Страница 36 из 43
Мне так жаль, что я не вижу, как развивается мой сыночек. Так тянет к Тебе, солнцу моей жизни.
Что наши лошадки?
Целую Тебя, цветик Ты мой, когда-то расцелую Тебя «всурьез», как говорят мужики?
Люблю.
Кто пишет адреса? Я сначала пренебрежительно смотрел на эти конверты и открытки и открывал их последними. Сегодня нет письма – такая обида.
12 <июля> 1905 г. Петровск<ая> станция
Дорогая моя, сегодня день Твоего рождения. Нежно, нежно целую и грущу о разлуке.
2 последних дня делал по 100 верст, и не было времени и возможности писать. Третьего дня ночевал у Дубенского. Тебе кланяются его сумасшедшая сестра Саня и старушка Богдановская.
Вчера обедал у Кропотова и затем ездил с ним два дня. Ночевал у Ознобишина – красивый старинный дом.
Меня огорчает поведение здешнего земства – собрали крестьян на экономический совет и говорили против губернатора, земских начальников, священников, решили, что надо всю землю землевладельцев поделить и уничтожить войско. Это постановление они отпечатали и рассылают по уезду.
Я по телеграфу выписал Микулина и Паперацева сюда и потребовал начатия дела, хотя бы пришлось арестовать всю управу. Будет всероссийский скандал. А 15 июля губернское собрание и, вероятно, новые скандалы.
Тут мужики террориз<иро>ваны шайками мужиков, жгущих, безобразничающих и грозящих всем. Пришел полк казаков – без них не сохранили бы порядка.
У помещиков паника, но крестьяне в общем еще царелюбивы.
Платья себе и Мате у Херзе закажи непременно – c'est une chance de l'avoir si près[7]. В Саратове – перевод деньгам. Иметь хоть по 2 платья, но приличные. 600 руб. дешево.
Целую, люблю бесконечно.
Телеграмма
22. VII. 1905 г. Из Балашова
Сегодня [в] Балашове погромчески настроенная толпа [напала] на врачей, которых мне всех удалось спасти, несколько врачей избито, два дома разгромлены. Защищая врачей, и я получил незначительный ушиб пальца. Совершенно здоров.
16 октября 1905 г. Между Нижним [Новгородом] и Казанью
Безо всякой надежды, чтобы письмо пришло, по крайней мере в скором времени, пишу Тебе, дорогое мое сокровище, ангел мой. Видимо, придется нам перетерпеть многое – Господь Бог послал мне утешение перед длинною, видимо, разлукою наглядеться на вас, дорогие, бесценные мои, провести с вами три чудные недели. Я почерпнул в этом крепость и силу и молю Бога, чтоб он оградил меня от пролития крови. Да ниспошлет Он мне разум, стойкость и бодрость духа, чтобы в той части родины, которая вверена мне в этот исторический момент, кризис удалось провести безболезненно.
Долго мы теперь не увидимся, в Нижнем говорят, что до января едва ли восстановится правильное движение. А ты-то все вещи отправила в Саратов, и теплого-то у Тебя и детей нет ничего. Самое больное то, что сегодня в Нижнем уже отказались принять телеграмму в Кейданы, так как провод на Москву перерезан. Я телеграфировал Саше, чтобы он, если можно, из Петербурга телеграфировал Тебе, а потом я поехал к Фредериксу (Унтербергера нет), чтобы он просил начальника телеграфа телеграмму Тебе отправить по возможности через Петербург. Ужасно будет, если совершенно между нами перервутся сообщения. Надеюсь на Бога. Я знаю Тебя в эти моменты! Знаю, какую Ты приносишь жертву детям, оставаясь далеко от меня в эти минуты. Но мы оба исполняем свой долг, и Господь Бог спасет нас.
В Нижнем сравнительно спокойно, и если бы не забастовка железных дорог, то по внешнему виду города трудно было бы думать, что происходит нечто грозное. Фредерикс рассказывал, что недавно бросили бомбу в патруль, но больших скандалов нет.
Бедный Кнолль телеграфирует нехорошие вещи. Он разогнал несколько митингов, требовавших вооруженного нападения на правит<ельственные> учреждения, казначейство, оружейные магазины и проч<ее>.
