Фаустерон

Уложив тела в ванны, он еще больше снизил температуру. Тела застывали, твердели. Температура упала до нуля. "Предварительно, еще до достижения нуля, я открыл им вены и забрал всю кровь. Посмотри, показал он, - вот бутылки с их кровью, законсервированной и живой. Они получат ее перед самым оживлением, на последней стадии процесса. У меня сколько угодно крови, вполне подходящей для начальных перелизаний. Они получали ее и тогда, когда я брал у них кожу для омоложения. - Он показал на еще одну шеренгу бутылок, наполненных красной жидкостью. - А потом забирал кровь обратно. Их сердца не бились. Тела оставались мертвыми".

Внезапно он прервал эту болтовню. Побледнел, Я понял: ему стало плохо. Теперь надо было ударить его, оглушить, бежать и известить власти.

Эта мысль снова и снова возникала в моем пьяном, вернее, полупьяном сознании. А вдруг эксперимент не удался? Вдруг он не сумеет их оживить? Или даже сумеет, но они поведут себя иначе, чем он предполагает? Меня ужаснула мысль о моей собственной неизвестной роли в этой странной, маниакальной игре. О роли, которую он отвел для меня. Для чего я ему нужен? .

Вероятно, он понял мое состояние, так как подсовывал теперь рюмку за рюмкой. И вновь его рассказ тонет в забытьи. Мне было весело. Пусть все идет к черту. Жигнь моя пошла крахом. Что мне его исследования? Женщина в ванне уже не была женщиной, юноша перестал быть юношей: мертвые, обледеневшие куски материи. Неважно,

- Достаточно ли я молодо выгляжу? - спросил он вдруг. Да, кажется, именно так и спросил.

- Ну, неплохо.

- Я нравлюсь женщинам.

- По-моему, ты их избегаешь.

- Я нравлюсь женщинам, - повторил он настойчиво, - И я сильный. Хочешь, померяемся? Я гораздо сильнее тебя.

Ага, так вот зачем я ему понадобился.

- Дурак, я не буду с тобой драться. Давай лучше выпьем.

- Защищайся, не то умрешь! - закричал он.

Я, кажется, заставил себя рассмеяться. Он ударил меня в живот. Я едва не упал. Столкнул какую-то вазу с одного из этих его античных столиков. У меня потемнело в глазах. И я тут же увидел кровь: кровь и насилие во всей его круглосуточной болтовне.

Я выпрямился, схватил тяжелое пресс-папье. Всей рукой ощутил холодное, отрезвляющее оружие. Увидел совсем рядом его сузившиеся глаза. Вскинул руку, чтобы тут же ударить. Сконцентрировал в ней все свои силы. Почувствовал страх, что никогда отсюда не выйду, и решимость выйти любой ценой. Ведь раньше я занимался спортом, когда-то неплохо боксировал, изучал дзюдо. Лишь потом все это утонуло в алкоголе.

Однако я задержал руку.

Я понял, что могу его убить, и задержал руку. Зато левая тут же нашла его подбородок. Бац. Голова с прищуренными глазами отлетела назад. Он перевалился через кресло. Потом поднялся, вытер губы. Не понимаю, почему я тут же не бросился к двери. Все еще ослепленный яростью, я шел на него с пресс-папье в правой рука. Левая была готова отразить удар - и нанести удар.

- Неплохо, - сказал он, вновь вытирая губы. - Совсем неплохо. Ты еще не умер. Пока еще жив.

Он кошачьим движением рванулся ко мне, увернувшись от обрушивающегося ему на голову пресс-папье. Снова нанес удар, и я упал. Мгновенно свернулся, как червяк, и ждал нового нападения. Подняться боялся, думал, он снова меня ударит.

Он действовал без спешки, но безошибочно. Выждал несколько секунд, пока я не остыл. Пресс-папье в руке у меня уже не было. Он приблизился, я попытался пнуть его, однако он увернулся. Я вскочил и провел крюк в челюсть. Голова его дернулась от удара.

Я добавил левой, он отскочил назад. И вдруг я почувствовал кровь, много крови в носу и на губах. Миг боли. И ничего больше.

Нет, была не только боль. Именно в тот момент я подумал: "Зачем ты, болван, защищаешься? Ведь нет у тебя никого, никогошеньки. В твоей памяти нет ни одного родного лица. Для кого ты живешь?" И это меня потрясло.

И я ощутил благодарность к Ежи Фаусту за эти удары, за эту встряску. Понял, что он - единственный человек, который интересуется мною всерьез. И его лицо - единственное в моей памяти.

