Страница 17 из 22
Появляется доктор Тюльп. Проходит, кивая головой Рембрандту, к Саскии.
Тюльп . Здравствуйте, дорогая Саския. Ну-ка, послушаем. (Слушает Саскию. Отрывается.) Все хорошо, во всяком случае, я ничего не слышу. А это значит - ничего серьезного.
Саския . Но отчего же появилась кровь, доктор?
Тюльп . По ряду причин, милочка. Кровь не обязательно служит признаком воспаления легких или их слабости. Она могла, например, пойти из горла. Вы сильно кашляли?
Саския . Да сильно. И еще кричала - мы с Рембрандтом поссорились, и я накричала на него.
Тюльп . Вот и слава Богу! Это научит вас быть послушной женой. Впрочем, полежать несколько дней в теплой постели вам тоже не повредило бы.
Саския (к Рембрандту). Принеси одеяло из шкафа в спальне. Я хочу, чтобы ты поглядел, какой там порядок.
Рембрандт (уходит и вскоре возвращается и набрасывает одеяло). Ты замечательно прибралась в шкафу! Наволочки сложены, как на парад, а пол натерт как зеркало - хоть смотрись.
Саския. Ну-ну, идите я полежу, я немного устала.
Рембрандт и Тюльп выходят и остаются одни.
Рембрандт . Ну что, доктор?
Тюльп . Рембрандт, считаю, что должен предупредить вас: болезнь у нее нешуточная.
Рембрандт . О господи, неужели так опасно?
Тюльп (прячет свои руки). Увы.
Рембрандт . Но сделайте хоть что-нибудь, как же так?!
Тюльп. Рембрандт, вы знаете как я отношусь к вам, вы с самого начала пришлись мне по душе. Что же до Саскии, то я просто люблю ее, но вы должны приготовиться к самому худшему.
Картина одиннадцатая
Гостиная дома Абигайль. Рембрандт рассматривает предыдущие наброски, не понимая, почему у него ничего не получается. Абигайль наблюдает за Рембрандтом.
Рембрандт (не замечая, что говорит вслух) . Господи, да это же все они сразу! Вот Маргарета ван Меер, это ее застенчивая улыбка! А это рука госпожи ван Хорн, а здесь влажные огненные кудри Саскии, грудь Хендрикье. (Поворачивается к Абигайль). Простите меня, я, кажется, мыслю вслух. Я уже стар и чуточку слабоумен. Разум мой то вспыхивает, то гаснет, как отблеск последних углей в догорающем очаге. Если бы я был в расцвете сил и славы и встретил такого человека, каким стал сейчас, то я бы сказал, что он сумасшедший.
Абигайль . Господин ван Рейн, вам не нужно извиняться передо мной. Если я не ошибаюсь вы сказали нам в тот, первый раз, что с вами живут ваш ученик и старушка, которае ведет ваше хозяйство, и дочь. А что Титус, что с ним?
Рембрандт . Как? Я не скзал про Титуса? Нет, Абигайль, он жив. У меня двое детей - дочь пятнадцати лет от второй жены и сын - двадцати, от первого брака. Оба они живут со мной: девочка помогает вести хозяйство, сын продает мои гравюры и полотна. Но Титус очень много работает, я почти не вижу его. И... знаете... я воспитывал его как принца, а теперь он бегает и продает мои работы, как последний бедный приказчик у торговца картинами. Мать оставила мальчику немалое состояние, но к тому времени, когда Титус вступит во владение им, от него мало что останется.
Абигайль . Я понимаю: сейчас он обижен, но ведь со временем обида пройдет, не так ли?
Рембрандт . Беда совсем не в этом наследстве. Как ни странно, он даже не думает о деньгах - могу поклясться в этом. Обижен не он, а я: я не в силах простить ему, что мои картины инетресуют его меньше, чем моего ученика. Разумеется, он достаточно учтиво отзывается о моих полотнах, но я-то догадываюсь, что он не менее учтив и там, где речь идет о десятках других художниках. Он просто не видит в моих работах ничего такого, чем стоило бы особенно восторгаться.
Абигайль . А не потому ли он так сдержан, что еще с детсва привык к вашим вещам? Дайте ему время, маэстро, и я уверена: наступит день когда он воздаст вам должное.
Рембрандт . Сомневаюсь. А кроме того, сколько можно ждать? Я стар, госпожа Барриос, стар, болен и почти забыт. Пишу я лишь потому, что это для меня единственный способ убить время. Когда я не пишу, я ожидаю смерти. Думаю я тоже только о ней.
Абигайль . Неужели, маэстро? Я знаю, это ужасно. Один год я тоже все время думала о смерти, а ведь мне тогда еще и двадцати не исполнилось. Я была совершенно здорова, но не могла спать: я не решалась закрыть глаза из страха, что умру ночью. Тогда я не понимала, что со мной творится, но теперь знаю: что-то меня отвернуло от людей, и мне казалось, что я не смогу любить. И с тех пор я убеждена, что навязчивая мысль о смерти вызывается в нас нерастраченной и тоскующей любовью, которую мы пытаемся затаить в себе.
Рембрандт . Может быть, вы и правы, но я то уже не способен любить...
Абигайль (подбегая к наброскам и с трудом преодолевая стыд) . Вы? Тот кто видел это... и это, никогда вам не поверит.
Рембрандт. Я люблю снег, Хендрикье.
Абигайль. Да.
Гаснет свет.
Картина двенадцатая
Гостиная на Бреерстрат через год после смерти Саскии. Рембрандт лениво рассматривает гостиную. Подоходит к карнизам, щупает, необнаружив пыли, цокает языком, рассматривает себя в зеркале, поворачиваясь то так, то эдак, подтягивает живот, потом машет рукой. Появляется Хендрикье.
Хендрикье. Там какой-то иностранец, настаивает, что он твой друг.
Рембрандт. Как он представился?
Хендрикье. Вот представился он вполне нашим гражданином - Ян Ливенс. Да вот он сам. (Тут же уходит. )
Входит, как всегда шикарно одетый, теперь уже сорокалетний Ян Ливенс. Говорит с легким английски акцентом.
Рембрандт. Ян, рад видеть тебя в Амстердаме!
Ливенс. Рембрандт, дружище, ведь мы не виделись почти 20 лет! (Обнимаются ).
Рембрандт. Ты словно сам король Англии, каким судьбами?
Ливенс. Увы Карлу Первому теперь не позавидуешь. Не уверен, жив ли он.
Рембрандт. Я представляю, тебе пришлось спешно уехать. Да, незавидна судьба при дворе, если я тебе могу быть полезен, не стесняйся. Если нужно денег, можешь на меня рассчитывать.
Ливенс (оглядываясь с восхищением по сторонам). Нет, милый мой, ты очень великодушен, но, право же, я еще никогда не был в лучшем положении чем теперь. Уехал я, действительно, в спешке, но получить успел все. С тем, что я скопил, у меня тысяч одиннадцать флоринов, не богатство, однако, на первое время хватит. Но все равно - спасибо тебе.