Страница 9 из 10
Другой не менее показательный пример: в начале ХХ века Сергей Сергеевич Четвериков разработал модель «волн жизни», объяснявшую всплески эволюции видов в случае развития огромного числа особей видов в отдельные годы, затем предложил объяснение «основного фактора эволюции насекомых». Последнюю из указанных работ тут же перевели на английский язык. Наконец, в 1926 году Четвериков опубликовал своё объяснение роли мутаций в эволюции и этим заложил основы новой науки – популяционной генетики.
Можно себе представить, как бы старались и финансово, и морально поддержать такого учёного в любой другой стране мира. А в СССР Четверикова арестовали в 1929 году по совершенно ложному обвинению и выслали из Москвы на 5 лет, не разрешив вернуться на своё прежнее место работы и жительства после окончания ссылки. Наука СССР пострадала от этих драконовских, незаконных и глупых мер, Россия потеряла приоритет, потому что через несколько лет американец С. Райт и англичанин Р. Фишер повторили выкладки Четверикова, а Россия осталась позади (…)
Новый мир, № 3, 2009 г.
Ирина Борисовна:
– Я окончила университет в январе 1934 года, а летом отец отправил меня в Тибердинский санаторий Академии наук с подозрением на туберкулёз, который не состоялся. Там я познакомилась с Андреем Викторовичем Т., биохимиком из Москвы, вскоре вышла за него замуж и переехала в Москву.
– Всё так легко?
– Ну что – переживаний не было. Мне было тогда года 24, наверное, и вроде надо было выходить замуж. И человек этот был весьма культурный и весьма образованный, он окончил два или три вуза и вроде считалось – подходящий муж.
– Вы полюбили его?
– Ну мне он нравился, он мне импонировал тем, что был серьёзным учёным. Сказать, что я в него влюблена была – нет, пожалуй. Потому что влюблена я была длительно в Георгия Васильевича Артемьева. Когда мы уехали из Киева, наша связь оборвалась, но всё равно Жержик для меня был пределом мужской прелести.
Из Записок Георгия Васильевича Артемьева
«…Я вырос в Киеве и учился в Киевском университете, славном именами таких учёных-естествоиспытателей как А.Н. Северцев, И.И. Шмальгаузен, М.М. Воскобойников, С.Н. Реформатский, Холодный и др. Со мной вместе училась Ирина Борисовна Паншина, ставшая впоследствие моей женой. Её отец, Борис Аркадьевич Паншин, до революции состоятельный человек, в 30-е годы видный научный работник, растениевод и селекционер и мать Екатерина Васильевна, в девичестве Чернова, относились к числу старой русской интеллигенции, связанной совместной учёбой и дружбой, родственными связями, общностью социальных идеалов как с упоминавшимися, так и с многими другими видными учёными нашей страны (…)
В 1931-32 гг. я работал в плодово-ягодном институте в Киеве, где общался с такими видными работниками сельскохозяйственной науки как В.И. Семиренко (представитель 3-го поколения русских помологов – «Ренет Семиренко»), энтомолог Н.А. Гросгейм (брат ботаника А.А. Гросгейма), фитопатолог А.И. Боргардт и др.
В период работы в Сочи мне неоднократно приходилось встречаться с Н.И. Вавиловым, Н.М. Тулайковым, В.Н. Любименко и другими. По-видимому, семейная обстановка и встречи с этими людьми помогли мне ассимилировать некоторые элементы общей духовной культуры, свойственной настоящей русской интеллигенции, выработать правильное представление о прогрессивных мировоззренческих позициях биологии и отношение к научной работе, к расширению своих знаний, как к такой же неотъемлемой части своего бытия, как дыхание и пища».
Ирина Борисовна:
– В декабре 1934 года был убит Киров, пользовавшийся в Ленинграде необычайной популярностью. Когда мы, студенты, проходили на демонстрации по Дворцовой площади и на трибуне стоял Киров, мы орали так, что на Миллионной никто уже не мог говорить. После убийства весь город затих, как перед бурей. Через некоторое время она и разразилась.
