Командировка

Вася доложил Ивану Григорьевичу, как он добывал лекарство. «Я о Джери был худшего мнения», – признался он.

Выслушивая одиссею шофера, Иван Григорьевич вдруг вспомнил покойного Аллена Даллеса, директора ЦРУ, начинавшего тайную войну на поражение Советского Союза: «Мы найдем своих помощников в самой России»… – пообещал он конгрессу. Его парни обещание выполнили. Может быть, в докторе Ковале они надеются найти своего помощника? К России у них самый большой интерес. Но эта страна ни к кому не пойдет с повинной.

Так рассуждал Иван Григорьевич. Он трезво оценивал вою нынешнюю страну. Она как человек. А человек избитый до смерти – еще не мертвый, а не мертвые имеют свойство подниматься на ноги.

«Двадцать первый век – век Америки» – при каждом удобном случае напоминал своему зятю тесть-сенатор. А вот для сынов офицера армии США Джона Смита эти слова воспринимались как наркотик, противодействовать которым разведчик Коваль не мог.

Не безучастна была и Мэри. Как она радовалась, что ее дети по целеустремленности так похожи на отца! Эдвард закончил военный колледж, затем католический университет, стал капелланом. В обычной жизни это священник. Не надень он погоны офицера, имел бы свой приход. А так с утра до ночи в полку, с солдатами. Даже убийцы и садисты, не успев смыть с себя чужую кровь (его полк высаживался в Сомали), спешили к молодому капеллану за отпущением грехов.

И он отпускал, прощал от имени Бога, как добрые родители прощают своим детям их невинные проказы.

В полку Эдуард Смит был не единственным священником. Кроме него, католика, был еще капеллан-протестант и капеллан-раввин. Между капелланами разных конфессий всегда существовала глухая вражда. Капелланы не столько увлекались мессами, столько доносами друг на друга. В этом промысле особым изяществом отличался раввин. Он стал было доносить и на Эдварда, но вмешался один могущественный сенатор и нечистоплотного капеллана перевели подальше от цивилизации – на островную базу в Тихом океане.

К Эдварду офицеры полка относились сдержанно, соблюдали дистанцию, так как узнали, чей он внук (об отце-полковнике им было известно меньше всего), а вот солдаты не скрывали своей привязанности. Эдвард обладал гибким умом и горячей сердечностью.

Мать радовалась, что ее старший сын нашел свое истинное призвание, значит, сделает карьеру. Но не радовался отец, понимая, что если Эдвард возьмет в голову, что двадцать первый век – век Америки, то не Джон Смит, а Иван Коваль потеряет сына.

Некоторое успокоение вносил младший. Он избрал, хотя и не без помощи деда, стезю бизнесмена. Бизнес у него пойдет потому, что он не зациклился на политике. По заверению деда, он с деньгами обращается о'кэй. Дай бог каждому в свои двадцать пять лет…

Здесь, в больнице Прикордонного, он почти неотступно думал о своей семье: ребят почему-то часто представлял подростками, беззащитными в той среде, где надо обязательно обладать острым умом и не менее острыми зубами. С болью и виноватостью вспоминал Мэри. Было бы у нее крепкое сердце – выдержала бы удар. Будь она жива и окажись на месте Насти, сейчас так бы заботливо и нежно ухаживала бы за ним, брошенным на больничную койку.

Словно в забытьи лежал Иван Григорьевич в холодной палате, испытывал непривычную слабость, даже трудно было веки размежить.

– Ваня, мы тебя поставим на ноги, – начальственным баском изрекал мэр. Его слова относились больше к присутствующим, чем к больному. – Ты меня слышишь?

– Слышу.

– Вот и добренько. – Славко Тарасович тряхнул мясистым подбородком и к присутствующим: – Прошу оставить нас одних.

Анастасия Карповна взяла свою сумочку, лежавшую на подоконнике, с подбадриващей улыбкой посмотрела на больного и, как маленькому, помахала рукой:

– Выздоравливай.

Вслед ей Славко Тарасович:

– Подожди меня у Рувима Туловича. Я тебя отвезу домой.

– Спасибо. – И ушла. Вместе с ней вышел из палаты главврач.

Оставшись одни, Славко Тарасович подсел к больному на койку, взял его руку.

