Страница 24 из 101
-- Он не знает твоей песни.
-- В натуре?
-- Не знаешь? -- обернулся жилистый к Саньке.
Пришлось покачать головой из стороны в сторону. Так качают болванчики на пружинках.
-- Так он тут? -- обрадовался находке здоровяк и шагнул между двумя охранниками.
Те заученно вцепились в его запястья. Наверное, мужик стряхнул бы их с рук, как плюшевых зайчиков, но тут же из глубины коридора раздался красивый мужской голос. Такие голоса бывают только у актеров с театральными амплуа любовников.
-- В чем дело? Это ты прервал выступление?
-- Он! Он! -- появились за спиной здоровяка Игорек и Виталий. -- Мы видели хорошо. Он первым бросил бутылку...
Когда обладатель красивого голоса поравнялся с Санькой, то шепнул ему:
-- Зайди к шефу. Это там, в конце коридора...
Санька не стал досматривать сцену усмирения раненного на корриде быка. В конце концов, бык мог и взбеситься.
Спиной ощущая на себе мутный от злости взгляд мужика, Санька прошел в строго указанную сторону, свернул вправо и сразу ощутил себя вещью. Последний раз такое с ним случалось в кабинете Золотовского.
Комната казалась частью другого мира. В ней все -- мебель, паркетный пол, шторы, люстры, картины -- было таким дорогим, таким красивым, таким царственным, что Санька даже не заметил среди всего этого великолепия человека. Он почему-то меньше всего ожидал, что кому-то вообще можно дольше минуты находиться среди подобного великолепия.
-- Проходи. Присаживайся, -- незнакомым голосом предложила комната.
Путаясь глазами в узорчатых обивках кресел, гнутых линиях комодов и пышных складках штор, Санька еле нашел лицо человека. Оно было маленьким, точно царская комната все, что в нее попадало живого, делала его мелким и незаметным. Санька даже провел пальцами по своей щеке. Кажется, она не уменьшилась.
-- Да проходи, не трусь.
Боясь прикоснуться хоть к чему-то из этого великолепия, Санька обошел огромный стол, бережно выдвинул тяжеленный, будто из металла сделанный стул, сел на мягкую обивку с рисунком рыцарского поединка и наконец-то выдавил:
-- Здра...ствуйте... Мне один гражданин в коридоре сказал, чтоб я к вам...
-- Граждане в колонии. А здесь -- найт-клаб..
Хозяину кабинета шла к лицу аккуратненькая шапочка седины. И только черные очки, скрывающие глаза, казались лишними. Санька скользнул взглядом по его пиджаку и лишь теперь узнал собеседника. Это он вручал приз Венере. Были ли на нем тогда черные очки, Санька не заметил. Больше верилось, что не были, и то, что Серебровский спрятал за них глаза, отдавало тревогой.
-- Я просмотрел всю сцену драки по монитору, -- повернул Серебровский голову влево, и Санька увидел там небольшой телевизор. -- Конечно, наш клиент перебрал лишнее. Но ты тоже не должен был себя так вести...
-- А как?
-- Клиентов надо беречь. Запомни это правило на всю жизнь. Тебе
еще много раз придется выступать у нас. Ты улавливаешь мою мысль?
Ни с того ни с сего на Саньку навалилась усталость. Как будто
каждое произнесенное Серебровским слово превращалось в гирю, и они
все повисали и повисали на его плечи, грудь, ноги, голову.
-- Завтра тебе выступать в моем хаус-клубе. Там, конечно, нет таких крутых клиентов. Там мелюзга. Но с ними тоже нужно бережно обращаться.
Санька подвигал ногой под столом. Нет, она все еще подчинялась ему, хотя и тоже казалась окаменевшей.
-- Конфликт улажен, Леонид Венедиктович, -- ворвался в монолог Серебровского красивый голос.
Хотелось обернуться, но Санька не стал мучить и без того онемевшую шею. Обладатель голоса сам подошел к нему, оперся о спинку стула, на котором сидел певец-дебютант, и вдруг брякнул что-то совсем непонятное:
-- С попом хуже. Не могут найти.
-- Ладно, Сашенька, -- милостливо протянул руку Серебровский. -- До свидания!
Санька подержался за его холеные пальчики с твердыми камнями перстней, пожал мелкую ручку обладателя красивого голоса и только теперь заметил, что у него куртка из кожи какой-то необычной выделки... Кажется, она называлась вареной.
