Страница 96 из 108
-------------------------------------------------------------------------------
Поезд из Вологды прибыл поздно ночью. У Вологодских красноармейцев имелись пулемёты, пушки, полевая кухня и своя телефонная связь. С длинного эшелона солдаты долго выгружали это имущество. Работали они слаженно, чувствовалась крепкая дисциплина. Сразу же, развернув свои подразделения по фронту, красноармейцы заняли станцию Филино, окружили вокзал и вынудили мятежников, засевших на вокзале, сдаться без боя. Сдавшиеся солдаты до мятежа были тоже красноармейцами. Большинство из них покаялись, оправдались тем, что офицеры обманом привлекли их к участию в мятеже. Командиры Вологодского полка простили этих красноармейцев и приняли в свои ряды.
За километр от станции находился посёлок Тверицы, расположенный на левом берегу реки Волги. А на противоположном берегу был город Ярославль.
Утром полк красноармейцев, численностью около двух тысяч человек, пошёл в наступление на Тверицы и на мост через Волгу, где находился другой отряд мятежников. Даниловских ополченцев оставили пока на станции в резерве. Сержпинский с замиранием сердца, прислушивался к звукам близкого боя: гремели выстрелы артиллерии, заглушая винтовочную перестрелку. Он понимал, что сейчас там гибнут люди. «За что гибнут?» - задавал он себе вопрос. Талов вроде бы понятно всё объяснил, и всё же не всё было понятно: «Почему русские люди не могут между собой договориться? – думал он, - Почему не пошлют парламентёров и не сядут за стол переговоров? Ведь все говорят на одном языке?» Он хотел поделиться своими мыслями с Воденковым, но брат задремал, сидя на деревянном диване вокзала. Всем ополченцам места на маленьком вокзальчике не хватило, и большинство коротали время на улице, сидели и лежали прямо на траве. Сержпинский вышел на улицу, чтобы понять обстановку. Талов разговаривал с одним из красноармейских командиров на привокзальной лавочке. Неподалёку дымила походная кухня, и от неё доносился вкусный запах чего-то мясного.
Даниловские ополченцы разбрелись по сторонам, некоторые напросились в гости к местным жителям, а когда рассвело, всех стало клонить ко сну.
К девяти часам утра перестрелка в Тверицах утихла и на станцию красноармейцы привели большую группу пленных, в такой же военной форме, как и у них. Некоторые пленные были ранены, с окровавленными повязками. Несколько раненых солдат несли на носилках. Командовал этой процессией мужчина лет сорока, в офицерской форме, но без погон, стройный, с портупеей через плечо. Он приказным тоном велел Даниловцам покинуть вокзал, и туда завели пленных.
Даниловцы вышли на улицу, потягиваясь, после утомительной дремоты на жёстких, неудобных диванах. Затем офицер стал разбираться с пленными, проверяя у них солдатские книжки. После длительного допроса на улицу вывели пять офицеров в погонах, из числа пленных, и поставили к стене кирпичного склада, рядом с вокзалом. Сам вокзал был деревянный.
Один из пленных крикнул красноармейскому командиру:
- Ваше благородие! Вы же русский офицер, дворянин, присягали царю, неужели погубите своих боевых товарищей?
Сержпинский со страхом и удивлением смотрел на происходящее. Ему не верилось, что сейчас застрелят этих симпатичных парней. Красноармейцы, человек десять, уже выстроились напротив офицеров. Командир вынул из ножен шашку и громко сказал:
- Ваши солдаты дали против вас, господа, показания, как вы расстреливали вчера коммунистов. Так что час расплаты настал. Да, я был дворянином, но товарищ Ленин, между прочим, тоже из дворян. И вы меня этим не скомпрометируете.
После своей речи он поднял шашку и дал команду солдатам «наизготовку». Один из пленных офицеров крикнул: «Слава России! Боже царя храни!» Двое солдат, которые должны были расстреливать, вышли из строя и отказались участвовать в расстреле. Командир с удивлением и в растерянности некоторое время стоял, опустив шашку. Потом со злостью приказал этим солдатам уйти с глаз долой. Из дверей вокзала, в это время выглядывали пленные, и один из них крикнул:
- Товарищ командир, разрешите мне участвовать в расстреле! Офицеры меня заставили идти с ними. Я всей душой за народ, я сам из бедняков!
- Ну, что ж, иди сюда, - строго сказал командир и велел солдату, который отказался участвовать в расстреле, отдать добровольцу винтовку.
Вновь была поднята шашка, и красноармейцы, выполняя команду, стали целиться в пленных офицеров. У большинства офицеров глаза блестели толи от слёз, толи от волнения. У Сергея тоже от волнения застучало сердце, и закружилась голова. Но вот, один из стоявших у стенки офицеров, резко сорвался с места и побежал в сторону. Сразу затрещали выстрелы. Пытавшийся сбежать пленный офицер, успел сделать только несколько шагов и упал, сражённый пулей. Другие его товарищи тоже уже лежали на земле. Некоторые из них дёргались в судорогах, кто-то из них громко закричал от боли.
- Плохо стреляете! Болваны! – ругался красный командир. – Приказываю добить раненых штыками! Патроны надо беречь!
Сержпинский зажмурился и отвернулся. Многие Даниловцы тоже отвернулись. Сергей готов был убежать, спрятаться за вокзал, чтобы ничего не видеть. Он мельком взглянул на Алексея Талова: лицо у него было спокойным и невозмутимым. Солдаты стали добивать раненых. Сергей не смотрел в ту сторону, но отчётливо слышал хруст рёбер от ударов штыками и предсмертные хрипы. На всю жизнь он запомнил эту страшную казнь. С годами впечатление притуплялось и ему, потом казалось, что всё это происходило не с ним, а возможно, приснилось в страшном сне.