Страница 7 из 14
– Пришла пора расставить все по местам, принцесса. Здесь я – король. И мне решать, быть ли тебе королевой. Или не тебе. Или еще кому-нибудь…
– Ты обещал, – прохрипела она, – отпусти немедленно! Шан тебя…
– Смотри, с ним ведь тоже может что-нибудь плохое случиться, – он усмехнулся, – все это время ты не проявляла достаточного почтения к моей монаршей особе, плела свои интрижки у меня за спиной. Настало время показать тебе, кто ты есть на самом деле, и какова твоя роль здесь.
– Не смей, – голос Льер зазвенел, – не смей ко мне прикасаться, урод! Да я уже сто раз пожалела, что не сдала тебя отцу, там, в Ависии!
Ксеон рассмеялся. Его вело от ощущения горячего тела рядом, от осознания, что их разделяет только одежда, и что Льер полностью в его власти. Полностью!
– Тебя надо наказать, – голос сделался хриплым, каждое слово царапало нёбо, – я хочу покорную королеву, Льер. Женщину, которая будет делать то, что я велю, а не интриговать за моей спиной. И я тебя научу быть покорной, поверь.
– Иди в жопу, Ксеон, – огрызнулась она.
Но в голосе был страх. Ксеон прикусил тонкую мочку уха, поиграл языком с маленькой золотой сережкой.
– Не смей! – взвизгнула она, – не…
– Ты же хочешь быть королевой, – он рассмеялся, – а ведь быть королевой значит быть моей женой и рожать мне детей. Разве нет?
Свободной рукой он схватил ее за волосы и легонько приложил лицом о стол. Льер вскрикнула, все еще пытаясь вырваться. Ксеон прижал ее своим телом, быстро огляделся, но как назло в кабинете не было ровным счетом ничего, чем можно было бы связать ненаследную принцессу. Взгляд зацепился за хлыст, тот самый отцовский хлыст, которым король лупил механоидов, а заодно и собственного старшего сына.
– Я тебя научу быть покорной, – прохрипел Ксеон.
Не разжимая пальцев, он за волосы подтащил хрипящую, всхлипывающую Льер к дивану, швырнул ее лицом вниз и одним движением разорвал на спине платье.
– Неееет! – взвыла она.
Кажется, поняла наконец, что шутки закончились, и что имеет дело с королем, а не с мальчишкой, который будет терпеть ее выходки.
Хлыст удобно лег в руку. Короткий свист воздуха – и по белоснежной спине пролегла багровая полоска. И еще.
Он продолжал держать Льер за шею, вжимая голову в подушку. Она вскрикивала в голос, дергалась всем телом под ударами. Ксеон и бил-то далеко не в полную силу, так, проучить… а кожа у принцессы оказалась слишком нежной, слишком тонкой.
– Хватит с тебя, – выдохнул он, отбрасывая хлыст, – пока пять ударов, чтобы понимала, что можно говорить королю, а что – нет.
Она с трудом повернула голову, со свистом выдохнула:
– Какой же ты ублюдок… чтоб ты сдох!
– Видимо, мало, – подытожил Ксеон.
Потянулся к хлысту, но затем остановился. Прислушался к себе.
Теперь, глядя на обнаженную и исчерканную кровоточащими полосами спину, хотелось уже другого. И, не видя к тому никаких препятствий, он решительно перевернул Льер на спину и задрал ей подол. От вида ее искусанных в кровь губ и заплаканных глаз в бриджах стало невыносимо тесно. Ксеон дернул спереди корсет, затем нижнюю сорочку, обнажая совершенной формы грудь.
Льер молчала, мелко дрожала всем телом и молчала. Только ненависть во взгляде, от которой еще больше хочется взять, заклеймить эту непокорную и своенравную женщину.
– Ты поняла, как себя вести? – прошептал он, завороженно глядя на розовые бусинки сосков.
Она молчала, выжигая на нем клеймо одним только взглядом.
– Не слышу ответа. – Шелковые панталоны разорвались с раздражающе-громким треском.
Льер ничего не сказала. По щеке вниз потекла капля крови из прокушенной губы.
– Женщина должна быть покорной, Льер, – поучающе заметил Ксеон, расстегивая бриджи, – покорной. Ты понимаешь, что значит это слово? Молчишь? Тоже неплохо.
Она была совершенно сухой и узкой, но в этом тоже была немалая доля удовольствия. Покорять, подчинять. Поставить на место.
