Страница 12 из 29
И тем не менее, как особо подчеркивает Юнг, комплексы сами по себе не представляют ничего отрицательного, но негативными зачастую оказываются следствия их деятельности (сам по себе марксизм – всего лишь иная точка зрения на политическое устройство, содержащая, безусловно, и множество рациональных зерен).
Более того, психике комплексы необходимы: заключая в себе противоположные полюсы, именно они являются источником энергии, первопричиной всех человеческих эмоций, которые и возникают только на разнице потенциалов. Таким образом, комплекс работает аналогично электрической цепи, где положительный и отрицательный заряды обеспечивают возникновение тока.
До тех пор пока Сознание не испытывает недостатка, богатырь лежит на печи: ему нет нужды направлять внимание в глубины бессознательного, где накопились избытки энергии. В этот период его комплексы являются основополагающими центрами душевной жизни, строительными блоками психического. Без них нельзя обойтись, в противном случае душевная деятельность приходит к чреватому последствиями застою. Только некое препятствие, потрясение, шок способны поднять богатыря с печи, вывести из зоны привычного комфорта, а иначе он умрет от пролежней, перешедших в гангрену. Поэтому комплекс – это также и стимул к великим устремлениям, новая и, вполне вероятно, единственная возможность трансформации.
Неневротики и нетравматики лидерами не бывают. Комплекс – это та область, где Эго когда-то потерпело сокрушительное поражение, это саднящая и кровоточащая рана, которая до конца не заживет никогда, но будет вечным стимулом и провокатором к действию; она не затянется и шрамом, пока Эго не преодолеет невротический конфликт, не найдет трансцендентную[9], ранее неведомую область между двумя полюсами-антагонистами. Поэтому Юнг и говорит о том, что лишь раненый целитель исцеляет. Аналитик может помочь пациенту только в той области, где у него самого имеется шрам от некогда зиявшей раны.
Хочу сделать необходимую, как мне кажется, ремарку и попросить у читателя прощения за то, что я порой столь детально углубляюсь в описание некоторых феноменов, отступая от основной темы повествования. Признаюсь, мне и самой весьма нелегко выйти на ровный путь к Тридесятому царству.
Трудность заключается в том, что я сама, как носитель славянского архетипического наследия, являюсь одновременно и наблюдателем, и наблюдаемым. Поэтому в процессе написания этой книги мною часто овладевает чувство, будто меня, как говорили наши предки, «леший кружит». Отказаться следовать этой дорожке в угоду четкому плану было бы, пожалуй, равносильно отказу вообще пускаться в путешествие. А это значит, что нам остается довериться лешему до поры до времени. Тем более, как только человек понимает, что зашел от главной дороги совсем уж далеко, ему всего-навсего достаточно сесть на первую попавшуюся корягу и вымолвить: «Шел, нашел, потерял», и в ту же минуту леший сгинет со словами: «А, проклятый, догадался!»
Так что вернемся еще раз ненадолго на обходную тропку. Объяснив природу и смысл комплекса, как в индивидуальном, так и в этническом масштабе, конечно, нужно понять и причины его возникновения. В основе комплекса всегда лежит некое первоначальное событие, какая-то надличностная сердцевина, обладающая мощнейшей энергией. Комплекс появляется в результате травмы – поражения Эго, которое при столкновении с требованиями некой новой действительности не сумело адаптироваться, проявить новые свойства, чаще всего из-за того, что требования явились преждевременными для него на каком-то из ранних этапов развития. Так комплекс становится для нас диагностически ценным явлением.
Чтобы распечатать ячейку памяти пациента и найти корни травматического события, аналитик использует его сны и фантазии, в которых комплекс и проявляет свою двойственную сущность. С этнической (коллективной, социальной) памятью дело обстоит, как это ни парадоксально, даже проще. Она проявляется в передающихся из поколения в поколение исторических сообщениях, мифах, сказаниях, поверьях. Мифы, в точности как и сновидения, – это продукты фантазии, только не одного человека, а целых народов.
Многие аналитики-юнгианцы описывают феномен мифа через метафору коллективного сна. Впервые идея о том, что основные мифологические и фольклорные мотивы возникают из снов, была выдвинута этнологом Л. Лейстнером задолго до появления аналитической психологии. Ученый связывал это с тем, что рассматривать сновидение как реальный опыт было типичной особенностью первобытного поведения: «Например, увидев себя во сне на небесах разговаривающим с орлом, первобытный человек на следующее утро имел все основания рассказывать об этом как о действительном событии, не ссылаясь на то, что это было во сне»10.
