Страница 44 из 46
«Вот, любезный друг, каково быть добросердечным! Ищешь способов сделать добро, радуешься, сделав оное, способствовать другим поставляешь то первым долгом и благополучием, а в награду обращается то самому во вред и наконец кончится тем, что сам потерпишь и всего лишишься. Страшно боюсь я хлопот; трехлетнее несчастье сделало меня робким».
Через три дня Ермолов пишет новое письмо Казадаеву, в котором ходатайствует за К** и просит выгородить как-нибудь его от ответственности. Он утешает себя только мыслию, что поступок этот нарисует его в глазах каждого человеком, елико возможно избегавшим делать несчастье другому. Такое боязливое состояние Ермолова кончилось лишь тогда, когда К** согласился не подымать о себе дела, взять обратно письмо и, смирившись, ехать в кизлярский гарнизон. Усмирился К** – успокоился и Алексей Петрович, боявшийся вообще, чтобы, с переменою обстоятельств, не переменился и самый род его жизни; боявшийся, чтобы не пришлось ему выйти в отставку, несмотря на всю привязанность к службе.
«С давнего времени примечаю я, – жаловался Ермолов[269], – что для меня все идет напротив… Что делать! беспрерывные, случающиеся со мною перемены приучили сносить их, если не с удовольствием, по крайней мере с присутствием некоторого рассудка. Подождем последствий, что они нам покажут, или, лучше сказать, посидим у моря и пождем погоды».
Погода эта, казалось, наставала; слухи о скорой войне радовали Ермолова; он рассчитывал удвоить свое прилежание по службе, с тем чтобы, как выражается, с конца шпаги доставать померенное[270].
Так или иначе, было ли то предчувствие или нет, но Алексей Петрович в последующие кампании с лихвою возвратил потерянное. Принимая непосредственное участие во всех войнах, веденных в царствование императора Александра против французов, Ермолов быстро шел вперед и весьма скоро стал лично известен государю. Самою блистательною деятельностью его, эпохою популярности и известности, был, конечно, 1812 год. В этот год характер, способности и сила воли Алексея Петровича развернулись во всем величии. Пройдя военную школу под руководством Суворова, Кутузова, Барклая-де-Толли, имея отличное военное образование, здравый ум, понимающий вещи сразу, увлекательный дар слова и рыцарскую храбрость, Ермолов явился теперь на поле брани не учеником, а учителем многих старших его по службе.
Еще в течение войны 1806 и 1807 гг. Алексей Петрович составил себе известность храброго и замечательного военного человека. Будучи тогда только полковником, он приобрел такую славу и самостоятельность, что одного удостоверения его было достаточно для получения знаков ордена Св. Георгия. В продолжение этой войны он, можно сказать, создал артиллерийский строевой устав. Каждое действие Алексея Петровича в бою становилось потом тактическим правилом для артиллерии; он дал артиллерии практические правила построения батарей, что до того времени составляло весьма слабую сторону артиллерии[271]. Солдаты, смотря на роту Ермолова, выезжавшую на позицию, и на храброго командира ее, бывшего всегда впереди, говаривали: «Напрасно француз порет горячку, Ермолов за себя постоит». Несмотря на то что Аракчеев был вначале одним из врагов Ермолова, последний получил рескрипт императора Александра с препровождением 100 рублей для раздачи нижним чинам его роты. До него очень немногие, в чине полковника, получали подобные рескрипты.
В таких случаях своей жизни Ермолов находил некоторый исход и удовлетворение своему необъятному честолюбию, которое заставляло его теперь хлопотать о приобретении общественного влияния и народной известности. Как человек недюжинный, выходивший из ряда обыкновенных смертных, он скоро достиг того и другого. Редко упоминаемый в реляциях, он сумел, однако, сделаться любимцем войска, кумиром молодых офицеров и рыцарем без страха и упрека для народа. Никто не мог воодушевить войска лучше Ермолова. Кутузов отдавал ему в этом должную справедливость, любил его и видел в нем своего питомца. Однажды, окруженный своим штабом, Кутузов смотрел с высоты на отступление французов. Глядя на Ермолова, как гнев небесный мчавшегося за неприятелем, – на своем боевом коне, фельдмаршал не без удовольствия указал на него окружающим.