– Извини, Ваня, что так получилось. Это я настоял, чтобы ты был врачом на выезд. Дескать, пенсия у него украинская, если не будет подрабатывать, скоро отдаст концы. Но мне нужен был твой опытный глаз. Надеюсь, ты сообразил, что у нас этим янки нужно? Может, атлас им до балды?

Иван Григорьевич усмехнулся: «А Славко-то не совсем дурак». Прошептал:

– Может, и до балды.

Он хотел отмолчаться, но мэр настаивал узнать, почему американцы интересуются приднепровскими карьерами.

– Никак собираются их покупать?

– Если и купят, – шепотом говорил Иван Григорьевич, – то разве что для захоронения своих радиоактивных отходов.

– Не хватало нам еще одного Чернобыля.

Славко Тарасович в раздумьи покусывал губы. Его тщательно выбритые щеки подрагивали.

– Наши точки зрения совпали, – сказал он.

– А что толку?

– Толк, Ваня, есть… Мы их терпим, пока они суют нам за пазуху доллары. А потом – мы их под зад коленкой. Как немцев.

Иван Григорьевич напомнил:

– Тогда, Славко, у нас коленка была другая. Крепкая.

– А теперь что – хилая?

– Примерно, как у двенадцатилетней… – И замолк.

– Договаривай. Ты же всегда был умным. Хочешь сказать, как у двенадцатилетней проститутки?

– Зачем так грубо?

– Затем, Ваня… В тот вечер, когда ты у меня был, как-то у тебя вырвалось, что мы продаемся… Как проститутки… Я тогда распространяться не стал. При гостях наших. А наедине скажу, да, продаемся. Понимаешь, и не хотел бы взять, но должность заставляет: всегда мысль гложет, что ты тут временный, а раз временный, бери, пока дают. И берешь. После иного гада руки хочется вымыть керосином. Он же, подлюка, только что из тюряги, а уже сует «зелененькие». Армяшку помнишь, что у меня банился?

– Как же… Посланец Кавказа.

– «Кавказа»… Послал его немец из Международного валютного. Этому немцу уже мало двадцати процентов патронного. Вот армяшка будто для себя хочет выкупить весь патронный.

– А капитала у него хватит?

– Хватило же у какого-то грузина выкупить контрольный пакет «Уралмаша»?

– Но в России, насколько я понимаю, не продажа, а раздача.

– Согласен, – сказал Славко Тарасович. – У армяшки я не допытывался, откуда у него такие бабки. Тут и ежу понятно. Но патронный, слава богу, дает нам валюту. Благодаря тому, что кругом воюют, мы держимся на плаву.

– Значит, завод не продадите?

– Что ты, Ваня! Только намекну – да меня же через час подвесят за одно место. Патронный нам пригодится для внутреннего пользования. Как выйдет закон о купле-продажи земли, неважно кому, у нас тоже начнут стрелять.

– Друг в друга?

– А что остается? Ты же, Ваня, мудрые книги читаешь. Знаешь, что частная собственность генерирует насилие. Мой батько до сих пор утверждает так: частная собственность – первопричина социального зла, кто сегодня за нее хватается, того уже завтра нужно расстреливать, иначе он послезавтра превратится в зверя.

– И ты с батьком согласен?

От прямого ответа Славко Тарасович увиливать не стал.

– С точки зрения господа бога, – сказал он, – батько мой прав. Богу ничего не надо. Он питается исключительно духовной пищей. Но лично мне, как и миллионам других подобных особей, жить хочется в свое удовольствие. А это возможно, когда ты владелец чего-то весомого. Самое весомое в нашей быстротечной жизни – частная собственность. С ней ты можешь и от грабителя отбиться, и кого-то ограбить. Так что для нас патронный – манна небесная от советской эпохи. Понимаешь, Ваня, предприниматель окреп. Своего за здорово живешь не отдаст. Это не двадцать девятый год. И на верхотуре свои ребята. К тому же почти в любой городишко вкраплены инофирмы. А их рано или поздно предстоит заслонять, говоря высоким слогом, от ярости народной. На всех восставших плебеев у американцев просто войск не хватит, даже если они двинут армии бывшего соцлагеря. Вот они и станут обращаться к нашему окрепшему частному собственнику.