Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 12

Н-да, было дело лапами своими по мне перебирали, корявыми, но погодите: я же не это… не панночка. О чем же тогда старческий женский голос заявил?.. Тут еще и панночку несут? Постойте! Какая па… нет, мне надо было срочно осмотреться. Поэтому я и напряглась, чтобы чуть приподняться и была возможность покрутить головой. И что в итоге увидела? Тетка старая, в шаль необъятную замотанная, на глаза мне попалась, а панночки ни одной. Это что же получалось? Хороший вопрос! Вот только додумать его не вышло, так как увидела вдруг на фоне все того же звездного неба каменные замковые башни. Вот дела! И оттуда к нам змеилась вереница людей с факелами в руках. Эти-то откуда еще по мою душу взялись?

И сделалось мне после увиденного и услышанного жутко не по себе. Настолько, что боль телесная, которая от грубого хватания, отступила. Ведь точно знала, что зовут меня Викторией, Вишневская в девичестве, Ковалева по мужу, и совсем недавно была в Москве. А теперь вот: ночь, лес, замок, люди с факелами в какой-то непонятной одежде. Ну, ни одного не увидала в джинсах или привычных брюках. Кстати, а на мне-то что…боже, я в ночной рубашке, что ли? Целомудренная такая, до самых пяток доставала, и липла к телу мокрой тряпкой.

– Тихо, тихо, деточка! – как-то странно прошипела старушка, заметив мои трепыхания. – Все уже обошлось. Ты жива осталась. Не волнуйся.

Это она что, по-польски, что ли, говорила? А почему я ее понимала? Ну, да, папа мой имел польские корни, но я-то, ни-ни, язык не знала. В общем, странно все это. И как же мне было не волноваться, если бабка эта упорно называла меня панночкой, сказала, что мне не дали утопиться – спасли, а отец, пан Казимир, непременно простит. И она рада, что тело мое белое ничуть не повредилось. Надо же, она что, не видела, что у меня загар еще после отдыха в Турции остался? Хотя да, ночь же. Но добила меня старушенция сообщением, что наказывать меня за желание утопиться не будут не из жалости и отцовской любви к кровинке родной. А потому, что уже утром, а вернее через несколько часов, жених, которому я предназначалась, ясновельможный пан, прибудет, наконец, в замок, и ему ни к чему на моем теле синяки.

– Что?! Какой такой, пан?! – о, у меня, наконец, голос прорезался. Хрипатый, будто долго не разговаривала, но точно мой. И говорила я по-польски, хотя, что такого пока сказала-то…

– Ясновельможный пан Стефан Каминьский, кто же еще? И не верь, детка, что лют очень. Я тут прознала, что он просто строго спрашивать привык со своих людей. Да, еще воевать ему часто приходилось. А портрет ему твой сразу приглянулся, значит, по душе ему пришлась. Смотришь, и слюбитесь…

Приплыли! Это не сон, не бред, а мне аукнулась та бумага, что достала из синей бутылки? Да почему же так все вышло? Там же говорилось про желания, а я и не успела ничего загадать!.. Стоп! Скорее вспомнить, что там вообще говорилось. Быстренько, быстренько! Черт, ничего не вспоминалось! А все из-за того, что меня начали вносить в немыслимой величины ворота.

– Вот и пришли, голубка ты моя ясноглазая!

Надо мной в свете факелов проплывал арочный свод такой толщины, что его, наверное, не пробить было катапультой… Господи, вот о чем думала моя голова, когда надо было о той чертовой бумаге? Но попробуй сосредоточиться и встряхнуть память, когда кругом галдели какие-то древние люди в довольно диких нарядах, если судить по московской моде двадцать первого века. А еще огонь шипел, тени от него плясали, какой-то противный металлический скрип раздавался в отдалении, пару раз или более заржали кони, а собаки где-то рядом брехали вообще без остановки. Жуткая какофония. И вдруг все стихло. Нет, горящие факелы потрескивать не прекратили. А случилась эта почти мертвая тишина, когда меня притащили на замковую площадь. Три дюжих молодца остановились перед высокими ступенями и задрали в их сторону головы. Я тоже туда взглянула, хоть и не очень удобно было в том положении.

– Притащили? – как загрохотал басом приземистый толстяк с седыми висящими усами. Неприятный, а глазки его, буравчики, так по мне и бегали. – Несите в ее комнату. И по одному станете дежурить под дверью спальни панночки до тех пор, пока жених не приедет. Нянька Беата, иди с ней и позаботься там, чтобы за ночь ничего более лихого не случилось, а к утру была свежа моя дочка.

