Ночной дозор

Рембрандт. Вот и пусть отправляются куда угодно.

Тюльп. Но без вас они не поедут.

Рембрандт. Ну и дураки! Я только и мечтаю, чтобы меня оставили одного.

Тюльп. Я понимаю вас.

Рембрандт. Погодите, я хочу вас поблагодарить.

Тюльп. За что?

Рембрандт. Право, не знаю. За то, что вас, одного из тысячи, не тошнит при виде моих полотен.

Тюльп. За это не благодарят.

Рембрандт. Я держусь другого мнения. Спокойной ночи, Николас!

Тюльп. Спокойной ночи, Рембрандт (обнимаются)..

Рембрандт (зовет). Титус! Где мой мальчик?

Хендрикье. Ничего страшного, он просто испугался во сне и заплакал. Ему приснился.... (Замолкает. )

Рембрандт. Кто ему приснился?

Хендрикье. Медведь.

Рембрандт. Медведь? Как же так, о господи...

Гаснет свет.

Картина четырнадцатая

Снова гостиная семьи Барриосов. Полумрак. Абигайль одна. Входит господин де Барриос.

де Барриос. Абигайль, ты здесь?

Абигайль. Да.

де Барриос. Маэстро уже ушел?

Абигайль. Да.

де Барриос. Почему ты сидишь в темноте? Давай зажжем свечу.

Абигайль. Мне не темно, но если ты хочешь...

де Барриос (подходит к мольберту). Посмотрим, посмотрим, как продвигается работа. Ох-хо, и это все, что маэстро написал за дюжину сеансов. Грудь и осанка весьма очаровательны, дорогая, но где лицо?

Абигайль. Работа продвигается медленно, но он ведь предупреждал.

де Барриос. Но не на столько же?! Я же видел как он быстро рисовал Исака.

Абигайль. Я не знаю, что тебе сказать.

де Барриос (усмехаясь). Кажется, я понимаю причину этой медлительности.

Абигайль. Что ты имеешь ввиду?

де Барриос (усмехаясь). Я имею ввиду, что у госпожи Абигайль де Барриос появился новый поклонник.

Абигайль. Не думаю.

де Барриос. А мне это совершенно ясно.

Абигайль. Будь даже так, меня не следует дразнить. Женщина, которая понравилась ему, вправе этим гордиться и благодарить судьбу. Не испытываю никакого желания превращать это в шутку.

Раздается стук в дверь. Барриосы смотрят друг на друга с недоумением.

де Барриос. Кто бы это мог быть? (уходит).

Возвращается в еще большем недоумении.

де Барриос. Там какой-то молодой человек. Спрашивает тебя.

Абигайль. Он представился.

де Барриос. Да, но... право, разбирайтесь сами, не буду мешать (уходит).

В гостинной в полумраке появляется Титус, как две капли воды похожий на молодого Рембрандта.

Абигайль (берет свечу подходит поближе, вскрикивает). Господин ван Рейн?!.

Титус. Да, госпожа Абигайль де Барриос. Я узнал, что он пишет ваш портерт и решил посмотреть.

Абигайль. Титус!

Титус. Он вам рассказывал обо мне?

Абигайль. Немного. Он говорил, что вы сейчас редко видитесь и ...

Титус (от смущения берет шляпу и одевает). ...мне не нравятся его картины?

Абигайль. Да, он так считает.

Титус (задумчиво). Жаль. (После паузы.) Я, когда узнал, что отец опять пишет портрет, страшно обрадовался, ведь он давно уже никого не пишет, кроме Христа и себя. А вы действительно прекрасны, кажется, он влюблен в вас. Во всяком случае, он сильно изменился в последние дни. Он даже принялся за новое большое полотно. Похоже, последнее, которое я увижу.

Абигайль. Зачем вы так..

Титус. Я смертельно болен, госпожа де Барриос, у меня те же симптомы, что и у моей матушки.

Абигайль. Боже милостивый.

Титус. Ничего, я то уже смирился, а вот отец... Я потому редко показываюсь на глаза, чтобы его не расстраивать. Ах эти картины! Будь у меня силы, я каждый вечер приходил бы смотреть на них. Все остальное, все, что я продаю, вызывает во мне отвращение. Только они утешают меня. Когда я смотрю на них, мне кажется что мрак смерти отступает, подобно тому, как отступает страх при появлении ночного дозора, и я обретаю покой.

Раздается стук в дверь. Вскоре появляется Рембрандт в сопровождении господина де Барриоса. Рембрандт в раздрызганом виде.

Рембрандт (к Аббигайль). Простите, я кажется забыл свою шляпу. (Замечает сына.) Титус?! Мальчик, ты что здесь делаешь?

Титус. Я пришел посмотреть на твою новую работу, отец.

Рембрандт (не замечая уже никого). А мне показалось... впрочем, в последнее время это со мной случается.

Титус. Я видел в мастерской, ты загрунтовал большой холст для новой картины?

Рембрандт. Да. "Блудный сын". Я уже сделал несколько набросков отца и молодого человека.

Титус. Фигур будет всего две? Только эти?

Рембрандт. Нет, еще другие... Насколько я представляю себе сейчас, это просто зрители - стоят, смотрят и не понимают, в чем дело.

Титус. Зачем же ты их вводишь? Чтобы заполнить второй план?

Рембрандт. Отчасти. А главное, для того, чтобы показать, что когда происходит чудо, никто этого не понимает.

Титус. Значит, фигуры будут грубыми, отец? Может быть, даже гротескными? никогда не видел, чтобы ты писал такие.

Рембрандт. Нет, я задумал не гротеск. Напротив, фигуры, как я мыслю их, будут выглядеть очень достойно. Нельзя превращать человека в карикатуру только за то, что он не понимает чуда. В противном случае, оно не было бы чудом. Ты не смог бы завтра съездить за охрой и киноварью?

Титус. Разумеется, отец. Я вернусь, когда ты еще будешь спать. А ты включишь в картину что-нибудь, свидетельствующее о присутствии божества? Например, ангела или Бога, который взирал бы на сцену, освещая все свои светом?

Рембрандт. Ни в коем случае! Ты прожил со мной столько лет и как же ты мог подумать, что в этой картине найдется место для чего-нибудь подобного?

Титус. Прости. (Подходит ближе.) Не разрешишь ли подтянуть тебе чулок и пристегнуть подвязку? Так нельзя ходить - ты, того и гляди, споткнешься и упадешь.

Титус нагибается и, кажется, что это молодой Рембрандт. Ему приходится встать на колени. И тут заботливое движение превращается в объятие. Де Барриосы смотрят в недоумении на происходящее.

Рембрандт. Сын!

Титус. Я люблю тебя, отец.

Рембрандт. Я тоже люблю тебя.

Все застывают в полумраке. И тут, откуда-то свысока, появлется ангел - старое чучело из амбара. Лица на сцене начинают светиться каким-то теплым и добрым светом.