Льер лежала под ним неподвижно, как неживая, и не разжала губ, когда он слизывал с них солоноватую кровь. Льер молчала, когда он с силой вбивался в нее, делая своей, унижая, давя последние крохи гордости ненаследной принцессы. И не издала ни звука, когда он, задыхаясь и хрипя от острого удовольствия, придавил ее своим телом.
– Я хочу, чтобы ты запомнила этот урок, – наконец сказал он, приводя в порядок одежду, – иди к себе, встретимся за ужином. И запомни. Ты здесь не дома. И то, станешь ли ты королевой, полностью зависит от моей на то воли.
Льер ничего не ответила, и от этого ее молчания внезапно накатил тошнотворный, липкий ужас. Внутренности сжались в ледяной ком, во рту сделалось приторно-сладко.
«Да что со мной?» – он передернул плечами.
В самом деле.
Еще он бабы не боялся.
– Иди, – повторил он, не глядя на Льер.
Она бесшумно поднялась с дивана, одернула подол и, как была, с исхлестанной спиной, вышла прочь.
«Надо бы и Шана убрать, – подумал Ксеон, усаживаясь обратно в кресло, – а еще хорошего лекаря надо. Все-таки незачем портить такую красивую спину».
У Ксеона был на примете один очень одаренный лекарь.
Но вот беда, Ксеон не был уверен в его лояльности спустя пять лет после определенных событий.
***
Эльвина привезли к обеду, когда на королевский письменный стол уже был водружен серебряный поднос, а там – изящные канапе с ветчиной и оливками, сыры всех пород и мастей, какие только производились в королевстве, полупрозрачные ломтики вяленого мяса, исходящий ароматным соком стейк. Венчала все это великолепие бутылка красного эргерейского десятилетней выдержки.
По этикету нужно было обедать в Большой гостиной, но Ксеон, с наслаждением вытягивая ноги на пуфике, в который раз повторил себе, что он – король, и волен поступать так, как удобно. И плевать, что там по этому поводу написано в книге дворцового этикета.
Он плеснул себе вина, вдохнул свежий, немного терпкий аромат, который вобрал в себя и жаркие дни южных островов, и колкий ветер, что дует с заснеженных горных вершин, и запахи экзотических цветов, что цветут только душными ночами.
В этот момент в кабинет ввели Эльвина Лаверна.
Ксеон с интересом посмотрел на бывшего приятеля и самого верного последователя и сделал большой глоток. Эргерейское скользнуло вниз по пищеводу, оставив во рту послевкусие жаркого лета и цветов. Прямо как Льер.
– Ваше величество, – Эльвин отвесил глубокий поклон по всем правилам, – я счастлив поздравить вас с началом правления. Да будет оно долгим и справедливым.
Ксеон еще раз оглядел мужчину. Весь вид Лаверна говорил о том, что дела у него полностью наладились: дорогая одежда, изящная булавка с крупным бриллиантом вколота в кружевное жабо, да и сам он как будто только что от куафера.
– Садись, Эльвин, – отбросив формальности, сказал Ксеон, – я тоже рад тебя видеть в добром здравии. Сейчас ты выглядишь куда лучше, чем в замке Энц.
Он взял второй бокал, налил вина и протянул тому, кто раньше был верным другом.
Кем он будет теперь? Вот ведь вопрос…
Между тем Эльвин присел на край кресла, взял бокал, посмотрел сквозь вино на свет.
– Эргерейское?
– Разумеется. Помнишь, мы ведь его вместе пили, – Ксеон доброжелательно улыбнулся, – тебя, выходит, отпустили из замка Энц сразу же, как я сбежал?
Эльвин пригубил из своего бокала, посмотрел задумчиво.
– Почему спрашиваете, ваше величество? Вы ведь и без того все знаете. Наверняка ведь это было первым, чем вы заинтересовались…
Ксеон взял канапе, затем подвинул блюдо к Эльвину.
– Угощайся. И как тебе… быть агентом инквизиции?
По лицу Лаверна скользнула едва заметная тень. Он одним большим глотком осушил бокал, покрутил в пальцах хрустальную витую ножку, и ответил, не глядя в лицо.
– У меня, ваше величество, тогда был выбор: либо дальше гнить в тюрьме, либо сделать вид, что согласился. Впрочем, лично вам не было никакого вреда от того, что я работал на инквизицию. Так что не стоит меня упрекать в том, что я променял вонючую клетку на более-менее приемлемые условия жизни.