Фаустерон

На дворе было много солнца.

Оно пробивалось сюда, к старой мебели и старым картинам. И слегка отвлекало внимание. Я представил себе, как отвратительно, вероятно. Ежи провел эту ночь. Наливая рюмки, он стоял ко мне спиной. Так ему было удобнее подойти к столу. Я смотрел на его руки. Они не дрогнули.

- Ты на меня обижаешься? - спросил я.

- На тебя? Я же сам тебя привел.

Казалось, он примирился с судьбой. Сколько в этом было притворства? Вся его хищность исчезла без следа. А может, в нем ее никогда и не было. В конце концов, успокаивал я себя, ему есть куда возвращаться. У него оставались его исследования; кажется, с одной обезьяной, внизу, было не очень хорошо.

Я сказал ему:

- У тебя есть твои опыты, есть что делать.

- Вы от меня уедете? - спросил он.

Этот же вопрос он задавал и вчера.

- Не будем же мы жить втроем,

- Не нервничай. Тебе нельзя нервничать. Только скажи, на что вы собираетесь жить?

Мне вспомнилось, как легко перешла она к новому пункту повестки дня. Было уже далеко за полночь, и Ежи, пошатываясь, направился к своим обезьянам. Твердо решил к ним пойти. А мы уговаривали его: "Забудь о них, к черту". Однако он, видимо, злился, потому что она всэ режа танцевала и разговаривала с ним.

Как только он вышел, она придвинулась ко мне. Стояла рядом, рядом, легонько на меня опираясь. "Слушай, - сказала она, - неужели ты думаешь, что я останусь с Ежи? После всего, что случилось? Просто нужно было какое-то время, чтобы его успокоить. Да и от того надо было избавиться". Я был ошеломлен. Никак не ожидал ничего подобного, хотя это и было самым разумным из всего, что я до сих пор видел. "Так ты оставишь его?" "Конечно. Пусть поищет себе какую-нибудь дурочку. Ты же видел, что такое его искусственная молодость. Она только снаружи. Внутри он остался таким же, каким и был". - "Но он тебя любит", - пытался я почему-то его защищать, но в голосе моем звучало другое. "Слушай, - сказала она. - Любить - это нетрудно". Я сделал гримасу, "Напрасно кривишься. Ты же не знаешь, что есть во мне". - "А что?" Она обняла меня и крепко поцеловала. "Вот что".

Его шагов мы не услышали. Он тихо вошел по своему пушистому, профессорскому ковру. И лишь когда он остановился за моей спиной, я почувствовал опасность и обернулся. Его сузившиеся глаза налились кровью. Что он потерял? В исследованиях победил, зато проиграл свое человеческое сражение. Меня выбрал, вероятно, только потому, что считал слабым противником. Обманывал самого себя этим якобы равным сражением.

И вот начался новый круг. Что он терял теперь? Я боялся, что он выберет самое худшее.

"Не получается у меня", - сказал он сквозь зубы.

"Поговорим откровенно, - сказала Лиза. - Я совершенно не собираюсь оставаться с тобой. Я попыталась, но теперь не собираюсь".

"Не получилось", - повторил Ежи, обращаясь ко мне. Я отрезал: "Мы так мало знакомы, что я тебе ничем не обязан. И эти твои эксперименты на людях. Хватит с меня твоих экспериментов на людях. Ты не будешь больше делать экспериментов на людях".

"А ты что, запрещаешь?"

Я шел на него. Рука стискивала то самое пресс-папье, что и в первую стычку, твердую металлическую статуэтку (убейте меня, если знаю, кого она изображала).

Я сразу положил на нее глаз. На нее и его лицо. Опущенное лицо с зажмуренными глазами. Я поднял статуэтку. Он склонил голову еще больше. На меня не смотрел. Смотрел в сторону,

"Ты советуешь мне не делать опытов с людьми. Но почему?"

Мне казалось, что я его понял. Он не отклонился, когда я замахнулся, даже не защитил рукою лицо.

Я бросил статуэтку в зеркало, отражавшее нашу троицу. Оно разлетелось вдребезги. В единственном оставшемся осколке отражалась часть лица Лизы.