– Еще этому орлу я полета не даю, – проговорил он.
Старик несколько раз повторял потом: «Il vise au commandement des armée»[272] – и это было безусловно справедливо.
Некоторые видят в поступках Ермолова неестественность характера, хитрость, затаенную мысль и желание Алексея Петровича передать свое имя потомству. Правда, для приобретения популярности в войске и между народом случалось, что он кривил душою, советовал, например, защищать Москву и не отдавать ее неприятелю без боя, тогда как сам хорошо видел, что драться под стенами ее нет никакой возможности; правда, он во многих случаях поступал с «обманцем», как выражался великий князь Константин Павлович, но все эти недостатки и, так сказать, темные стороны характера с излишком выкупались его увлекательным даром слова, гигантскою памятью, замечательным бескорыстием, решимостью, смелостью, находчивостью и неутомимою деятельностью.
Поступая с «обманцем», Ермолов имел настолько силы воли, чтобы самому сознаться в своем двуличии и искательстве популярности. «Не хочу, однако же, – говорит он, – защищать мнения моего (о необходимости и возможности сражения под Москвою), ибо оно было неосновательно, но, страшась упрека соотечественников, дал я голос атаковать неприятеля»[273].
Никто из упрекающих Ермолова в искательстве популярности, не откажется, конечно, стать на его место, но немногие сумеют достигнуть до того, до чего достиг Ермолов. Одного желания в этом случае недостаточно; трудно ввести в заблуждение и одного человека, а замаскировать свои поступки или представить свои действия в выгодном свете перед целым обществом, сословием или народом еще труднее. Чтобы подняться высоко в глазах народа, необходимы поступки и действия, выходящие из ряда обыкновенных. Успех Ермолова главнейшим образом заключался в том сознании, что не подчиненные созданы для начальника, а начальник для подчиненных; что не обстоятельства применяются к воле и желаниям человека, а человек должен применяться к ним. Кто успел применить к себе это простое правило, тот вправе рассчитывать на симпатию своих подчиненных. Усвоив себе это качество превосходно, Ермолов стал кумиром подчиненных, готовых с ним и за него в огонь и в воду. Он очаровывал своим обращением не только офицеров, но и всех тех, кто имел случай с ним сталкиваться. Скрытый за официальною славою и заслугами других, он стал на самом видном месте из всех героев 1812 г.
Часто те, которым приписана была слава успехов, действовали по совету Ермолова. Многие из начальников, не отличаясь особенным даром высших военных способностей и соображений, в присутствии Алексея Петровича, как бы озаренные особенным светом, блеснут своею распорядительностью и затем погружаются опять в прежнюю посредственность.
Отчего же это? Оттого, что при отступлении, например, от Пирны к Кульму князь Шаховской посылает своих ординарцев с донесениями и за приказаниями к принцу Евгению, тот отправляет их к графу Остерману, а этот к Алексею Петровичу. «Почему, для сокращения времени, – говорит Шаховской, – я стал прямо посылать их к нему и ни разу в том не раскаялся».
Могильное молчание реляций не могло уничтожить заслуг Ермолова, а, напротив того, послужило ему в пользу. Подвиги Алексея Петровича сделались достоянием устных рассказов, усиливавших его славу еще и потому, что воочию всех подчиненных ему не отдавали должной справедливости, и в глазах обожавшего его войска он являлся преследуемым несправедливостью и как бы жертвою. Устная молва сделала для Ермолова гораздо более, чем для очень многих сделали реляции и донесения главнокомандующего. Ермолов стал как бы представителем славы русского народа, и вот многие стали хлопотать о приобретении его портрета. В моем распоряжении находятся письма к отцу Ермолова, в которых просят выслать портрет Алексея Петровича. Старик был удивлен такими просьбами; на нем лучше всего оправдалась та неизменная истина, что о заслугах человека после всего узнают в родной семье.
269
Казадаеву, от 27 апреля 1803 г.
270
Из письма Казадаеву, от 6 апреля 1804 г., из Вильны.
271
В. Ратч. «Артиллерийский журнал», 1861 г., № 1.
272
Сей рожден повелевать армиями (фр.).
273
Записки Ермолова. См. «Русский вестник», 1863 г., № 9, с. 191.