Страница 8 из 18
Первоначально группе армий «Север», которыми командовал фельдмаршал фон Лееб, была поставлена задача – взять Ленинград, основную часть жителей уничтожить, оставшихся в живых депортировать, а город сравнять с землей. Такая директива дана была Гитлером еще в июле 1941 года, но, столкнувшись с непреодолимым сопротивлением ленинградцев, Гитлер приказал окружить город, никого из него не выпускать и, лишив снабжения, уморить голодом. Вот как записано это распоряжение «фюрера» в дневнике верховного командования вермахта от 25 мая 1942 года: «Ввиду того, что 2,5 миллиона жителей Ленинграда могут быть эвакуированы в течение примерно 10 недель, фюрер приказал подавлять эту эвакуацию всеми средствами, чтобы не допустить улучшения продовольственного положения в городе…» (Г. Пикар. Застольные беседы Гитлера. Смоленск, 1993. Примечания, с. 305). А несколько ранее в «Волчьем логове» под Винницей Гитлер спокойно рассуждал за обедом о людоедстве в Ленинграде, где «теперь умирает примерно 15 тысяч человек» (там же). Когда же ему сообщили, что некоторое количество ленинградцев все же смогли по Ладоге эвакуироваться, он пришел в ярость и приказал своим люфтваффе уничтожать там с воздуха любые виды транспорта. И его славные асы, пытаясь оправдать доверие фюрера, гонялись за каждой лодкой и баржей. Что ж, тому поколению еще и раньше приходилось слышать о подобных всплесках арийской культуры: расстреливать беженцев с воздуха фашистские стервятники учились еще в Испании, и тогда уже в наши школьные учебники вошли стихи поэта-очевидца:
Сожженный автобус, убитые дети,валяются куклы в пыли…Так встречены были культурой арийскойдети испанской земли…Не приходится сомневаться в том, что Россию и ее народ ждала та же участь, что Гитлер «предначертал» Ленинграду. Об этом достаточно подробно и очень живописно поведал он своим сотрапезникам в ежедневных застольях в бункерах его Ставок в «Волчьем логове» и «Волке-оборотне». Эти мрачные наименования, как и партийная кличка Гитлера «Волк», должны были устрашить сперва немецкий народ, а потом уже и весь мир. Но не так черт страшен, как его малюют. Мир честных и смелых людей не испугался, не испугался волка-оборотня и русский народ, и потому его бредовые идеи остались примером вырождения европейской, да и вообще человеческой культуры в одной «отдельно взятой стране». Парадоксом здесь является то, что деградация культуры предрекалась и даже констатировалась для всей Европы соотечественником Гитлера, его теоретическим наставником Шпенглером в нашумевшей книге «Закат Европы». Правда, Шпенглер скоро понял, что его пророчества сбываются наиболее выпукло в его отечестве, и именно в форме национал-социализма, и потому от Гитлера политически отстранился. Несмотря на это, Гитлер вовсю использовал критику Шпенглера европейской, буржуазно-капиталистической, техницистской цивилизации в своих пропагандистских пассажах, хотя сам был порождением этой разложившейся культуры. Шпенглер в отношении «заката» Европы был, конечно, прав: ведь появление фашизма в недавно побежденной, ограбленной и униженной алчными колониальными державами стране было результатом европейской политической «культуры». То, что унижение и ограбление достаточно воинственного и политически активного народа в центре Европы добром не кончится, было ясно еще в двадцатых годах даже таким и не очень-то дальновидным, но известным политикам как Керенский, называвший Версальский договор хищническим и несправедливым. Потом же, когда, воспользовавшись ущемленным самолюбием немцев, Гитлер захватил власть и открыто потребовал вернуть Германии утраченное, хищники сами поджали хвост и залебезили перед ним, всячески подталкивая экспансию нацизма на Восток. Правда, первой жертвой фашизма стала республиканская Испания. Все честные люди встали на ее защиту, но тут вдруг деятели «демократических» стран, еще недавно занимавшиеся дележом чужих стран и целых континентов, встали в позу защитников международного права и принципа невмешательства, т. е., как тот Пилат, умыли руки.
