Страница 59 из 83
Эпизод четвертый. Восхищался Наполеоном и прославленный военачальник, участник Среднеазиатских завоеваний Российской империи и Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. – генерал Михаил Дмитриевич Скобелев (1843–1882). Другой большой знаток и любитель наполеоновской темы – выдающийся художник В.В. Верещагин (1842–1904) – записал подобный эпизод:
«Скобелев прекрасно владел французским, немецким и английским языками и литературу этих стран, в особенности военную, знал отлично. Иногда вдруг обратится со словами:
– А помните, Василий Васильевич, выражение Наполеона I?
В середине Шейновского боя, например, он таким образом цитировал что-то из Наполеона и, не желая обескураживать его, я ответил:
– Да, помню что-то в этом роде.
Но когда он вскоре опять спросил, помню ли я, что Наполеон сказал перед такой-то атакой, я уже положительно ответил:
– Не помню, не знаю – Бог с ним, с Наполеоном!
Надобно сказать, что он особенно высоко ценил военный талант Наполеона I, а из современных – Мольтке, который, со своей стороны, по-видимому, был неравнодушен к юному, бурному, многоталантливому собрату по оружию; по крайней мере, когда я говорил с Мольтке о Скобелеве после смерти последнего, в голосе «Великого молчальника» слышалась нежная, отеческая нота, которой я не ожидал от прусского генерала-истребителя.
О большинстве наших деятелей во время Турецкой войны Скобелев отзывался неважно – по меньшей мере».120
Эпизод пятый. Изумительный русский художник и график, один из основателей общества «Мир искусства», Константин Андреевич Сомов (1869–1939), был еще и известным в свое время знатоком антиквариата. Из его дневниковой записи за 4 декабря 1917 г. мы узнаем такую подробность (сразу отмечу, что «Миф» – это любовник мастера, Мефодий Георгиевич Лукьянов: 1892–1932): «Миф все время со мной мил, страшно мил. Я ему предложил сделаться антикваром, ему мысль понравилась, и он купил у Сементов[ского] верхового Наполеона Попова».121 Речь идет о фарфоровой статуэтке, выпускаемой популярный фарфоровой фабрикой Попова.
Эпизод шестой. Легендарный режиссер и актер Юрий Петрович Любимов (1917–2014) описывает в своих мемуарах, как он в детстве надевал шляпу отца поперек головы (чтобы получилась «треуголка») – «и изображал, что я Наполеон на острове Елены и что я уже старый. И все читал стихи Лермонтова:
Потом, когда мы уже стали дружны и сотрудничали (Юрий Петрович даже принимал участие в моей театральной постановке в качестве актера), он мне пересказал эту историю – и с точно такой же эмоцией…
Эпизод седьмой. В моей личной коллекции есть том знаменитого «Мемориала Святой Елены» барона де Лас Каза (Париж, 1842 г., т. 1) с такой дарственной надписью: «Уважаемой Ирине Николаевне Юматовой в знак благодарности от студентов 5 гр. II к. Истфака ЛГУ Ленинград 5 / VI 39 г.». Подобных эпизодов в истории России – множество.
Прологом к теме нравов дворянства православной Российской империи вполне может служить заметка из знаменитого «Table-Talk» А.С. Пушкина: «Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам. «Я женат», – отвечал Рылеев. «Так что же, – сказал Дельвиг, – разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?»123 Стоит заметить, что в пору 1812 г. в народной среде брак именовался «сговором».
В начале девятнадцатого века европейская эстетика дошла до пика своего преклонения перед античной красотой. Классицизм воспламенился от героических событий и стал ампиром – стилем империи Наполеона. Из Франции этот стиль распространился на всю Европу, причем орлы художественных форм летели быстрее храбрых орлов на древках знамен «Великой армии». К 1812 году Российская империя была уже покорена французскими интерьерами, модами, языком, театром и новинками литературы. Быт и эмоции стали эхом не только Древней Греции, но и императорского Рима. Легкость и утонченный порок восемнадцатого века увенчались лавровыми венками героических баталий эпохи 1792–1815 годов.
