Страница 10 из 15
Почему же рыба оказалась безответной жертвой наших аппетитов? Просто потому, что она холоднокровная и покрыта чешуей? Или потому, что у нее нет голоса, чтобы кричать от боли? Как бы то ни было, массив накопленных данных говорит за то, что коммерческий лов связан с причинением невероятного количества боли и страданий. Надо учиться гуманно ловить и убивать рыбу природных водоемов – или, если не получится, перестать ее есть, найдя более гуманные и экологически безопасные способы добывания пищи.
Культурные предрассудки против китобойного промысла?
Тридцать лет назад австралийские суда, с благословения правительства, промышляли ловом кашалотов у западного побережья Австралии. А месяц назад Австралия возглавила международный протест против решения Японии забить 50 горбатых китов, и Японии под этим давлением пришлось объявить о замораживании своих планов на год или два. Перемены в общественном мнении по поводу забоя китов радикальны и происходят не только в Австралии.
Инициатором протестов против австралийского китобойного промысла был Гринпис. Возглавлять расследование в этой сфере правительство поручило отставному судье Сиднею Фросту. Внес в него свой вклад и я, как неравнодушный австралийский гражданин и профессор философии, специалист по этичному обращению с животными.
Я утверждал, что забой китов должен прекратиться, – не потому, что китовые стали редким видом. Эту позицию было кому защищать: ее поддерживали многочисленные эксперты – экологи и морские биологи. Мой аргумент заключался в том, что киты – социальные млекопитающие с большим мозгом, способные получать от жизни удовольствие и испытывать боль. Причем не только физическую, но и стресс из-за утраты товарища. Кита невозможно забить гуманно, он для этого слишком велик. Даже взрывающимся гарпуном трудно с первого выстрела попасть в нужное место. К тому же использовать много взрывчатки не в интересах китобоев, ведь смысл промысла в том, чтобы получить как можно больше ценных жиров и мяса. Поэтому загарпуненный кит обычно гибнет медленно и мучительно.
Все это делает китобойный промысел весьма сомнительным с точки зрения этики. Будь убийство китов для людей вопросом жизни и смерти, этические претензии к нему, видимо, удалось бы оспорить. Но у нас нет таких насущных нужд, которые можно удовлетворить, только убивая китов. Все, что дает нам китобойный промысел, мы способны получить иными способами и без всякой жестокости. Без крайней необходимости причинять невинному существу страдания дурно, следовательно, китовый промысел неэтичен.
Фрост согласился с этим. Без тени сомнения он оценил методы убийства китов как негуманные и даже, по его собственным словам, «чудовищные». Он отметил, что, «вполне вероятно, мы имеем дело с обладателями необычайно развитого мозга и интеллекта». Фрост рекомендовал прекратить забой китов, и правительство консерваторов, возглавляемое премьер-министром Малькольмом Фрейзером, согласилось с его рекомендациями. Вскоре австралийцы стали нацией противников китобойного промысла.
Планы по умерщвлению горбатых китов заморожены, но японскому китобойному флоту все равно предстоит убить около тысячи других китов, преимущественно более мелких полосатиков. Этот промысел проходит по категории «научные исследования» – правила, утвержденные Международной комиссией по промыслу китов, позволяют забивать китов в исследовательских целях. Впрочем, похоже, что эти исследования направлены в основном на то, чтобы подвести научную базу под коммерческий китобойный промысел. Если же неэтичен сам промысел, то и соответствующие исследования и неэтичны, и лишены смысла.
Япония утверждает, что китобойный промысел надо обсуждать спокойно, «без эмоций», опираясь на научные данные. Как полагают японцы, зафиксирован такой рост численности горбатых китов, что забой 50 особей не будет угрожать существованию вида. В узком смысле, возможно, они и правы. Но наука не в состоянии указать, можно или нельзя убивать китов. Желание японцев продолжать китовый промысел – такое же эмоциональное, как и сопротивление со стороны защитников окружающей среды. Японцам совершенно не обязательно есть китов ради пропитания или пользы для здоровья. Это просто традиция, которую они стремятся поддерживать, видимо, потому что некоторые питают к ней эмоциональную привязанность.