Я проснулся c тяжелой головой. Шторы на окнах опущены. В просторном помещении со старинной мебелью было тепло. Я чувствовал себя прекрасно, несмотря на тяжелую голову. Кто и когда так обо мне беспокоился - я потянулся к стоящей рядом бутылке. На ощупь налил себе рюмку. Шторы на окнах были опущены, но меня мало интересовало, утро сейчас или вечер. Выпил еще одну. И еще. Тяжесть в голове исчезла. Правая сторона подбородка была заклеена пластырем, щека тоже. Вот и все. Я их потрогал. Забавно ощущать на лице эти чужие предметы. Да и все остальное в этот день, вечер, быть может, ночь меня забавляло. В любой момент я могу уйти. Навсегда. Одеться и уйти. Я открывал шкаф, закрывал. Ощупывал висящие в нем костюмы. Если захочу, могу обменять один из них на свою пижаму. Вернее, пижаму Ежи Фауста. Так мне по крайней мере казалось. Он за мной уже не следит. Видимо, очень занят. Еще бы - сейчас конец эксперимента. Конец жутким холодильникам в подвальной лаборатории.

Именно. Но разве меня это касается? Пускай себе воскрешает своих покойников. Пускай даже снова их замораживает. Пусть бьет меня каждый день по лицу, лишь бы было так хорошо, как сейчас. Я даже запел. Замурлыкал что-то себе под нос. Может быть, слишком громко? Черт знает что. Неважно. И в этот самый момент отворились большие двери, словно в актовом зале университета.

Женщина была в коротком халатике, в туфельках, волосы вроде слегка слипшиеся. И накрашена словно кукла, только что снятая с витрины. Я видел это отлично, несмотря на полумрак. Не знаю почему, но меня смутило, что я тоже в халате и босиком, и в таком состоянии, вдобавок держу в руке рюмку. Но это мое смущение тут же прошло. На всякий случай я встал за большой черный стол, так что лишь верхняя половина оказалась на виду. И вот какой забавный разговор произошел между нами; .

- О-о-о, кто вы? Я ничего о вас не слышала.

- А вы ищете Юрека? Он внизу, выпускает каких-то животных из холодильника.

- Меня он уже выпустил.

Естественно - в таком халатике она не могла прийти с улицы. Вероятно, выражение лица у меня было дурацкое, так как она рассмеялась. Засмеялся и я, хотя и ощутил замешательство.

- Вас? Ну да, это же вы! И как вы себя чувствуете?

- Чудесно. Но почему ты сидишь за этими дурацкими шторами?

Она подбежала к окну, встала на цыпочки. Я поворачивался за ней, как подсолнечник за солнцем. Так мне вспоминается. В окно брызнул свет. И она, со спины, на фоне этого света была воплощением женственности.

- Чудесно, - повторила она. - Жить так приятно.

- А разве вы что-нибудь помните о...

- Слушай, не морочь мне голову.

Она подошла к столику с графином. Налила себе и выпила залпом. Я заметил, что руки у нее слегка дрожат. Часть жидкости пролилась. Она жестом пригласила меня сесть рядом с ней, на кушетку. Смущенный, но послушный, я сел и выпил. Она тоже. И еще раз. И еще.

- Веселый ты человек, - сказала она. - Видимо, пьешь целый божий день. Это он тебе так удружил?

Я оглянулся, будто почуял какую-то опасность. Потрогал пластыри на лице. Понизил голос.

- Где он?

- Не знаю. Вероятно, пошел в город. По своим научным делам.

- А тот, второй?

- Вы меня удивляете. Знаете что-то, но... Сколько времени вы спали? Или были без сознания? Уже вторые сутки, как все закончилось. Вторые сутки. Зачем вы здесь?

- Зачем ты здесь сидишь? - крикнул я хрипло и пьяно, беспорядочно взмахнул руками. - Зачем ты здесь сидишь? - крикнул я, встал, схватил ее за талию и подтолкнул к двери. - Беги!

Она с трудом вырвалась.

- Сумасшедший дом, - сказала она. - Разве же ты не видишь, что у меня прекрасное настроение и я не собираюсь отсюда сматываться? Что мне там делать одной? Одной на всем белом свете?

- Но ведь здесь он, он...

- Он утратил свою власть. Слушай, - сказала она, смеясь и прищуривая глаза, - он утратил свою власть, когда меня оживил. Что он может мне сделать? Я уйду когда захочу. Когда угодно. Смотри, - добавила она, - вот ключ от лаборатории, ключ от моей комнаты, ключ от входных дверей. Уйду когда захочу. Что он мне сможет сделать? Он сейчас добрый, нежный - и полный беспокойства. Он способен сейчас только бояться.