Нравственность осваивала новые парадоксы своего бытия. Наверное, еще никогда так много не говорили о служении «высоким идеалам»: к милому максимализму масонов-просветителей добавился детско-истеричный пыл только зарождавшегося патриотизма национального типа. Однако и опытного, откровенно телесного разврата, уже не прикрываемого безразмерными шляпами и потаенными комнатами галантного века, и чудовищного свойства национальных, государственных и личных предательств, различного рода публичных и тайных подлостей эпоха познала с лихвой!
Для рядового читателя нашего времени война 1812 года – это эполеты, балы, клятвы верности всему, чему только можно, и эпические портреты из Военной галереи Зимнего дворца. Кстати, не стоит забывать: многие хрестоматийно известные ныне портреты русских генералов писались посмертно, причем не самим знаменитым англичанином (достойных русских живописцев не нашлось…) Джорджем Доу, а его подмастерьями, при этом список «героев» утверждал сам царь в меру своих личных пристрастий или обид. Поэтому сегодня в музее и в учебниках мы видим полумифические образы военных, которые часто и героями-то никакими не были – и выглядели не совсем так… И вот именно в этом мы и должны сегодня разобраться: где миф, а где реальность, что скрывается за красивым иностранным покрывалом русского ампира – каким было русское общество времен наполеоновских войн? Для этого мы обратимся к главному оружию историка – к фактам!
Отдельная тема – еще одна вечная головная боль и позор императорской фамилии: личная жизнь цесаревича Константина Павловича. Стоит упомянуть, что имя «Константин» его бабка Екатерина выбрала с прицелом на восстановление Византии и занятие им Константинопольского (?!) престола (да, на подобные чудовищные по авантюризму проекты Екатерина, Александр и некоторые другие российские правители потратить тысячи жизней подданных не жалели). Я также напомню, что он был начальником Гвардейского корпуса и генерал-инспектором всей кавалерии российской армии, а также (об этом зачастую не знают даже профессиональные историки) в период политического бардака и самоуправства генерала М.А. Милорадовича в течение 25 дней (с 1 декабря по 25 декабря 1825 года) официально считался Императором и Самодержцем Всероссийским Константином I (хотя в реальности он страшно перепугался: на престол не вступил и не царствовал). И для полноты картины укажу, что Константин был масоном – членом лож Соединенных друзей и Александра.124
Сохранилось множество документов, свидетельствующих о диком нраве Константина. Вот один характерный случай, описанный французским литератором, премьер-майором Екатеринославского гренадерского полка, Шарлем Франсуа Филибером Массоном де Бламоном (1762–1807): «3а некоторое время до свадьбы ему (Константину) дали для забавы отряд солдат. Истерзав в течение нескольких месяцев этих несчастных, он забылся до такой степени, что побил палкой командовавшего ими майора. Тот нашел в себе мужество пожаловаться графу Салтыкову, который хотел, по своему обыкновению, замять дело; но Зубов донес о нем Императрице. Она велела посадить внука под арест и отобрать у него солдат, которых ему возвратили после свадьбы».125
Обратимся к личной жизни генерала, цесаревича (и даже временно императора), который именуется «православным». Первой женой Константина стала, естественно, не русская, а немка – великая княгиня Анна Федоровна (урожденная принцесса Юлианна-Генриетта-Ульрика Саксен-Кобург-Заальфельд: 1781–1860). Брак был крайне неудачным. Константин Павлович был груб, часто оскорблял супругу. Его поведение было, по меньшей мере, странным (однажды он посадил Анну Федоровну в одну из громадных античной формы ваз в Мраморном дворце и начал по ним бешено стрелять). Принцесса не могла этого терпеть и постоянно вынашивала план бегства. В итоге после убийства православного императора Павла русскими офицерами Анна сослалась на болезнь герцогини Августы (своей матери) и уехала из России. Муж не выказал серьезного сопротивления, потому что у него начался очередной роман – и он не ожидал, что подобный отъезд станет настоящим бегством. В итоге из Кобурга принцесса сразу же начала вести переговоры о разводе, которые, однако, сильно затянулись.