П. А. Столыпин

Указание Столыпина на необходимость решения рабочего вопроса особенно показательно, учитывая левую, социалистическую ориентацию большой части думского большинства. Важнейшая задача власти – «положительное и широкое содействие… благосостоянию рабочих и стремление к исправлению недостатков в их положении». Премьер стремился обозначить и отвечающий духу «обновленного строя» взгляд на «рабочее движение как естественное стремление рабочих к улучшению своего положения». Следовательно, «реформа должна предоставить этому движению естественный выход, с устранением всяких мер, направленных к искусственному его поощрению, а также к стеснению этого движения, поскольку оно не угрожает общественному порядку и общественной безопасности». Решению рабочего вопроса будет способствовать уменьшение административного вмешательства в отношения промышленников и рабочих, государственное попечение о нетрудоспособных рабочих путем страхования от болезней, увечий, инвалидности. Ситуация с охраной труда улучшится благодаря пересмотру норм труда малолетних рабочих и подростков, запрету для них и для женщин ночных и подземных работ…

О планируемых мероприятиях в сфере народного просвещения Столыпин говорил как о непременном условии «поднятия экономического благосостояния населения». Приоритетом объявлялась «коренная» школьная реформа на всех ступенях образования – иначе «наши учебные заведения могут дойти до состояния полного разложения». Ближайшая задача правительства и общества – обеспечение «общедоступности, а впоследствии и обязательности начального образования для всего населения империи». В области средней школы предусматривалось создание разнообразных типов учебных профессиональных заведений, дающих общий минимум образования. А в реформе высшей школы следует развивать начала, положенные в основу преобразований, предполагаемых указом от 27 августа 1905 года (он предоставлял университетам широкую автономию)68.

Разумеется, в общем выступлении о планах преобразований Столыпин подчеркивал приоритетность аграрной реформы. Он говорил о проведенных по статье 87 «законах об устройстве быта крестьян» как незамедлительных, обосновывая их принятие невозможностью «отсрочки в выполнении неоднократно выраженной воли царя и настойчиво повторявшихся просьб крестьян, изнемогающих от земельной неурядицы». Видимо, не желая раздражать и без того негативно настроенное к власти оппозиционное большинство Думы, премьер деликатно указывал: правительство рассчитывает, что принимаемые меры будут способствовать успокоению крестьянской массы. Как отмечал Столыпин, «на правительстве, решившем не допускать даже попыток крестьянских насилий и беспорядков, лежало нравственное обязательство указать крестьянам законный выход в их нужде». Петр Аркадьевич обращал внимание на принятые уже решения о предоставлении крестьянам государственных, а также удельных и кабинетных земель «на началах, обеспечивающих крестьянское благосостояние», в том числе скорректировав устав Крестьянского банка. Потребность в спешном проведении землеустроительных мероприятий, создании условий для «облегчения разверстания чересполосицы, выделения домохозяевам отрубных участков» и т. д. делает необходимым переустройство землеустроительных комиссий, чтобы «теснее связать эти комиссии с местным населением путем усиления в них выборного начала».

Что же касается ключевого закона – о выходе из общины, – который вызывал наибольшую критику со стороны не только левых, но и либералов, прежде всего кадетов, то Столыпин обращал внимание на его «ненасильственный» и прогрессивный характер. «Устранено всякое насилие в этом деле и отменяется лишь насильственное прикрепление крестьянина к общине, уничтожается закрепощение личности, несовместимое с понятием о свободе человека и человеческого труда», – уверял Столыпин.

К содержательному рассмотрению реформаторских законопроектов 2-я Дума фактически так и не приступила. Выступление Столыпина вызвало резкое, почти единодушное неприятие. Вынужденный в ответ на многочисленные нападки в этот день еще раз подняться на трибуну, премьер обратился к депутатам уже в другом тоне – корректном, преисполненном достоинства, но и весьма жестком: «Я должен заявить и желал бы, чтобы мое заявление было слышно далеко за стенами этого собрания, что тут волею монарха нет ни судей, ни обвиняемых и что эти скамьи – не скамьи подсудимых, это место правительства». Подчеркнув, что правительство «будет приветствовать всякое открытое разоблачение какого-либо неустройства, каких-либо злоупотреблений», премьер пообещал, что будет вестись безжалостная борьба с нападками, подстрекающими к революционным выступлениям: «Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли. Все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: „Руки вверх“. На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: „Не запугаете“»69.

Слово и дело власти

Столыпин предстал в Думе эффектным публичным политиком, ярким оратором, выступающим с запоминающимися речами – впечатляющими своей уверенностью, искренностью, образностью выражений, тотчас превращающихся в «крылатые». Всем стало очевидно, что теперь во главе правительства находится масштабная, можно сказать, харизматичная фигура государственного деятеля, способного достойно представлять официальную власть.

Депутаты сразу почувствовали, что перед ними «не угасающий старый Горемыкин, а человек полный сил, волевой, твердый», – вспоминала впечатления от появления Столыпина в Таврическом дворце А. В. Тыркова-Вильямс, журналистка и активный деятель партии кадетов. «Высокий, статный, с красивым, мужественным лицом, это был барин по осанке и по манерам и интонациям. Дума сразу насторожилась. В первый раз из министерской ложи на думскую трибуну поднялся министр, который не уступал в умении выражать свои мысли думским ораторам. Столыпин был прирожденный оратор. Его речи волновали. В них была твердость. В них звучало стойкое понимание прав и обязанностей власти. С Думой говорил уже не чиновник, а государственный человек. Крупность Столыпина раздражала оппозицию. Горький где-то сказал, что приятно видеть своих врагов уродами. Оппозиция точно обиделась, что царь назначил премьером человека, которого ни в каком отношении нельзя было назвать уродом. Резкие ответы депутатов на речи Столыпина часто принимали личный характер… В сущности, во Второй думе только он был настоящим паладином власти»70.

Петр Аркадьевич проявил себя как политик и государственный деятель принципиально нового стиля – отвечающий современным реалиям, понимающий важность игры по правилам публичной политики и, главное, обладающий необходимым для этого потенциалом. «В лице его впервые предстал пред обществом вместо привычного типа министра-бюрократа, плывущего по течению в погоне за собственным благополучием, какими их рисовала молва, новый героический образ вождя, двигающего жизнь и увлекающего ее за собой, – реконструировал политико-психологический портрет Столыпина С. Е. Крыжановский, вдумчивый наблюдатель и непосредственный участник политической жизни. – …Высокий рост, несомненное и всем очевидное мужество, уменье держаться на людях, красно говорить, пустить крылатое слово – все это, в связи с ореолом победителя революции, довершало впечатление и влекло к нему сердца». Столыпин обладал артистичностью, не свойственной высокопоставленным сановникам, хотя среди них были и очень решительные, мужественные деятели. «Но ни один из них не умел, подобно Столыпину, облекать свои действия той дымкой идеализма и самоотречения, которая так неотразимо действует на сердца и покоряет их, – отмечал Крыжановский. – И кривая русская усмешка, с которой встречалось прежде всякое действие правительства, невольно стала уступать уважению, почтению и даже восхищению. Драматический темперамент Петра Аркадьевича захватывал восторженные души, чем, быть может, и объясняется обилие женских поклонниц его ораторских талантов. Слушать его ходили в Думу, как в театр, а актер он был превосходный… Короткое дыхание – следствие воспаления легких – и спазм, прерывавший речь, производили впечатление бурного прилива чувств и сдерживаемой силы, а искривление правой руки – следствие операции костяного мозга, повредившей нерв, – придавало основание слухам о том, что он был ранен на романтической дуэли»71.