Но у японских китобоев есть аргумент и посильнее. Они утверждают, что Запад против охоты на китов, потому что кит для западного человека – животное особое, что-то вроде коровы для индуса. Западные народы, считают японцы, не должны насаждать среди них собственные культурные клише.
Лучший ответ на такой довод заключается в том, что избегать причинения ненужных страданий чувствующему существу – ценность, не имеющая культурной специфики. В этом, в частности, состоит один из главных принципов буддизма, лежащего в основе японских этических традиций. Но с такой позиции западному человеку выступать сложно, потому что он сам слишком часто заставляет животных страдать без необходимости. Например, австралийское правительство, которое так энергично выступило против китобойного промысла, ежегодно разрешает забивать около миллиона кенгуру – устраивать настоящую бойню, причиняющую животным много страданий. То же относится к разным видам охоты, принятым в других странах, не говоря уже о страданиях животных в крупных специализированных хозяйствах.
Охоту на китов надо прекратить, потому что она причиняет неоправданные страдания социальным, умным животным, способным получать удовольствие от жизни. Но западным странам будет трудно что-то противопоставить японскому доводу о культурном стереотипе, пока они вплотную не займутся проблемой избыточных страданий животных в своих собственных странах.
О преимуществах веганства
Есть ли оправдания тому, что мы делаем с животными? Христиане, иудеи и мусульмане могут сослаться на священные тексты, ставящие их превыше животных. Но если не прибегать к религии, то есть отказаться от постулата о сотворении животных в интересах человека и от божественной санкции на их использование, то «вопрос о животных» встанет перед нами во весь рост. Если мы всего лишь один из огромного разнообразия возникших на этой планете биологических видов и если к другим видам относятся миллиарды животных, отличных от людей, но способных и страдать, и, напротив, радоваться жизни, то с чего мы взяли, что наши интересы всегда важнее, чем их?
Самое спорное из того, что мы делаем с животными, – выращивание их для употребления в пищу. Только в США ежегодно убивают около десяти миллиардов специально выращенных животных.[3] И все это, строго говоря, без всякой необходимости. В развитых странах с их богатым выбором пищевых продуктов обойтись без мяса совсем не сложно. Многочисленные исследования доказывают, что отказ от мяса полезен для здоровья. Так же качественно можно жить и на веганской диете, вообще не употребляя продуктов животного происхождения. (Из растительной пищи нельзя получить только витамин B12, но это питательное вещество, добытое из веганских источников, легко купить в форме пищевой добавки.)
Спросите у людей, что, на их взгляд, неэтичного в поедании животных, и большинство ответит – убийство. Это, конечно, так, но современная животноводческая промышленность дает основания для еще одного, более серьезного возражения. Даже если бы не было дурно убивать животных только потому, что их мясо кажется нам вкусным, мы все равно отдавали бы свои деньги сельскохозяйственной системе, причиняющей животным длительные мучения.
Кур мясных пород держат в загонах, больше чем по 20 тысяч птиц в каждом. Аммиак, который выделяется из накопившегося помета, режет глаза и обжигает легкие. Современные куры выведены с тем, чтобы они как можно быстрее набирали вес, товарной массы они достигают всего за 42 дня, и их недоразвитые кости с трудом выдерживают вес тела. Некоторые не способны держаться на ногах и, не в силах добраться до воды и корма, вскоре погибают, но их судьба не сказывается на экономической эффективности предприятия в целом. Кур ловят, транспортируют и забивают варварскими способами: чем быстрее, тем экономичнее, – страдания животных при этом не учитываются вообще.
3
Как ни странно, на момент написания статьи количество животных, забиваемых на американских фермах, достигло своего максимума и с тех пор снизилось до 9,1 миллиарда. – Прим. автора.