Страница 12 из 18
Военные сражения для военной знати были лишь большими рыцарскими турнирами, а сами сражения – грандиозными спектаклями, разыгранными по давно установленным сценариям, имеющим святость ритуалов. Расписано было, когда кричать ура, когда и каким образом сдаваться, какие слова при этом произносить, какие знаки покорности представить победителю. Дни боев считались праздничными, и по их случаю одевались в самые великолепные костюмы. Даже в эту невиданную по своей жестокости войну отцы некоторых, особенно провинциальных городов дискутировали по вопросу о форме сдачи города: сколько гудков сирены дать, нужно ли выносить ключи города и т. д. Кроме того, каждый дом в городе или селе вполне индивидуально сообщал победителю о своей сдаче. Наши солдаты на первых порах были поражены тем, что на каждом доме города, куда они вступали, висел белый флаг; российским гражданам не могло такое присниться даже в дурном сне. Разная шкала ценностей, различие самих ценностей.
Золото! Его роковая роль известна с древнейших времен: брат убивал брата; дети стреляли родителей; молодые женщины продавались старикам; друг доносил на друга. И по следам золота – кровь, кровь, кровь.… Эта роковая роль золота в современном «цивилизованном» мире не только не исчезла, но и многократно возросла: убьют за маленький браслет или золотую цепочку. В менталитете современного гангстерского Запада это в порядке вещей. Ну а немецкий солдат Второй мировой войны – вообще законченный мародер. Под Калинином сдался в плен эсесовец, эдакая белобрысая детина, белокурая бестия двадцати лет: под черным кителем подвешены мешочки, набитые кольцами, коронками, сережками, купюрами разного достоинства и разных европейских стран, откуда он попал сюда совсем недавно со своей дивизией. Мародер в страхе дрожит, падает на колени, просит не расстреливать. Переводчица не может на него смотреть, отворачивается, незаметно плюет от гадливости, шепчет: «Выродок!».
И как полная антитеза этой белокурой бестии, здесь же недалеко трое советских людей, умирающих от голода, полузамерзших, найдены разведчиками в овраге. У них тяжелая ноша – мешок с драгоценностями Рижского банка. Они несут его уже три месяца по оккупированной земле, ползут через фронт, чтобы вернуть стране ее достояние. Они молоды, совсем молоды – эти простые советские люди: девчушка, паренек в железнодорожной форме и подросток. С них никто не брал расписки, а просто передал с рук на руки умерший по пути кассир банка, которому тоже кто-то передал без описи эти богатства, поскольку банк был уже эвакуирован. И первой просьбой умирающих от голода было не «хлеба», а «где здесь поблизости государственный банк?» И это не единичный факт. В Наркомфин СССР всю войну, и особенно в ее первые месяцы, поступали посылки с драгоценностями от анонимных лиц. Значит люди не славы ради, а из сугубо патриотических чувств отдавали родине свои богатства, может быть, даже ранее добытые незаконным путем, а теперь вот, когда отечество в опасности, они бескорыстно его возвращают, поднявшись (очень высоко) над своим эгоизмом.
Солженицын нагло врал, что наше население уходило караванами за отступающими немцами, «как за отечественными». А вот что рассказывает Борис Полевой о времени освобождения города Великие Луки. Люди бежали из города по льду реки навстречу Красной Армии, рискуя жизнью, поскольку оккупанты расстреливали всех бегущих из пулеметов, минометов и артиллерийских орудий. К командиру полка из города сквозь линию огня проползли двое мальчишек. Они рассказали артиллеристам, где расположены огневые точки немцев, их штаб и сосредоточение военной техники, представив «карту», нарисованную на страницах ученической тетради. Полевой далее рассказывает о «происшествии», от которого, по его словам, у него самого навернулись слезы: в только что освобожденном городе у штаба полка девушка с плачем кинулась на шею часовому, который отстранялся, говоря: «Нельзя, нельзя – я на посту!». Но девушка не обращала на это внимания, терлась щекой о колючее сукно солдатской шинели, целовала её, причитая: «Пришли, все-таки пришли, родные!».