Но напрасно: кровь детей Гернеке, а позже и Ковентри – на их руках, и никакой демагогией им в веках ее не смыть. Английской разведке, сумевшей расшифровать код немцев с помощью особой машины (это была заслуга будущего создателя информатики К. Шеннона), был известен день массированной бомбардировки Ковентри. Но, дабы не вызвать подозрения немецких служб относительно того, что их шифр раскрыт, британские власти ничего не предприняли ни в отношении усиления противовоздушной обороны города, ни для предупреждения его жителей и их эвакуации. Ради того, чтобы немцы не изменили код, хотя вероятность этого была лишь предположительной, они обрекли на смерть собственных сограждан, тысячи женщин, детей и стариков. И после этого эти ханжи и лицемеры кого-то поучают и морализируют! И, господа, вы напрасно будете становиться в позу оскорбленной невинности, если вам скажут, что капли крови детей Ленинграда есть и на ваших руках. Может быть, вы-то и запамятовали: много крови пролито, всю не упомнишь, а мы помним, потому что это – наша кровь.
Ленинград душил голодом не один маршал Лееб, но и другой, с Карельского перешейка, ваш выкормыш с семнадцатого года, бывший царский полковник, в сороковых уже «маршал» – Маннергейм. Он воевал теперь на стороне Германии, под Ленинградом, блокировал с севера Ладожское озеро, нападая на суда нашей Ладожской флотилии, помогая люфтваффе топить ленинградских детей и стариков. А что же вы? А вы сугубо из антисоветских соображений, предавая и нас, и собственных солдат, поддерживали (почти до конца войны) с Финляндией дипломатические и торговые отношения, укрепляя тем самым нашего врага. И именно ваш протеже Маннергейм, как уже отмечалось выше, поддержал кровожадные замыслы Гитлера в отношении Ленинграда, заявив ему, что Финляндия не заинтересована в существовании у ее границ этого города. Так что, высокородные джентльмены, в море крови, пролитой фашистскими изуверами, имеются и ваши ручейки. Не потому ли вы так упорно замалчиваете преступление немцев против Ленинграда, сваливая вину с преступников на жертву? Кстати, наша «нерешительность» в отношении необходимости окончательном сокрушения финского милитаризма (она нам дорого обошлась) в значительной мере объяснялась «субъективным фактором». Им было то, что жена Рузвельта была финкой, имеющей в Финляндии родственников. Она, естественно, влияла на мужа, и тот всячески поддерживал финнов, так что США объявили им войну только в 44-м году, когда поражение Гитлера и его союзников стало очевидным. Между тем, даже Англия сделала это в конце 41-го года. Да и сам факт непризнания США вхождения Прибалтийских республик в состав СССР, где была «чухонская» Эстония, также в немалой степени объяснялся этим «субъективным» фактором.
Наглая фальсификация истории войны (и не только войны) в политических интересах очевидна, но есть и другая, тоже очень важная причина искажения правды – непонимание сути происходящих событий из-за различия шкалы ценностей, различия самих этих ценностей, иного понимания целей и характера войны. Для нас война была не на жизнь, а на смерть, вопрос стоял о выживании России и связанных с ней наций, сохранения их государственности, возможности достойного существования. Поразительно, но факт: значительная часть нынешнего поколения нашей молодежи (но не только молодежи) не понимает причин ожесточенного сопротивления нашего народа немецким оккупантам. В печати даже возник эдакий невинный спор между мэтрами журналистики по поводу того, надо ли было нам выигрывать Вторую мировую войну или лучше было сразу сдаться. Так, М. Соколов в журнале «Октябрь» (№ 4 за 1992 г.) очень витиевато, но все же достаточно определенно утверждает, что полезнее было сдаться, поскольку, дескать, Вторую мировую мы выиграли, зато третью, теперь уже американцам и все тем же немцам, проиграли, так что зря тогда суетились. Проиграли – и слава богу. Раньше бы надо. Другой журналист и писатель Л. Аннинский его эдак нежно журит в том же журнале (№ 7 за тот же год): «Максим, ты не прав!». Аннинский отвечает приятелю, восхищаясь ловкостью его словесной эквилибристики, призванной прикрыть политическую непристойность. «Я искренне улыбнулся остроумию этого соколовского хода, как и остроумию всей конструкции. Обычно об этом говорят проще (в основном молодые люди говорят, войны не помнящие): какого черта мы взяли Берлин? Надо было сдаться, и жили бы сейчас как в Западной Германии!» Аннинского, в свою очередь столь же ласково журит другой их коллега И. Фрадкин, дескать, тот не совсем правильно понял Соколова, но признает, что им правильно услышан «голос улицы».