– Ясно, пан Казимир. Все исполню, только не гневайтесь, – с поклоном ответила усатому старушка в шали, а потом крикнула куда-то в сторону. – Девки, тащите горячей воды и живо! Панночку надо отогреть, горемычную.

– Вздорную наказать бы за такие выкрутасы, да уж время до приезда пана Стефана мизер осталось. Ей, ей! Несите, я сказал с глаз моих долой быстрее!

Вот оно что: толстяк утопленнице отец, а тетка в шали – нянька. В этом разобралась. Но когда же они разберут, что я не их панночка? Света факелов им мало было, что ли? Скорее всего, а значит, правда о том, что обознались и попутали, откроется им утром. Уй, что будет! От этой мысли по моему телу волной прошла дрожь.





– Живее, увальни! Панночка замерзла, а они медлят! – заголосила рядом нянька. – Потерпи, милая. Сейчас искупаемся! Михал! Бери мою Викусю и неси живо.

Тогда меня передали на руки вихрастому жлобу, и тот чуть ни бегом кинулся по ступеням и коридорам. У меня, аж, в глазах зарябило, пока пыталась хоть что-то рассмотреть. И мелькали каменные стены, свечи, гобелены, картины, двери, много дверей, пока этот Михал ни пнул ногой одну из них. Парень забежал в спальню и замер в центре комнаты. Я поняла, что не знал, куда меня положить, и ждал распоряжения. Но я тоже не знала, потому что растерялась от вида огромной высокой кровати под тяжелым балдахином.

– В кресло опусти панночку, – раздался пока издалека еще запыхавшийся голос няни Беаты. – Чтобы постель не мочить.

В огромном бархатном кресле я сжалась в комочек. Потому что страшно стало, что будет, когда обнаружат подмену их панночки. Если она, и правда, топилась в реке, то выловили они не ее, горемычную, а меня, неизвестно как там оказавшуюся. Нет, правда, где Москва река, а где Польша! Где двадцать первый век, а где…нет, чтобы хоть в нашем времени оказаться, я бы в посольство обратилась. А здесь, как быть? Бутылки синего стекла теперь всю жизнь искать? Страшно было о таком подумать, но еще страшнее, что меня могли бы камнями забить, если посчитают за ведьму какую-то. А что, кто их знал порядки местные?

– Дивчины, наполняйте быстрее ванну! Викуся совсем замерзла, вон, как жмется…

Нет, они точно не замечали подмены? Ну, ладно те девушки в народных костюмах, но няня…как она не видела, что я не ее Викуся? А кстати, как странно, что имя совпало: я – Виктория, и их панночка тоже. Додумать не успела, как ко мне протянулись три пары девичьих рук, вынули из кресла, стащили с тела мокрую рубашку, а потом потащили к исходящей паром воде в просторной медной лохани на гнутых ножках. Вот туда я полезла уже сама, потому что согреться действительно надо было. К тому времени у меня зубы стучали, и мурашки по телу бегали уже не только от страха.

– Рассвет вот-вот займется, – сообщила няня Беата, спешно прикрывая створки окна. – Холодом потянуло, и туман скоро от реки до стен дойдет. Скорее купайте мою девочку – ей бы успеть поспать, хоть сколько.

Я перевела глаза на широченную кровать, но представляла, как закуталась бы там в одеяла, чтобы окончательно согреться. О сне и помыслить не могла…это после всего-то случившегося?..

– Косы тоже мыльте, и как следует! Ей уж скоро с женихом встречаться, а в прядях тина застряла. Ах, беда-беда! Что же тебе, золотце, в голову-то пришло! На кого же ты меня решила покинуть! – вдруг принялась завывать нянька, и у меня теперь кожа покрылась пупырышками от этих звуков. – Простынку погрели? Это хорошо. Заворачивайте! Детка, приляг на постель. Прикрой свои лазоревые очи. Хочешь, песнь тебе спою…твою любимую?

– Можно, – качнула головой в согласии.

А что, в образ жизнь заставляла вживаться. Так хоть любимую песню панночки узнала бы, мало ли что. И вот женщина допела, а я притворилась уснувшей. Та – за дверь на мысках, а я думу думать. Естественно, собралась вспомнить строчки той злополучной записки из бутылки. И получалось, что там говорилось о добровольном служении какой-то высшей справедливости. В общем, очень мудреный древний текст и читался трудно и воспринимался нелегко. Одно усвоила – окончание послания. За то служение мне пообещали исполнение трех желаний. Согласившись, должна была договор скрепить. И хоть измазала те строчки кровью случайно, похоже, соглашение вошло в силу. И выходило, служить еще не начала, а желание мое уже исполнили? Или нет? Или да?