Он приручал меня. Посвящал в свои дела, даже если и хотел, чтобы я был легким противником - а я оказался сильнее. Он с каждой минутой терял, я же приобретал. Я отобрал у него то, что он приберег для себя. Лицо Лизы было искривлено истерической гримасой. Она выкрикивала: "Не хочу, чтобы из-за меня проливалась кровь". Мы оба смотрели на нее. Она сделала движение, будто хотела обнять Ежи. Заколебалась. Подскочила ко мне. "Забери меня отсюда. Забери меня отсюда. Скорее".

"Что мне делать, Ежи?" - спросил я беспомощно.

Он усмехнулся. Это была горькая усмешка.

"Я хотел вам сказать, - сказал он очень спокойно, - что опыт внизу не получился. С одним животным плохо. Весьма плохо".

На что мы вдвоем будем жить? Я думал именно об этом, когда он меня об этом спросил, Я ведь не Лиза. Я не мог об этом не думать.

- Постараюсь вернуться к прежней работе.

- Но это трудно. Мне кажется, ты не сможешь.

Меня взбесил этот его намек. Возможно, он прав, но зачем намекать?

- Значит, я должен отказаться? Ты желаешь, чтобы я от нее отказался?

- Нет, но, быть может, здесь... Вы оба...

Я посмотрел ему в глаза. Он не отвел взгляда. Я увидел в глубине ироническую искорку.

- Шутишь?

- Нет, я говорю серьезно. Какое-то время я мог бы вам помогать. Ты бы работал у меня... - Он запнулся. Ирония исчезла. Он махнул рукой. Впрочем, все это впустую. Все равно сделаешь по-своему. Это естественно, после всего, что ты видел и слышал,

- Торгуетесь обо мне? - громко и весело воскликнула Лиза.-Торгуйтесь, ребята, торгуйтесь. - И вдруг голос ее снова стал истеричным, крикливым; Разве вы не понимаете, что оба вы для меня стары? Старые, омерзительные деды. - Она в бешенстве обернулась ко мне. - И как ты мог поверить, что я пойду с тобой? Насколько ты меня старше? Ну, говори. Что бы я с тобой делала? То же, что и с ним?

Она схватила меня за рукав, подтащила к окну, из которого било солнце.

- Видишь, кто стоит там, на той стороне? Он меня ждет. Я сейчас собираюсь и ухожу. Только без шуток, господа.

Я понял, что именно так она и должна была поступить. И теперь уже я сам показался себе смешным. Но это чувство лишь в самом начале было неприятным, я ведь привык к подобным проблемам. Давно привык. Значит, все осталось по-прежнему? Это хорошо? Хорошо или плохо? Безразлично?

Она вышла в другую комнату укладываться. Ежи был потрясен. Я видел это по его движениям, совершенно бесконтрольным, и по его взгляду. И вдруг он посмотрел на меня с какой-то чуть ли не отцовской чуткостью,

- Гм, - буркнул он. - Кое-что можно было бы еще сделать.

- А именно? - я старался говорить спокойно.

- Каждый может быть Фаустом. Ты тоже. - Он понизил голос. Ему было трудно говорить. - Например, можно ее усыпить. Заманить этого субчика в дом и тоже усыпить. Попробовать еще раз. Но уже с тобой в главной роли, торопливо закончил он.

Он собирался еще раз сыграть в эту игру? Втайне рассчитывал на возрождение своих шансов?

- Иди к черту, - буркнул я.

- Послушай меня, пойми. Ни одна ситуация не повторяется. Ни одна, без исключения. - Он говорил с глубоким убеждением. - Ситуация, которая получится, будет совсем другой. Тебе не грозит повторение моих разочарований. Это будет нечто совершенно новое. Ты же понимаешь. Разве не стоит попробовать?

- Каждый может быть Фаустом, - повторил я его слова. - И я тоже. Вот только зачем?

Когда в этот момент Лиза прошла через нашу комнату, сказав, что берет пока только сумку, а за чемоданами вернется с носильщиком, Ежи, который за миг до этого застыл в позе убеждения, с протянутыми ко мне руками, опустил эти руки. Я отвернулся и через плечо повторил ему:

- Зачем?