Глава четырнадцатая
БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ, ЛЮДИ!
В кабинете было холоднее, чем в карцере самой дурной зоны. Отопление отключили строго по графику, но природа не признавала человеческих графиков. Север дунул на Москву прозрачным сухим воздухом, опять сковал лужи в лед и заставил людей вытащить из шкафов дубленки и шубы. Апрель замаскировался под февраль, и хотя говорливые метеорологи обещали потепление, почему-то вообще не верилось, что оно когда-нибудь наступит.
Павел поморщился от колючего вида поземки, стелющейся вдоль стены здания на той стороне улицы, потрогал языком ранку от вырванного зуба, потом посмотрел в зеркало на стене, слегка обрадовался тому, что флюс все же начал таять, но тут же забыл о радости. В зеркале, кроме его собственного лица с уже еле заметной припухлостью на щеке, находилась и красная физиономия Кравцова. С нее на Павла смотрели мутные умоляющие глаза. Ничего хорошего от таких глаз не бывает.
Павел поправил черную вязанную шапочку на голове, поплотнее запахнул куртку на груди и дохнул на зеркало. Оно тут же подернулось мутью. Лицо гостя исчезло, и Павел, поверив зеркалу, повернулся к своему столу.
Рядом с ним на гостевом стульчике упрямо сидел Кравцов. Кожаная куртка нараспашку, расстегнутые три верхние пуговицы рубашки, блестки пота на залысинах. Похоже, для него холод в общем кабинете отдела был жарой.
-- Гражданин капитан, -- умоляюще сложил руки на груди Кравцов. -
Неужели вы мне не скажете фамилии того гада, что мою ласточку?..
Павел вспомнил, каких трудов стоило ему разорвать над собой два
сцепившихся потных тела, вспомнил ненависть в глазах Кравцовой,
ехидный смех ее муженька, вспомнил свой расколотый зуб, и ему показалось, что ничего этого не происходило на самом деле. Если бы это случилось, то мольбы Кравцова выглядели бы странно. А потом Павел подумал, что не нужно ставить себя на место этого испуганного краснолицего человечка. Все равно у него -- другие мозги.
-- Очень мало свидетелей, -- уже в третий раз за полчаса произнес Павел. -- И вообще, я же вас не вызывал. Идите домой, успокойтесь. К тому же следствие по факту гибели гражданки... -- он так и не решился назвать ее фамилии. -- Ну не мы ведем следствие, понимаете, не мы!
Телефонный звонок принес облегчение.
-- Слушаю.
-- Зайди срочно, -- голосом Тимакова потребовала трубка и тут же заикала гудками.
-- Есть, товарищ генерал! -- ответил гудкам Павел. -- Выезжать на задержание прямо сейчас? Очень опасно?.. Ясно!.. Есть!.. У меня супруг потерпевшей... Извиниться перед ним?.. Есть!
Он положил трубку с видом человека, о котором через полчаса узнает вся страна, и протянул руку в сторону Кравцова:
-- Давайте ваш пропуск!
-- Значит, вы уходите?
-- Но вы же слышали...
-- Может, я без вас ознакомлюсь с показаниями свидетелей?
-- Давайте пропуск!
Протянутую бумажку он рванул из дрожащих пальцев Кравцова, черкнул по ней какими-то каракулями, пришлепнул их сверху печатью для пакетов и вручил гостю.
-- Все, я спешу! Выход сами найдете?
-- Да, я помню... По коридору, потом влево, потом лифт... Скажите, она сразу умерла?..
-- Сразу, -- нехотя ответил Павел.
Папка с делом о наркотиках, внутри которой были и документы по Золотовскому, и материалы следствия о самоубийстве Волобуева, и даже копии с протоколов допросов свидетелей гибели Кравцовой, лежала на его столе.
Папка лежала укором, и он, отвернувшись от надоедливого посетителя, сунул ее в сейф, дважды повернул ключ и только теперь, посмотрев в зеркало, понял, что Кравцов уже вышел из кабинета.
Ключи вечно терялись, и он сунул их в верхний ящик стола, вышел из кабинета и захлопнул за собой дверь. Английский замок услужливо сделал ее запертой. Толчком от себя Павел проверил, закрыта ли дверь, и с удивлением отметил, что Кравцова уже нет в коридоре.