Смертельное шоу

В тот самый момент, когда он подумал об этом, в оставленном им кабинете раздалось покряхтывание. Пухленький Кравцов еле выбрался из-под стола, шлепнулся на стульчик и зашелся в одышке. Сердце, придавленное животом, взбулькивало и никак не хотело работать по-прежнему. Кравцов уже привычно прокашлялся, и сердце, все-таки услышав его просьбу, наконец-то забилось ровно и ритмично. Только боль занозой сидела в его серединке.

Кравцов уже плохо помнил, почему нырнул под стол. Просто следователь так резко схватил со стола папку и так таинственно отвернулся, пряча ее в сейф, что он сразу почувствовал, что именно в этой папке спрятаны все необходимые ему тайны. Стол был канцелярский, двухтумбовый, но со стороны прохода к двери его прикрывала плаха из древесно-стружечной плиты. Кравцов резко сел, обжал коленями живот и по-утиному сделал два шага под крышку стола. Под щелчок сейфового замка он задержал дыхание и закрыл глаза. Ему показалось, что если он вскинет веки, то следователь его сразу найдет. Потом он услышал шипение выдвигаемого ящика стола, звяканье ключей, опять шипение, тяжелый вздох, шаги, и только после хлопка двери разрешил себе открыть глаза.

На правой тумбе белела бирка. "Стол N 121. Ответственный -- ст. л-т милиции А.Н.Башлыков".

Мысленно поблагодарив этого неизвестного ему Башлыкова за временно предоставленное убежище, Кравцов выскребся из-под стола и только тогда ощутил сердце.

Во всех углах кабинета висела тишина. Казалось, что у нее есть глаза и она ждет, когда пошевелится Кравцов.

А он, боясь вспугнуть эту чуткую тишину, нашарил в кармане куртки металлический футляр, вывалил из него на ладонь таблетку валидола, сунул ее под язык и только тогда обернулся.

На стене за столом прямоугольниками белели фотографии. С самой большой из них на Кравцова смотрели почти сотней глаз мальчишки в светлых рубашечках. Бабочки на цыплячьих шейках смотрелись смешно и трогательно. Мальчишки были выстроены ярусами, изображая из себя хор, и старательно что-то пели. Фотография передала все, кроме звука, и оттого открывшие рот мальчишки выглядели одновременно зевающими, а вовсе не поющими. Кравцов вскинул глаза чуть выше. Со снимка улыбался парень в форме курсанта. Лицо было симпатичным, но совсем не запоминающимся. Такие лица в прежние годы призывали нас с плакатов не болтать лишнее и вообще быть бдительными. На других фотографиях сидели какие-то парни в одинаковых пиджаках, стояли колонны перед парадом, играл какой-то ансамбль с примитивными электрогитарами. Правее фотографии висела выложенная из детской пластмассовой мозаики картина: красный цветок с зеленым стеблем на синем фоне и подписью "От девочек 11-го "Б". Девочки уже, видимо, давно повыходили замуж и нарожали детей, потому что несколько разноцветных частичек мозаики на картине отсутствовали, олицетворяя исчезающее время.

Валидол наконец-то снял боль, и Кравцов перевел глаза на стол по диагонали от него. Именно на нем совсем недавно лежала папка. Место, где она находилась, выглядело почему-то чуть светлее, чем остальной стол.

Вновь задержав дыхание, Кравцов медленно встал со стула. В висках живым существом бился страх. Сразу стало до одури жарко. Сейф, до которого было всего три-четыре шага, дышал доменной печью.

Не ощущая ног, Кравцов преодолел два метра до соседнего стола, нагнулся и в полумраке разглядел на правой тумбе бирку. "Стол N

122. Ответственный -- к-н милиции П.С.Седых". Рука сама вытянула верхний ящик именно из этой тумбы. Его шипение казалось сигналом кобры, готовящейся прыгнуть на Кравцова из угла комнаты. И он, прежде чем посмотреть вовнутрь ящика, бросил взгляд именно в этот угол. Там стояла пластиковая мусорная корзина. В ней не было ни клочка бумаги. Она хранила в себе лишь жуткую черную пустоту.

Не отрывая глаз от этой пустоты, Кравцов пальцами нашарил в ящике связку сейфовых ключей. Их бородки кололись ежиными иглами. Было больно, но Кравцов крепко зажал их в руке. От жара уже ломило поясницу и кружилась голова, и он только теперь вспомнил, что не дышит.

