Страница 13 из 32
Князь Цицианов просил назначить к нему людей лучших, «в коих нужда для сохранения доверенности к новому правительству увеличивается по мере отдаления мест, куда они определяются»[58]. Просьба главнокомандующего была услышана, и император приказал назначать в Грузию чиновников с строгим выбором[59] и преимущественно греческого исповедания, соответствующих «образу мыслей в Грузии, где жители очень много привязаны к обрядам религии»[60].
Поставляя себе первым правилом искоренение злоупотреблений и беспорядков и зная, что причиною последних во многих случаях были лица царского семейства, князь Цицианов старался познакомиться с ними, узнать характер и образ мыслей каждого. Тотчас по прибытии в Тифлис главнокомандующий разослал всем членам царского дома высочайшие грамоты и виделся со всеми. Вдовствующая царица Дарья, «которая всем здесь руководствует», как доносил князь Цицианов[61], лично объясняясь с ним, говорила, что она действительно прежде имела намерение ехать в Россию и даже просила о том, но думала, однако, что ее одну только призывают туда. Теперь же, видя, что ее понуждают к тому вместе со всеми, по болезни своей, столь дальнего путешествия предпринять не может. Впоследствии, уступая требованиям князя Цицианова, она говорила, что готова отправиться в Россию, но не ранее апреля месяца, просила отпустить ей 10 000 руб. для приготовления всего необходимого к отъезду и для содержания 50 человек свиты, которую она считала необходимым взять с собою.
Царевич Давид, несмотря на убеждения, по выражению князя Цицианова, «иначе как под стражей» ехать не соглашался. Царевич Вахтанг «из всех хитрейший», при особенном свидании с князем Цициановым, в котором последний объявил ему непременное желание императора Александра о выезде царской фамилии из Тифлиса, в горести и со слезами говорил, что он решится лучше в Грузии землю копать, нежели ехать в Россию, и «наконец, доносил главнокомандующий, по настоятельному убеждению моему, с объяснением собственной пользы его, могущей воспоследовать от немедленного повиновения, привел меня в крайнее замешательство, бросясь к ногам моим и прося помилования. Такое упорство, единодушно от всех оказываемое, подтверждает частично мнение о слухах, разнесшихся в Грузии, что со вскрытием весны царевичи Александр, Юлой и Парнаоз, покровительствуемые Баба-ханом, намерены со всех сторон, с помощью лезгин, сделать нападение, для восстановления на царство одного из рода Багратионовых. По легковерию грузинского народа, дела здесь управляются разглашением разных слухов, часто самых неимоверных. С приезда моего разнеслось здесь известие, якобы из Санкт-Петербурга привезенное, что к вызову царской фамилии я не имею другого от вашего императорского величества полномочия, как только приглашать их к тому доброю волею».
Слухи эти отчасти подтверждались и словами Коваленского, который, считая свое положение в Тифлисе крайне щекотливым и опасаясь потерять значение в глазах грузин, все еще старался показать, что ему известны самые сокровенные намерения нашего правительства. Посетивши однажды царицу Дарью, Коваленский успокаивал ее и говорил, что отъезд в Россию совершенно зависит от ее воли.
– Вы не беспокойтесь, – говорил он, – если вы своею волею не соизволите ехать, то никто вас силою отправить не может.
– Буде князь Цицианов о том узнает, – заметила на это царица Дарья, – то вам будет худо.
Обнадеживания Коваленского не успокоили Дарью, но послужили источником для многих толков в городе.
– Удивляюсь, – говорил придворный лекарь Татула, – как русские генералы противоречат друг другу: князь Цицианов стращает царицу Дарью, что насильно вывезет ее в Россию, а Коваленский публично ее уверяет, что он сделать это не имеет права.
Последние слова были впоследствии переданы князю Цицианову. Главнокомандующий призвал к себе Татулу, который письменно подтвердил справедливость сказанного Коваленским[62]. Не ограничиваясь этим и желая проверить показания придворного медика, князь Цицианов отправил письмо Татулы к царице, на котором та написала: «Я, царица Дарья, свидетельствую в истине сего письма и подписываюсь» [63].
Коваленский отрицал справедливость этого обвинения и говорил, что князь Цицианов, зная, что Татула личный его враг, «через его посредство, склонил болящую и запуганную уже царицу к подписанию такого на счет сей показания, какое ей было поднесено». В оправдание себя Коваленский представил министру внутренних дел письмо царицы Дарьи, писанное рукою ее дочери царевны Феклы, которая, по его словам, была при упоминаемом посещении[64]. В день отправления этого письма по Тифлису распространился слух, что царевны Кетевана и Фекла, из расположения к Коваленскому и для написания в его пользу письма, похитили у спящей царицы именную печать, которую грузины весьма часто прикладывали вместо подписи. Проснувшись и не найдя печати, царица Дарья весьма беспокоилась, но скоро узнала истинную причину похищения. Тогда она написала письмо князю Цицианову, в котором подтвердила свое прежнее показание.
