Цвет надежд - зеленый

- Это не годится, так нельзя...

Но Пружина уже снова был хозяином положения:

- Эта газетенка не пользуется никаким авторитетом. Утренние газеты разнесут ее, они всегда так делают. У них это называется дебатами. А кроме того, газету купил я, и вас, хозяюшка, не касается, что в ней написано. Не теряйте хладнокровия. Эту газету никто не воспринимает всерьез. Пожалуйста, молчите!

- Я не могу молчать! Не могу отпустить его после всего этого!

Пружина схватил Ингрид под руку и силой вывел в переднюю.

- А вы уйдите из дома. Скажете, что вам что-нибудь понадобилось.

- Это верно. Я должна привести дедушку.

Она ушла, и Пружина успел вернуться в гостиную, прежде чем дверь спальни распахнулась и на пороге показался Густафссон.

- Кто ушел? - спросил он. - Ингрид? Куда это она так заторопилась?

- За кем-то пошла. Кажется, за стариком.

- А почему вдруг такая спешка? Просто она меня избегает. Меня теперь все избегают.

- Глупости. Тебя все очень любят. Вспомни, как тебя принимает публика. Люди скоро будут штурмовать эстраду.

- Люди? Люди говорят, что я не в своем уме.

Пружина заподозрил что-то неладное. Неужели выступила еще какая-нибудь газета? Он попытался отбросить эту мысль.

- Все хотят тебя видеть, - повторил он.

Но Густафссон был настроен мрачно.

- Как-то мне довелось читать о теленке, которого все хотели увидеть, - сказал он. - Потому что у него было две головы. Он был не такой, как все. Ненормальный. Вот и я тоже...

В отчаянии он сжал руки. Потряс ими, потом расцепил у самых глаз. И вдруг замер.

Он стоял неподвижно, как статуя, и не спускал глаз со своих ладоней.

Пружина испуганно следил за ним. Казалось, жизнь медленно возвращается к Густафссону. Неверными шагами он подошел к настольной лампе, зажег ее и поднес руки к свету.

Пружина встревожился. Неужели Густафссон и впрямь потерял рассудок?

- Что с тобой - в страхе спросил он.

- Цвет... Зеленый цвет...

- Что с ним?

- Он побледнел. Они стали почти белые, мои руки...

- Это невозможно! Ты ошибаешься.

Но Густафссон не ошибался. Зеленый цвет действительно начал бледнеть. Он уже совсем исчез с пальцев, да и ладони заметно посветлели.

- Но лицо у тебя, слава богу, еще зеленое, - сказал Пружина. - А для выступления можно надеть перчатки.

- Может, я уже становлюсь белым? Часа два назад, сразу после обеда, я обратил внимание на свои руки, они показались мне необычными, но я боялся этому верить. Интересно, как я сейчас выгляжу?

Он вышел в переднюю, где висело большое зеркало, и направил свет себе на шею, щеки и подбородок.

- Пружина! - закричал он. - Пружина! Зелень исчезает! Я становлюсь белым!

"Это невозможно, - думал Пружина. - Этого нельзя допускать". Воздушные замки Пружины заколебались и растаяли. Но он уже знал, кого надо винить.

- И это называется врач! Жалкий знахарь, обманщик! Кто обещал, что ты будешь зеленым целый год? Знаешь, как это называется? Продажа товара по фальшивой декларации! Он нам за это ответит!

- Слава богу!

- Его надо привлечь к ответственности, этого шарлатана. Он должен заплатить нам за нанесенный ущерб. Его надо упрятать за решетку... Да, да. Пусть там и ему вколют его же зелье, тогда я смогу быть одновременно менеджером вас обоих.

Это был юмор висельника. Но Густафссон не испытывал желания утешать приятеля.

- Не городи чушь! Впрочем, это единственное, на что ты способен.

- Ладно, поторапливайся. Нам пора. Возьмем такси. Твое выступление будет первым, это я беру на себя, скажу, что мы торопимся еще в одно место.

- Я выступать не буду. Позвони и предупреди их.

- Отказаться? Когда публика ждет? А что я им скажу?

- Все как есть. Скажи, что больше выступлений не будет.

Пружина так и взвился:

- Прекрасно! Хороша благодарность за все мои труды и старания, за письма, телефонные звонки и переговоры! Молодец! Но помни: если ты отказываешься выступать, это нарушение контракта.

- Я не виноват, что перестал быть зеленым. Могу сам позвонить, если ты не хочешь. Но выступать я больше не буду.

Пружина лихорадочно размышлял. И вдруг перед ним забрезжил луч надежды, в разбушевавшемся океане он увидел спасительную соломинку.

- Пусть так, - сказал он. - А что ты намерен делать дальше?

- Теперь я могу работать где угодно.

- Ты так думаешь? Какая наивность! У тебя еще не кончился срок наказания. Тебе предстояло быть зеленым целый год, а прошло всего ничего. Значит, опять вернешься в камеру. И просидишь свои положенные полтора года! Восемнадцать месяцев, не считая одного, который уже прошел.

Густафссон испугался. Об этом он не подумал. Но ведь он не виноват в том, что случилось? Неужели его опять упрячут в тюрьму? Мысль об этом была ему невыносима.

А Пружина уже вошел в свою прежнюю роль:

- Я все улажу. Можешь на меня положиться. Я знаю одного парикмахера, у него можно достать грим. Живет неподалеку. Сейчас я к нему сбегаю. Только смотри, никому ни слова. Ни слова...

Он бросился к двери. Скатился по лестнице и понесся по улице как испуганная собачонка.

На мгновение Густафссон испытал ни с чем не сравнимую радость. Он подумал, что его наказание кончено. Но утешение оказалось призрачным. Он перестал понимать что-либо.

Он тщательно осмотрел свои руки, разделся, осмотрел живот и бедра, стал перед зеркалом с маленьким зеркальцем в руках, чтобы увидеть спину. Никакого сомнения. Зеленый цвет по всему телу начал бледнеть.

Хлопнула входная дверь. Это пришли дедушка и Ингрид. Густафссон быстро погасил верхний свет и забился в темный угол.

Увидев, что он дома, Ингрид удивилась.

- Ты еще не уехал?

- Да... Пружина куда-то пошел. Он сейчас вернется.

- Это несчастье никуда от нас не денется, - с горечью сказала Ингрид.

- Несчастье далеко не ходит, - заметил дедушка.

Он явно был не в своей тарелке и не мог, как обычно, найти подходящую случаю поговорку. Ингрид хотелось что-то сказать Густафссону, так же как и ему ей, но оба молчали, не зная, с чего начать.

- Пер, - сказала она наконец. - Пусть твое сегодняшнее выступление будет последним. Хорошо?

- Почему?

- Потому что я прошу тебя об этом.

- Хотел бы. Но не могу. Почему вы не можете оставить меня в покое?