Я воспользовался у Фредерикса министерским шифром и телеграфировал Булыгину, прося, пока не кончилась навигация, прислать из Астрахани еще войск. Косичу же телеграфировал, чтобы он мне прислал на пароход уполномоченное лицо: во время стоянки в Казани надеюсь убедить его выслать мне еще войск.
В Самаре повидаю Засядко: там была грандиозная демонстрация с красными флагами.
Передо мною все веселенькая рожица Адули: раз, два, три, четыре, пять. Когда-то я всех любимых своих расцелую.
Я еду на прекрасном пароходе, пассажиров почти нет, но обдумывать будущее почти не могу, мысли мои все в недавнем прошлом, которое мне кажется волшебно-счастливым покоем, каким-то чудным перерывом в тревожной действительности. Люблю.
Твой.
Телеграмма
23 октября 1905 г. Из Саратова
Здоров, [в] городе спокойно. Крупные беспорядки [в] уездах.
Целую, писать некогда.
<28 октября 1905 г.>
Милая, душка моя, хотя я изнурен работою с 8 утра без отдыха до 1 ч<аса> ночи (а еще папки с бумагами не тронуты), но хочу поцеловать Тебя.
Дела идут плохо. Сплошной мятеж в пяти уездах. Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими, почти раздетыми помещиками. На такое громадное пространство губернии войск мало, и они прибывают медленно. Пугачевщина! В городе все спокойно, я теперь безопаснее, чем когда-либо, т. к. чувствую, что на мне все держится и что, если меня тронут, возобновится удвоенный погром.
В уезд выеду, конечно, только с войсками – теперь иначе нет смысла.
До чего мы дошли. Убытки – десятки миллионов. Сгорели Зубриловка, Хованщина и масса исторических усадеб.
Шайки вполне организованы.
Целую, обожаю Тебя, ангел.
Деток целую.
29 октября 1905 г., Саратов
Два слова моей душке. Теперь 2 ½ ч<аса> ночи, и я с 8 утра за письм<енным> столом. Напрягаю все силы моей памяти и разума, чтобы все сделать для удержания мятежа, охватившего всю почти губернию. Все жгут, грабят, помещики посажены, некот<орые> в арестантские, мятежниками, стреляют, бросают какие-то бомбы. Крестьяне кое-где сами возмущаются и сегодня в одном селе перерезали 40 агитаторов.
Приходится солдатам стрелять, хотя редко, но я должен это делать, чтобы остановить течение. Войск совсем мало. Господи, помоги!
В уезд не могу ехать, т. к. все нити в моих руках и выпустить их не могу. У Кнолля нарыв в ухе, но он завтра поедет.
Движение восстанавливается, и скоро пришлю вагон.
Люблю. Твой.
Не верь газетной утке, что мне предложили пост министра внутр<енних> дел. Слава Богу, ничего не предлагали, и я думаю о том, как бы с честью уйти, потушив с Божьею помощью пожар.
От Тебя три дня ничего – меня это мучает.
30 октября 1905 г., Саратов
Драгоценная, целую Тебя перед сном. Теперь час ночи – работаю с 8 час<ов> утра!
В приемной временная канцелярия, писцы работают на ремингтонах. Околоточные дежурят и ночью. И вся работа бесплодна. Пугачевщина растет – всё жгут, уничтожают, а теперь уже и убивают. Во главе шаек лица, переодетые в мундиры с орденами. Войск совсем мало, и я их так мучаю, что они скоро все слягут. Всю ночь говорим по аппарату телеграфному с разными станциями и рассылаем пулеметы. Сегодня послал в Ртищево 2 пушки. Слава Богу, охраняем еще железнод<орожный> путь. Приезжает от государя ген<ерал>-ад<ъютант> Сахаров16. Но чем он нам поможет, когда нужны войска, – до их прихода, если придут, все будет уничтожено. Вчера в селе Малиновке осквернен был храм, в котором зарезали корову и испражнялись на Николая Чудотворца. Другие деревни возмутились и вырезали 40 человек. Малочисленные казаки зарубают крестьян, но это не отрезвляет.
7
Это такая удача, что он находится поблизости (франц.).