«Известилась я, – писала Дарья[65], – якобы вам донесено, что будто дала я теперь г. Коваленскому письмо, противное тому письменному лекаря Татулы свидетельству, которое мною подписано и утверждено печатью. Уверяю я вас клятвою, что никакого я ему письма не давала, да и в мыслях я не имела. А если кто от имени моего сделал письмо и имеет, то уверьтесь моею клятвою, что того и в мыслях моих не было и оно ни за рукою, ни за печатью моею. При множестве вымышленных на меня клевет, выдумана и сделана и сия клевета. Паки я повторяю, что сделанные мною в письме лекаря Татулы свидетельство и подписка суть точно мои слова и тоже есть истинное свидетельство мое».
Интрига эта раскрылась перед князем Цициановым гораздо позже, а вначале, вскоре после приезда его в Тифлис, по городу ходили глухие только слухи, будто он имеет разрешение только уговаривать членов царского дома к выезду в Россию, но не принуждать их. «Почему и нашелся принужденным, – доносил главнокомандующий, – показав подлинный высочайший рескрипт вашего императорского величества, в присутствии многих из знатнейших княжеских фамилий, перевести вслух статью сего высочайшего мне предписания».
В предупреждение всякого рода волнений и беспокойств князь Цицианов просил разрешения употребить силу, в случае сопротивления членов царского дома добровольно оставить Грузию и переселиться в Россию[66].
Как ни прискорбно было императору Александру видеть положение, в котором находился грузинский царский дом, он признавал, однако же, необходимым вызвать его в Россию и потому, в ответ на представление князя Цицианова, разрешил ему поступать по усмотрению. Предоставивши инструкциею, данною князю Цицианову при назначении, все распоряжения главнокомандующему и не желая стеснять его в действиях, император выражал только желание, чтобы он поступал по долгу совести и избирал способы и время, какие признает удобнейшими[67].
Обстоятельства вынудили князя Цицианова, еще до получения этого разрешения, отправить в Россию царевичей Вахтанга и Давида. Поводом к тому были повсеместные слухи, со дня на день увеличивавшиеся в Тифлисе, о каком-то всеобщем приготовлении к вторжению в Грузию 10 марта (в день Навруза, или нового магометанского года) лезгин и других горских народов.
Царевич Александр писал Дарье, что с войском идет на Грузию, и если будет жив, то непременно получит царство Грузинское, а если его убьют, то просил царицу забыть, что она и царь Ираклий имели сына Александра[68]. Одновременно с получением этого письма в Тифлисе рассказывали, что лезгины сделали уже заклик и собрали для царевича толпу в 7000 человек, с которою он намерен был идти на селение Гавази и к Кварели. Слухи эти были, конечно, слишком преувеличены, и если Александр и имел сообщников, то число их было весьма незначительно.
58
Всепод. рапорт князя Цицианова 27 апреля 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VIII, 47.
59
Указ князю Цицианову 31 марта 1803 г. Там же, 33.
60
Отнош. графа Кочубея герольдмейстеру Грушецкому 3 июля 1803 г., № ЗОЮ. Там же, 68.
61
Рапорт князя Цицианова Г. И. 10 февраля 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. VII, 89.
62
Письмо Татулы князю Цицианову 20 апреля 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. II, 304.
63
Надпись царицы от 22 апреля 1803 г. Там же.
64
В мнимом письме этом царица Дарья говорила, что, узнав о понуждении ее князем Цициановым выехать в Россию, получила сильный припадок болезни, «повергнувшей меня в лишение чувств. О чем услышав, вы (Коваленский добавляет своею рукою: «по приглашению католикоса») приехали меня навестить и нашли меня пришедшею несколько в себя, но говорить с трудом я могла, сказала, однако ж, вам, что в таком болезненном состоянии, когда не могу передвинуться, хотят силою меня везти. Вы, видевши меня в совершенном расслаблении, подавали утешение в сих словах: успокойтесь и не огорчайтесь, я не думаю, что в сей тяжкой болезни употребили бы над вами силу. По христианской совести уверяю всех, что более сего ничего вы не говорили. Что же касается до рукописания в превратном виде слов сих, которое к князю было представлено, а от него ко мне прислано, то клянусь по истине, что подписала я оное из единого страха против воли моей (письмо это помечено 23 апреля. См. Арх. Мин. внутр. дел, дела Грузии, ч. II, 317).
65
Князю Цицианову 28 апреля 1803 г. Там же, 309.
66
Рапорты князя Цицианова от 10 января и 19 февраля 1803 г. Воен. учен. арх.
67
Рескрипты императора князю Цицианову 30 января и 7 марта 1803 г.
68
Письмо князя Цицианова к Кочубею 28 декабря 1802 г. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VII, с. 79.