П. А. Столыпин

Ольга нашла немку и швейцарку, англичанки пока нет, но поедет еще к пастору.

В 2 ½ ч<аса> поехал к Пушкину и сидели до 4 ч<асов>. Он ужасно рекламирует свое место, повторил все, что мне уже писал, и удивляется моим колебаниям. Коковцов сказал ему, что он сам чиновник и поэтому хотел бы во главе банка не чиновника, а человека независимого, известного, с именем и положением, и поэтому остановился на мне.

Пушкин сказал, что министр очень меня ждет, и в телефон спросил, когда меня примет Коковцов, на что получил ответ, что сегодня в 5 часов. Квартира в банке хороша, но, конечно, тесна сравнительно с нашей, хотя, как сказал мне Коковцов, куда лучше квартиры министра финансов. Пушкин сегодня вечером пришлет мне подробный план. Очень красивая мраморная лестница и площадка наверху (подъезд особый). Зала белая со вделанными зеркалами, как у нас, но вдвое меньше нашей, аркою она отделяется от столовой. Маленькая угловая гостиная, два кабинета и приемная, соединяющая квартиру с банком. Потом коридор и по коридору, кажется, 10 комнат помимо, но светлых, т. к. выходят на широкий двор. Людских, он говорит, можно прибавить сколько угодно. На дворе сараи, конюшни, ледники, коровники. Для Петербурга, конечно, квартира рай, но после нашей покажется тесненька. В пять поехал к Коковцову.

Вот существо его и моей речей: я остановился на вас, сказал он, так как слышал о вашей деятельности и энергии, доложил государю, назвав 2 имени, и государь сказал, что выбор вас будет самый лучший, так как у вас твердо определенные взгляды и богатая энергия. Булыгин отпускает вас неохотно и сказал, что решение вопроса зависит исключительно от вас, решайте. Я ответил, что был удивлен предложением, хотел бы знать, что он от меня ждет, что я человек идеи, что служить делу, которому не верю, я не пойду, что я желаю знать, узко ли кредитное учреждение Крестьянский банк или государственно-землеустроительное, и затем, что я хочу выяснить еще у министра внутр<енних> дел вопрос, насколько удобен уход мой в тяжелый для губернии момент.

На это он мне сказал, что он смотрит на Крестьянский банк довольно широко, хотя не увлекается мыслью, что банк может разрешить вопрос о землепользовании крестьян во всем объеме, тем более что теперь война и нет денег, но что если он наметил меня, то оттого, что желает подойти к разрешению этого вопроса. Если бы было иначе, я взял бы одного из жаждущих этого места: Авраама ради Исаака, Исаака ради Иакова и т. д., ничего нет легче. В смысле самостоятельности на мой вопрос, не обращусь ли я в подмастерье, он мне ответил, что я буду хозяином дела, самая легкая и отдаленная подчиненность мне, министру, доклад раз в неделю, я, дескать, начальнического тона никогда не принимаю, о всех спорных вопросах всегда столкуемся и т. д.

На мое сомнение, что, уйдя из своего министерства, я сжигаю корабли и если мне тут не понравится, то опять труден будет переход в губернаторы, он ответил: вас с такою неохотою отпускают, что всегда радостно примут обратно. Наконец он сказал, что если заручится моим согласием, то согласен даже дать мне самых тяжелых 2–3 месяца еще погубернаторствовать в Саратове.

Ответ я должен дать ему в воскресенье. Вечером сегодня в 9 ¼ ч<асов> ждет меня Ватаци. У Саши будет Алеша Лопухин, который уходит губернатором в Ревель, а позже, после исповеди, придет туда Алеша Оболенский.

Кончаю, пора ехать.

Бедный-то Олсуфьев в плену у японцев, прочти заметку о нем Саши.

В заключение хочу вызвать Твою улыбку. Муничка говорит: теперь за границею стыдно быть русским, но за француза меня не примут, за англичанина трудно себя выдать, и я решил, переехав границу, притвориться… жидом, авось поверят.