Немецкое командование к концу войны уже кое-что поняло о характере советских людей и пыталось даже использовать это в своих интересах. Понимая, что население оккупированных районов будет восторженно встречать советских солдат, будут слезы и объятия, угнав на Запад основное население, оно оставляло специально собранных вместе заразно больных, рассматривая их как бактериологическое оружие против Красной Армии, особо опасные «мины» замедленного действия. Но эти «мины» не срабатывали, потому что был упущен из вида другой аспект советского характера – патриотизм самих больных, их понимание, какая роль им уготована оккупантами. Поэт Е.А. Долматовский был свидетелем того, как подобная «мина» в городе Паричи не сработала. Советские солдаты, освобождавшие город, обнаружили на болоте целый лагерь с людьми за колючей проволокой. «Но жители лагеря, – пишет Долматовский, – проявили страшную силу воли. Когда мы бросились к лагерю на болоте (его оставили аккуратно – без боя, без стрельбы вокруг) и сокрушили колючую проволоку, тифозные больные, собранные сюда со всей округи, стали кричать, хрипеть, вопить: «Не подходите, браточки, мы заразные, товарищи любимые, не подходите!»».
Различие ценностей, традиций и самого духа народа сейчас уже, можно сказать, зафиксировано в граните и бронзе. Есть в Европе два памятника, очень похожих внешне, посвященных мужеству защитников города, находящихся на противоположных концах континента и столь же противоположных по духу и самому пониманию подвига. Талантливый наш скульптор Аникушин, стремясь увековечить подвиг ленинградцев, не нашел, однако, ничего лучшего, как создать скульптурную группу, очень похожую на памятник защитникам города Кале на Ла-Манше. Но как же она оказалась не похожа по существу основной идеи подвига! Там отцы города, старцы в рубище, склонив головы, выходят навстречу осаждающему город противнику, по своей воле решив сдаться, чтобы спасти город от разграбления победителями. Очевидно, что подвиг здесь мыслится в самопожертвовании старейшин города ради сохранения имущества своих граждан. Для нас такой подвиг сомнителен со стороны старцев и уж совсем выглядит подлостью со стороны их сограждан, принявших от них эту жертву (если она вообще была). Трусливые бюргеры попрятались по домам, когда их убеленные сединами, наиболее уважаемые люди обречены на позор и унижение. И это памятник славы!
У въезда в Ленинград со стороны Пулковских высот, где проходили наиболее ожесточенные бои за город, путника тоже встречает бронзовый старик, но в его глазах не покорность, а гнев и… печаль, потому что на руках он держит умершую девушку. И за ним такие же лица его сограждан и штыки наперевес, оружие защитников города Ленина, стоявших насмерть и победивших.
Такое мужество граждан чуждо и даже страшно западному менталитету. Генерал Виттерсгейм, первым под Сталинградом прорвавшийся к Волге, тут же вернулся в штаб генерала Паулюса, своего командующего, и посоветовал ему убираться отсюда, пока не поздно. «Куда?» – «Да хоть в Польшу!». «Вы не верите в успех?» – спросил его Паулюс. «Как можно верить в успех, если за оружие взялись все жители города – от мала до велика! Женщины и дети лежат к нам головой с оружием, убитые. Они сражались, не бежали даже от танков. Это уже не война, это что-то иное… Здесь победить нельзя!» А другой известный потомственный военачальник, генерал Зейдлиц, которому Паулюс объяснил причину отставки Виттерсгейма, сказал, что он понимает его тревогу. «Этот сожженный город на Волге обойдется нам дороже, чем вся Франция». И это было не пророчество, а почти что констатация факта. Да, после разгрома под Сталинградом 6-ой армии подпольные французские газеты писали, что русские отомстили за Париж: немецкая дивизия, первая (без боя) вступившая в него, – уничтожена. А почему без боя сдан Париж? Чтобы понять это, достаточно посмотреть кадры кинохроники: парижане на улицах толпами встречают вражеское войско. Правда, некоторые из них плачут (будем надеяться, что не от радости), но большинство-то тянут руки в фашистском приветствии! Здесь же немецкие генералы видели совсем другое, и потому, как выразился Гитлер, «наши генералы запаниковали». Он и сам бы с удовольствием отступил, да поздно – уж слишком далеко зашли – территориально и морально!