Кровавобородый

***

Кили настороженно взглянул на нее, а Тауриэль улыбнулась.

- Никто не владеет стрелой и луком лучше эльфа! - воскликнула она. - Но всякие случаются чудеса. Может быть, окажется, что ты получше меня мастер!..

Он отлично видел, что она дразнит его, и понимал, куда она старается его этим подтолкнуть, но все равно отчего-то не против был ей подыграть.

- Может, и окажется, - согласился он.

Ее глаза солнечно блеснули.

- Идем? - спросила она.

На мгновение Кили захватил нерассуждающий и какой-то безумный восторг, как будто он задыхался и тонул на страшной глубине и вот наконец вынырнул, снова вдохнул воздух, а не воду. Захотелось броситься вперед бегом, вместе с ней, в жизнь снаружи со всеми ее состязаниями, но он опомнился и покачал головой.

- Не сейчас. Встретимся на закате, у озера, на левом берегу, - сказал он и неловко, отвыкнув уже, пошутил: - Мы в темноте отлично видим - у меня будет фора.

***

Тауриэль сбросила с плеча ремень колчана, стряхивая с себя эту боевую паутину, до ссадин впивавшуюся в усталое сердце, отложила лук и, прислонившись спиной к дереву, прикрыла глаза, из-под ресниц глядя на ослепительный алый закат. Одинокая гора казалась черной против этого пылающего неба, острый кусок угля посреди пожара... Рядом хрустнувшая ветка и шум близящихся шагов заставили ее вздрогнуть и очнуться от растерянных своих размышлений. Она поднялась на ноги и обернулась к стене деревьев у себя за спиной, и только когда трое выступили из багрового закатного сумрака, поняла запоздало, что Кили пришел бы не с этой стороны.

Трое мужчин, люди, в одежде вперемешку богатой и рваной, вооруженные всем, что можно было отобрать у мертвецов. Угроза шла от них душным потно-кровавым запахом.

Подобная встреча никогда прежде не испугала бы Тауриэль - она была больше готова встречать незнакомое с оружием, чем с улыбкой. Но не сегодня. Она так искала мира с самой собой, что забыла о разлетевшихся вокруг поля боя осколках войны, и руки ее оказались пусты в тот самый миг, когда нужно было защищаться. Только лук был с ней, беззаботно брошенный на земле неподалеку, и дотянуться до него она не успела.

Часть 4

Кили увидел четырех вместо одной, слишком много лишнего и ненавистного мира у своих дверей, и потом только понял, что происходит, услышал их голоса. Хриплый смех - отвратительное упырье наслаждение чужой болью - и возглас:

- Больше не скажут, что все эльфы прекрасны!..

Ярость ударила ему в голову пьяной лютой волной. Слепым рывком Кили дернул из-за плеча меч Фили. Лук он взял с собой для состязания, а с оружием брата не сумел расстаться, и накрест с колчаном висел за плечами его один из клинков-близнецов. Стремительно темнело, закат уже потух, но Кили ничего вокруг не видел: ярость красным шарфом закрыла глаза, и только звериное чутье на чужую жизнь вело его руку в этих страшных жмурках.

Клинок его с шипящим свистом пропорол воздух и врубился в спину не успевшего даже повернуться бандита. Тот с хриплым воплем рухнул наземь, дергаясь и дрожа, и свистящим ударом, всем телом бросившись в вихрем крутанувший его разворот, Кили снес ему голову. Двое других рванулись с земли, отпустили Тауриэль - с ужасом Кили увидел ее неподвижно распростертый на черной траве силуэт. Первый рванул из ножен за спиной меч. Он так и умер - закинув руку за плечо, успев едва-едва оголить клинок и со смешным отчаянием заслонившись от смерти коротким ножом, который прежде держал у лица своей жертвы. Меч Фили развалил его от шеи до пояса, легко, как гнилую деревяшку. Убитый без единого звука повалился на землю - мертвее мертвого, это и слепой бы увидел, но Кили все равно занес клинок, и свирепое серое острие рубануло бандита через все лицо, протянув ему заместо глаз широкую мокро-красную полосу. Последний из шайки успел всего раз столкнуться клинком своим с кровавой сталью в руках Кили - неважный боец, как и все из его сорной породы, он отразил один удар и остановился, раскрывшийся, медлительный, не способный уже защититься, и короткий удар отворил красный фонтан меж его разломленных ребер. Швырнув в сторону меч, Кили бросился подле Тауриэль на колени.

Она не шевелилась. Лицо ее было залито кровью - жидко блестящая тьма растекалась по белой ее коже от пореза через щеку и лоб - но других ран он не видел, а они были, и он, беспорядочно касаясь ее тела, пытался отыскать эти раны и сбивчиво повторял:

- Что они сделали? Куда ты ранена? Тауриэль!

***

«Что они сделали?»

Она не могла бы объяснить. Это было хуже любых ран, любой боли, и жалкая царапина на лице уходила вглубь раной смертельной. Она проиграла бой. То, что начало на Вороньей высоте то чудовище, закончилось сейчас. Все свои годы она спасалась от слабости, перековывала себя и закаляла, переделывала из податливой мягкой паволоки в сталь, и у нее получалось. Она не сомневалась, что с любым противником справится, самым умелым воинам была ровней, и вот, когда она на мгновение заколебалась, сама опустила оружие, чтобы прикоснуться к чему-то другому, решилась добровольно принять свою слабость, слабость эту вогнали, вонзили в нее насильно.

Она была молода, но прежде не была маленькой, никогда, а сейчас плакала, как ребенок, и безмолвным криком исходила, ничего уже не понимая вокруг: «Я ведь сама хотела!.. Почему же так, почему?»

Те люди лежали мертвые, земля пила их кровь, но ей было все равно. Они уже сделали с ней самое худшее.

***

Она не отвечала, отворачивалась, а Кили не знал, что ему делать. Ее тишина чего-то ждала от него, требовала, а он впервые в жизни не мог сделать ничего, ничего. И сквозь могильные камни его гнева, боли и почти суеверного поклонения наконец полезла трава живого чувства. Создатель, как же ему нужен был Фили, нужен был Торин, нужен был тот, кто всегда знал, что делать, кто ответил бы ему сейчас, кто в нем не сомневался, кто… кто любил его. Он шел всегда меж их двумя дорогами, выбирая свой путь где-то между их незыблемыми берегами, а теперь их не было, и он потерял себя в безграничной черной грозе вокруг.