буду, не пойду, не…
А я по шагу выталкивал его из бессмертия, вытаскивал вслед за собой – к незримой черте, за которой ждала Ника с белыми крыльями…
Или, может, кто-то другой – с железными.
– Ах ты… – сипел и плевался Гигант. – Куда ты? Ты не сможешь!
Не смеши меня, моя погибель. Я из себя за несколько лет чудовище сделал – а тут не справлюсь?!
Я еще не вижу свою грань – но во рту уже солоно, и раны уже загорелись, я дойду, я научусь, сумею…
«Учатся смертные! – гремит память – вот-вот гневной молнией сверкнет.– Умеют и выбирают – смертные! Ты должен – желать! Приказывать! Повелевать! Бить не телом или оружием, а своей сутью, нутром, мощью, которая за тобой! Ты знаешь, что нас – рожденных после титанов – называют богами? Ты вообще, представляешь, что такое быть богом?!»
Спасибо, брат, – чуть не слетает с пересохших губ. Надеюсь, у вас там все хорошо, на Олимпе, в обороне. Где вы приказываете, повелеваете, желаете. Спасибо, я помню, что такое быть богом.
Мне бы только понять до конца, как – наоборот. Что такое быть…
Смертным… я мог поклясться, что чувствовал, как открывается мне навстречу щель входа у Тэнара, я почти видел ухмылку Харона, слышал ворчание Цербера, плеск Леты, хотел…
– А-а-а-а!!!
У него что – второе дыхание открылось? Или просто понял, куда его веду? Вырос впереди – громадой, пахнущей землей и потом. Булава – красная молния, блеск ударов; щит разлетелся окончательно, раскололся, будто не из металла, а глиняный…
Припер все-таки. Спиной к скале – вон, осколок какой-то в бедро тычется. Намекает, зараза, что у меня шило в одном месте – так не добавить ли?
– А что это… Кронид… что у тебя на щите было? – зубы Гигант не показывает, растягивает в усмешке тонкие губы. – Гранаты? Речка эта? Собака твоя? А я с ними… как со щитом!
И мелькнуло в глазах – алым бликом предвкушения: поступь титанов по полям асфоделей, освобождение грешников на Полях Мук, храпящая квадрига перед языками пламени, застывающие двумя изумрудами глаза: не только смертные от ужаса своей участи могут превращаться в камни…
Рано или позд…
– Никогда, – просипел я.
Меч и булава столкнулись рассветом и ночью. Брызнули искрами-звездопадом. Тяжелый шип проехался по руке, сковырнул наруч – ничего, царапина неглубокая…
В глаза Гиганту полетела горсть песка – подлый прием, каким не пользуются боги.
В ответ я получил подножку – прием, которым не пользуются боги…
– Что, бесишься, а? Бесишься? Ну, и что ты мне сделаешь, а?
– Глотку… перегрызу…
– Умеешь видеть, да, Аид? А ты посмотри мне в глаза, посмотри! Видишь – там? Это уже скоро, это уже…
– Никогда!!
Я знаю, что такое – смертный бой.
Знаю, что такое – бой смертных.
Это когда для тебя есть что-то выше бессмертия.
Я понял. Я умею. Я выбираю… выбрал.
Удар и удар. Просто меч и просто булава. Промах и… промах.
И подлые приемы, о которых ни богам, ни чудовищам не нужно даже знать.
Мы катились к смертности наперегонки – двумя сизифовыми камнями.
Так, будто венок победителя в этой гонке был свит не из асфоделя.
И мир вокруг смеялся, окрашенный алой смертностью, и где-то хохотала Лисса-безумие, потому что в этот миг я превзошел ее. Бог – и вдруг идет к смертной черте. Владыка подземного мира ломится, презирая свою божественную сущность, к черной ладье Харона! Столько веков сидел на троне, а теперь в сонмища теней решил затесаться!
«Ой, я не могу, – хрипит невидимая Лисса, хватаясь за живот. – Я ж так и знала, что не зря его столько по голове били!»
Удар – удар, махайра и булава, медь и бронза, каждый удар – шаг, и грань – вот она, грань, шагать к ней больше не надо…
Грань с размаху бросилась под ноги – верной дорогой. Разрослась и ударила обжигающая боль в мышцах, и сзади послышался тревожный шелест железных крыльев…
Все, – шевельнулись губы.
Дошел.
Смахнул со щеки темные капли. Смертная кровь всем нехороша: и на вкус, и пахнет как зараза, и после боя от нее не отмоешься…
Мы оба задыхались, глядя друг на друга. И оба смеялись.
Алкионей гоготал ликующе, вторя безумию – или охваченный безумием. Размахивал своей булавой – все успокоиться не мог. Ревел медной глоткой в небеса, не обращая внимания на то, что у самого из ран кровь хлещет.
Не замечая, что я тоже смеюсь – в третий раз за свою жизнь. Тихим, едким смехом, который обычно должен раздаваться из-за плеч.
Что, Алкионей, из-за плеч ты этого не слышишь, да? Ну так посмотри на меня и послушай.
Ты – моя погибель, Алкионей. А я буду твоей Ананкой.
Не хочешь посмотреть своей судьбе в лицо?
Он посмотрел мне в лицо. Замотал головой, отфыркиваясь.
– Ну, Кронид, ты учудил. Нарочно не придумаешь. Ведь ты же смертный теперь, как…
Смертный прямо как смертный. Хороший каламбур. Нарочно не придумаешь.
– Ты тоже.
И опять задрожал Уран, потревоженный нынче Гигантомахией – теперь от раскатов хохота. Откуда-то из необозримого далека, от Олимпа откликнулась негодующим ржанием квадрига.