Что же касается исторической памяти, то нам здесь в каком-то смысле значительно проще, нежели историкам и антропологам. Дело в том, что для нас не является принципиально важной историческая достоверность источников. Не имеет значения, были ли «Велесова книга» или «Песни птицы Гамаюн» фальсификацией Александра Игоревича Асова (он же Барашков, он же Бус Кресень) или он все же опирался на какие-то реально существующие исторические свидетельства. В любом случае, фантазии – это продукт коллективного бессознательного; писатель или художник всего лишь придают им удобоваримую для восприятия форму.
В самом деле, так ли важно, скажем, для иудеев, разговаривал ли Моисей в действительности с горящим кустом или нет? Да и само существование Моисея, а также правдивость «Исхода» ныне является предметом споров среди экспертов в области библейской критики, так как якобы появились какие-то новые археологические доказательства происхождения ханаанской культуры. С научной точки зрения это, наверное, чрезвычайно интересно. Но важно ли это, а самое главное, нужно ли иудеям? Ведь благодаря своей вере народ, тысячелетиями не имевший единой территории, в течение уже тридцати трех (!) веков сохраняет свое единство. В психологическом смысле абсолютно все равно, что там было на рассвете истории «на самом деле», «не во сне, а наяву»: Моисей – прежде всего архетипический Отцовский образ, вокруг которого констеллирована душа еврейского этноса. Именно благодаря столь сильной архетипической основе евреи смогли сохраниться как нация, в отличие от сотен других древних народов, несмотря на свою разрозненность и отсутствие собственной территории.
Не могу не привести филигранную метафору, почерпнутую из лекции об иудаизме Семена Парижского, который объясняет этот феномен тем, что евреи, в какой бы уголок мира ни занесла их судьба, на каком бы языке они ни разговаривали, какую бы еду ни ели, какие бы одежды ни носили, всегда могут «принести свою культуру в чемодане». Имеется в виду Тора – в христианской традиции «Пятикнижие Моисеево», которое включает в себя и биографию основателей нации, и историю возникновения иудеев, и регламентирует взаимоотношения между Творцом и миром, а также отношения между людьми, причем весьма подробно.
В этом смысле нам, пожалуй, можно поучиться у евреев. Конечно, я никого не призываю отрекаться от христианской или любой другой веры (например, в научный прогресс) и бежать со всех ног строить капище Перуну, класть требы Велесу и устраивать жертвенник Триглаву. Однако, как гласит народная мудрость, кто не знает своего прошлого, у того нет будущего. Поэтому нам было бы также не лишне «упаковать собственный чемоданчик с народной мудростью» – возродить историческую память посредством психоархеологических раскопок, понять естественные, истинные мотивы русской души, алогичные, а вернее, над-логические, которые действуют тысячелетиями, вне зависимости от того, осознаём мы их или нет, помним или позабыли. Святогор, Макошь и Бадзула все равно имеют в нашем бессознательном больше власти, нежели Зевс, Афина и Сатир, несмотря на то что с последними наше сознание знакомо намного ближе. Юнг выбрал название «архетип» именно по этой причине, понимая, что задолго до возникновения науки и исторических записей наши предки были способны заглядывать под покровы физической реальности и предавать психическому зримые образы.
9
Трансцендентный – лежащий за пределами опыта, недоступный познанию, непостижимый для разума; запредельный. Трансцендентная функция представляет связь между реальными и воображаемыми или рациональными и иррациональными данными, перекидывая тем самым мост через пропасть между сознанием и бессознательным. Юнг рассматривал трансцендентную функцию как наиболее значимый фактор в психологическом процессе. Он подчеркивал, что она появляется в результате конфликта между противоположностями, но не задавался вопросом, почему это происходит, сосредоточиваясь вместо этого на вопросе зачем. Он полагал, что на этот вопрос можно скорее ответить на языке психологии, нежели с помощью понятий религии или метафизики. Трансцендентная функция является существенным компонентом саморегуляции психического. Проявляясь по большей части символически, она переживается как новая установка к жизни и к своему носителю (Зеленский В. В. Толковый словарь по аналитической психологии… C. 223–225)9.