В 1936 году отец переехал в Москву в Центральный институт свекловодства (ЦИНС) на Миусской площади. Кроме ЦИНСа отец работал и консультировал в Институте лекарственных растений, в Институте картофеля, в Институте технических культур и в Комиссии Совконтроля.
В это же время из Ленинграда уехали П.М. Жуковский, который стал работать в Тимирязевской академии, и В.Е. Писарев, обосновавшийся в Немчиновке. Оба они постепенно отошли от Н.И. Вавилова и его последователей и в какой-то степени приблизились к лысенковцам и их идеям. Обвинять их трудно, так как обстановка всё накалялась, Лысенко начал преследование менделистов-морганистов-вейсманистов и им, как ближайшим и старейшим сотрудникам Вавилова грозил первый удар.
Игорь Борисович Паншин:
– Кампания против генетики начала развязываться гораздо раньше. Было у нас такое общество – биологов-марксистов. Чем могло оно заниматься во времена всеобщей идеологической бдительности? Блюло идейную чистоту научных исследований. Известно, что Энгельс интересовался вопросами диалектики природы, говорил, что нужно обязательно разрабатывать эту область. Но сам Энгельс только-только приступил, работу не закончил, то, что написал, к печати не подписывал. По существу это были лишь его наброски к вопросам, которые он намеревался разрабатывать. Поэтому диалектику природы Энгельса и публиковать-то было нельзя, и уж во всяком случае не рассматривать её как законченный труд. А у нас цитаты из него выхватывались по потребности. Надёргают и говорят: вот, мол, Энгельс против борьбы за существование, против естественного отбора. И так далее, и так далее… Для этих самых биологов-марксистов, псевдодиалектиков – хлеб насущный!
И вообще, надо сказать, ламаркистская постановка вопроса о наследовании благоприобретённых признаков, она гораздо более соответствует обывательскому сознанию. Тезис генетики, сатирически-резкий, «против генов не попрёшь: коль родился идиотом – идиотом и помрёшь», это, видите ли, нехорошо. Как же, это концепция «голубой крови»! С этой стороны генетика, конечно, была уязвима очень. А коль скоро имелся уже давным-давно социал-дарвинизм и его стал брать на вооружение Гитлер, то не так уж трудно было и соответствующую философскую базу подвести под генетику. И доподводились в конце концов!
Помню первую дискуссию 36-го года. Выступали Вавилов, Меллер, Презент и Кольцов. Уже тогда Презент изо всех сил набросился на Вавилова. Дескать, громадный институт, громадные штаты, а ничего, понимаете, не делают, практических результатов не дают. А вот Лысенко обещает в два счёта все проблемы решить, на ходу подмётки рвать! Это импонировало…
Ирина Борисовна:
– Мы с мужем оба работали в ВИЭМе (Институт Экспериментальной Медицины) у профессора Кизеля и на опытном заводе эндокринных препаратов, где из дрожжей получали кристаллический препарат витамина В1. Вскоре обнаружилось, что у А.В. одна из форм шизофрении и в 1936 году мы разошлись.
Летом того года мы были на Кавказе и потом спустились к морю в Сочи, где в это время на Сочинской Опытной станции субтропических культур работал Жорж Артемьев с женой Ларисой. Лариса мне не понравилась, а Жоржу не понравился Андрей. Вернувшись в Москву, я разошлась с мужем, а Жорж примерно в это же время развёлся с Ларисой.
С 1936 года я продолжала работать на Московском витаминном заводе сменным химиком. Старалась делать так, чтобы с бывшим мужем мы не видели друг друга. Зимой в Москву приехал Жорж Артемьев, и мы решили, что хватит «валять дурака», пора заводить настоящую семью. В апреле я уехала к нему в Сочи, где он работал зав. отделом защиты растений. К этому времени у Георгия Васильевича было уже немало публикаций по болезням цитрусовых, было два новых, впервые обнаруженных, микологических заболевания на хурме и фейхоа. После их латинского названия стояло имя автора – Арт. И мне это очень нравилось!