Люблю, обожаю, целую.

Твой.

Напиши, принимать ли?

30 июня 1905 г., Саратов

Мое сокровище, я вернулся из Биклея сегодня утром и вот только теперь, в 9 ч<асов> вечера, улучил минутку Тебе написать.

Очень был рад тому, что Харизоменова нашла учительницу при помощи Ульрих: золотая медаль, скромная и из хорошей семьи – отец был военный врач. Завтра она приезжает. Я был у Харизоменовой и дал 30 р<ублей> на дорогу. Когда я приехал, то нашел на столе громадный именинный крендель, украшенный цветами, от Харизоменовой и массу телеграмм, между прочим, от матушки Елены и Булгак из Крестностока (значит, она приближается к Колноб<ерже>) и от Бартельсена по дороге на войну.

Про уезд лучше не писать Тебе: две усадьбы сожжены и разграблены, так что пахать можно. Это у барона Ховена и Киндяковых. Крестьяне хотят идти жечь и грабить дальше, но посланные мною драгуны остановили движение своим появлением. На мои вопросы – «знать не знаем и ведать не ведаем».

Соседние деревни террориз<иро>ваны, т. к. и их хотят жечь, если они не примкнут к движению. Помещики в панике отправляли в город имущество, жен и детей. В других уездах тоже вспыхивает то тут, то там. Еле поспеваешь посылать войска, которых мало, и долго ли еще можно рассчитывать на войска после «Потемкина»15?

А господа земцы готовят сюрпризы: врачи Балашовского уезда решили, что недовольны тем, что я не исполнил их требования, и все с 15 июля выходят в отставку – бросают больницы, амбулатории, уходят и все 40 фельдшеров. К ним присоединяются 3 уезда, а затем, вероятно, вся губерния.

Я не теряю самообладания и надеюсь на Бога. В этом деле я прав и думаю, что большинство благоразумн<ых> людей осудит врачей и они провалятся. Само селение, я думаю, обернется против них, и им не удастся сыграть в руку революции. Я прошу еще полк казаков в губернию и не теряю надежды поддержать порядок.

Твои письма – моя утеха и услада. Целую моего сына за поздравление.

Гаврюша с женою делают прощальные визиты, он со мною очень любезен et fait bo

Твой.

3 июля 1905 г., Саратов

Моя ненаглядная, сегодня выспался до 8 1/2 ч<асов>., т. к. воскресенье, вчера отдохнул немного в театре на «Джентльмене» и сегодня чувствую себя бодро и хорошо, тем более что свежо и все последние дни идут хорошие дожди.

Сам «Джентльмен» играли оч<ень> хорошо, и я вспомнил, что Ты любила эту пьесу. В ложе были Кнолли, Арбенев, и потом пришел Корбутовский. В антракте пили чай. Сегодня был у меня Букарь, очень Тебя любит и кланяется.

В губернии крупного за последние дни ничего не было, кроме забастовок в имениях и угроз, но мне посылают еще казаков. Теперь острый вопрос с докторами – эта докторская драма должна разрешиться до 15 июля. Я послал весьма умеренный ответ, в котором отмечаю, что различаю два течения – прогрессивное и разрушительное – и борюсь только против последнего и не верю, что врачи хотят подать руку элементам разрушения и насилия, и, несмотря на какие бы то ни было угрозы, я свой долг исполню и сохраню порядок и спокойствие, которых властно требует общество для проведения реформ. Вместе с тем я готовлю туда врачей (нашел уже четверых), надеюсь, что несколько человек получу из Петербурга и пошлю их в уезды с сестрами милосердия.

Бог поможет мне, надеюсь, выйти и из этого затруднения.

Были сегодня в Галкинском приюте, смотрели забор, который хорош, дети здоровы, Лейкиной я приказал до возвращения ее отца с войны не переводить в православие. Она очень на вид истощенная – кажется, у нее английская болезнь.

6

И делает хорошую мину при плохой игре (франц.).