Кровавобородый

- Я передам твое слово мастерам, - сказал он и, помедлив, вымолвил осторожно: - Но есть еще Воронья высота.

Кили смотрел на полированный простор малахитовой стены впереди и видел там, в туманных каменных узорах, мертвые коридоры проклятой башни.

- Пусть ее больше не будет, - сказал он, подняв взор на Балина.

Он сам бы пошел туда с киркой и гром-камнями, но знал, что не сможет. Это место было сильнее его. Но он уже не просто Кили. Он король, а у короля есть армия и подданные, чтобы делать то, с чем одному ему не справиться.

Балин кивнул и вышел из его чертога, а немедля вслед за ним в дверях явился Бофур.

- Государь.

У Бофура обращение это выходило странно, звучало не так, как у других. Он не был неуважителен или насмешлив, нет, но он не вкладывал в этот титул того, что вкладывать полагалось. Звал его точно так же, как и по имени. И отчего-то это было приятно.

- Я в Дейле был, на ярмарке. Вот, подумал, тебе пригодится, -с этими словами Бофур протянул Кили небольшой сверток.

Хмурясь, Кили принял этот подарок, развернул, и из кокона мягкой вытертой кожи золотой бабочкой родилась скрипка. Изумительно красивой работы инструмент, не для их народа сотворенный иноземным умельцем: слишком уж тонок гриф, слишком рядом друг к другу струны, но так заманчиво прекрасный, что не попробовать сыграть нельзя.

Он давно не играл, да и никогда не был таким уж любителем. Когда нужно было о чем-то сказать, он слова выбирал для того, а не музыку, и не за смычок, а за лук хватался, когда рвалась из него злость или лишняя забродившая сила. Он подхватил музыкальное умение это, как и много чего еще, за Фили.

Воспоминание обожгло его, пальцы чуть не до хруста стиснули скрипку, и тлеющий яростью взгляд его пригорел к Бофуру. Но никакие слова у него так и не сошли с губ. Возможно, потому что Бофур их и не боялся. Кили только кивнул и отвернулся, отложив скрипку на стол.

Ночью, лежа без сна уже совсем недалеко до рассвета, Кили вспомнил об этом подарке. Измученный усталостью разум полыхнул злобой, и желание разбить проклятую, не нужную в каменном его мире деревяшку о стену подняло его на ноги. Полированное светлое дерево мерцало нутряным своим перламутром в еле живом свете красных углей в очаге. Фили играл на скрипке. Он не мог уничтожить его вещь. Отсвет огня на лакированном боку скрипки как будто осветил что-то в его мыслях, и Кили понял, что так же думал и о власти своей, об Эреборе. Ради этих сокровищ, ради каждого этого коридора и зала Торин отдал свою жизнь. Отказаться от этого, оставить хоть дюйм этой так дорого купленной земли в небрежении было бы оскорблением его памяти, и жажда отдать эту последнюю дань изо дня в день поддерживала в нем силы действовать.

На следующий день, как обычно начав его раньше рассвета, Кили навестил самоцветные выработки и обошел залы, где кипела работа строителей и кузнецов, считая должным посвятить хотя бы время свое и слово, раз не силы, тем, кто трудился, исполняя его приказания. Позднее, уже поднаторев довольно, чтобы не стыдиться за себя рядом с мастерами, он стал трудиться с ними вместе, сегодня в шахтах, завтра за резьбой на колонне или у огня в кузнице, но пока он был еще слишком неумел для такого. Явиться на Воронью высоту, где сегодня занято было множество, он так и не сумел себя заставить, но, чтобы не быть совсем малодушным, поднялся на стену над великими вратами Эребора и взглянул в сторону башни. Контур ее четко выведен был против пасмурного белого неба. Взгляд соскальзывал с этих проклятых камней, и вместо Высоты Кили стал смотреть во все другие стороны, пока его внимание не привлекло движение на ведущем к воротам мосту.

Празднично-рыжим плащом струились по ветру ее волосы. С высоты стен можно было бы ошибиться, но ее не узнать он не мог. Снова в привычном единении поднялись в груди разом два чувства: нерассуждающей радости и злости на себя за эту самую радость. Он не желал ее видеть и ненавидел себя за то, что сам собственному приказу не подчинялся.

- Господин, - взбежав на стену, обратился к нему привратный страж. - Посланница эльфийского владыки хочет говорить с тобой.

***

Владыка Трандуил взглядом указал на лежавший перед ним сверток.

- Отдай это Королю-под-Горой, - сказал он. - Он и его спутники покидали нас в такой спешке, что оставили кое-что свое.

Тауриэль склонилась в коротком поклоне, взяла сверток - тяжелый и жесткий, железно холодивший пальцы сквозь обернувшее его полотно. Оружие. Гадая, почему именно сегодня владыка вспомнил о давно отобранной у пленников стали, она покинула королевский чертог и откинула ткань, взглянула: в свертке были два одинаковых коротких клинка, несколько кинжалов и лук.

***

Два клинка-близнеца, принадлежавшие Фили. Торин перековал в них двуручный меч их отца, поделив эту славную сталь на двоих его сыновей, но пока Кили дорос до того, чтобы хоть начать управляться с тяжелым серьезным оружием, Фили так навострился драться обоими мечами разом, что Кили не стал забирать у него свой. Не для чего было: ему не нужно было держать в руках принадлежавшую отцу вещь, у него был Фили, с отцовским оружием и с превосходством старшего, чудесно свой, пускай и выше во всем и всегда.

Кили поднял глаза от принесенного Тауриэль свертка к ее лицу.

- Я… Спасибо.

Она кивнула в ответ. Взгляд ее не оставлял его ни на мгновение, и он опустил голову, снова глядя на оружие у себя в руках. Клинки Фили тускло сверкали в зеленом полумраке привратного чертога. Это было любимое его оружие. Может быть, случись оно с ним в том бою, все кончилось бы иначе… Кили знал, что это не так, что никакой меч не поможет против армии, но мысль эта не уходила.

Тишина вокруг, как и в прошлую их встречу, начала густеть, точно неподвижный воздух перед грозой, тяжело давить на грудь.

- Я не знала, что ты лучник, - вдруг сказала Тауриэль, и в ее голосе ему почудился вызов, что-то веселое и вольное.

***

Едва покинув дворец, Тауриэль отложила в сторону остальное и взяла в руки лук. Из незнакомого дерева сделанный, он распахивал свои крылья не так широко и долго, как ее собственный, и был неудобно короток для ее руки, но когда она попыталась натянуть его, всех ее сил едва хватило, чтобы самую малость сдвинуть с места тетиву. Она улыбнулась этому очередному различию, черно-белому контрасту меж ними. И вдруг придумала, что можно сделать.