Рот жадно, по-рыбьи схватил воздух, в голове чуть просветлело, и Кравцов шагнул к сейфу.

Глава пятнадцатая

ПОД ЗВУКИ МУЗЫКИ

-- Что ты, как лыжник, в шапке ходишь? -- встретил Павла в своем кабинете Тимаков.

Ему легко было изображать из себя закаленного супермена: у ног гудел обогреватель и окатывал начальническое тело теплыми волнами.

-- У меня холодно, -- пожаловался Павел, но черную вязаную шапочку с головы все же стащил.

За неимением расчески ее роль выполнили пальцы. Со стороны это выглядело примерно, как попытка ветра пригнуть к земле хлебные колосья. Они вроде бы легли, но тут же поднялись.

-- Присаживайся. Ушел этот?..

-- Кравцов?

-- Да.

-- Так точно.

-- Да-а, это трагедия... Потерять жену...

-- Он хотел узнать имя убийцы. Ну, кто сбил...

-- Как будто мы его сами знаем!

-- Я думаю, той женщине... ну, свидетельнице, можно верить, -осторожно заметил Павел. -- Второй раз такое совпадение: две кожаные куртки, вареная и крэк...

-- Да-а, сладкая парочка. И как она там сказала?..

-- Тот, что в крэке, очень красивый.

-- Вот видишь -- красивый! Андрей Малько на такой комплимент не тянет. Его бородищу и лысину она бы точно заметила...

-- А если он сбрил бороду?

Тимаков задумчиво провел пальцами по щеке. О бритье, как о

варианте маскировки, он не думал. Да и когда думать, если почти

все время сжирают совещания. И на каждом требуют раскрываемости,

раскрываемости, раскрываемости. А он именно сейчас не хотел

торопиться. Сеть была почти сплетена. Осталось лишь две-три ячейки, две-три ячейки. Тимаков не ожидал, что тот, на кого они охотились, начнет так резко метаться. Неужели он понял, что для ухода ему осталось место именно в этих двух-трех ячейках?

На подоконнике плакал из радиоприемника Меладзе, упрямо звал какую-то Сэлю, у которой губы похожи почему-то на вино, хотя вино обычно бывает мокрое, а губы -- твердыми, и странное, нерусское имя этой девицы раздражало посильнее, чем двое в кожаных куртках.

-- Что у тебя на Малько? -- рисуя на листке каракули, спросил Тимаков.

-- Судя по его телефонному разговору с девицей, он должен появиться у нее ближе к полуночи.

-- Будем брать.

-- А не спугнем Золотовского, Станислав Петрович?

-- Он не из пугливых... А если задергается... Тем хуже для него. Значит, наследит...

Истончавшую до тишины песню Меладзе тут-же заменил по-комсомольски бодрый голос ди-джея. Он нес какую-то немыслимую чепуху. Слова, как колорадские жуки в банке, заскакивали у него одно за другое, и оттого трудно было понять, как же он сам понимает себя. Впрочем, на коммерческих радиостанциях других ди-джеев и не существовало. Их словно высиживали в одном огромном инкубаторе и потом насильно приковывали к пультам. Впрочем, это было совсем не так, но Тимаков нутром не любил ди-джеев. Поставщик наркоты через стройбат тоже оказался из их стройных рядов.

-- Держи связь с наружкой, -- мягко приказал он Павлу. -- Если вдруг что-то с этим петухом прорежется, тоже будем брать...

-- Вы имеете в виду Децибела, ди-джея?

-- Да.

-- Я звонил в наружку. Полчаса назад. Никаких подозрительных контактов не было. В ночном клубе Децибел вел стриптиз-шоу, потом, после драки у бара, развлекал посетителей дисками...

-- В смысле?

-- Ну, прокручивал их на си-ди-проигрывателе.

-- А-а... А сегодня, до обеда?

-- Спал. Вы же сами знаете, в шоу-бизнесе рабочий день длится с вечера до двух-трех часов ночи, а потом они спят до полдня. У Децибела вечером -опять рейв-клуб. Тусовка его любит...

Ди-джей, сидящий в радиоприемнике, объявлял новую песню Кемеровского, и Тимаков тут же вспомнил то, ради чего он вызвал подчиненного.

-- Сотемский только что доложил из Кемерово, что курьер из аэропорта поехал в сторону Прокопьевска...