Страница 18 из 20
И вскоре естество заговорило в них в полный голос!
Правда, Камиллу пришлось столкнуться с некоторыми трудностями, поскольку кровать была очень узкой и он вынужден был правой рукой «опираться о пол для успешного завершения своего предприятия».
Охваченные огнем желания, они проявили столько чувства, столько ловкости и настойчивости, что кровать их с треском рухнула, и они очутились на полу.
И только когда в комнате была переломана вся мебель, а за окном начало светать, Камилл и Люсиль Демулены, уставшие и счастливые, заснули крепким сном…
Глава 8
Симона Эврар – вдохновительница Марата
Мужчины – это лишь то, что нравится женщинам.
Декабрьским днем 1790 года некий господин лет сорока, с отталкивающим жабьим лицом, выпученными желтыми злобными глазами, приплюснутым носом и твердым ртом, вошел, озираясь по сторонам, в дом 243 по улице Сент-Оноре. Поднявшись на третий этаж, он постучал в дверь квартиры и постарался изобразить на лице подобие вежливой улыбки.
В проеме открывшейся двери показалась довольно красивая двадцатишестилетняя брюнетка, серые глаза которой при виде этого стоявшего на лестничной площадке монстра приняли нежное выражение.
– Входите скорее, – сказала она.
Мужчина вошел в маленькую квартирку, сразу же наполнив ее своим ужасным запахом.
Так Марат, директор газеты «Друг Народа», познакомился с молодой гражданкой Симоной Эврар…
Эта привлекательная особа родилась в 1764 году в городе Турню, где отец ее работал плотником на судостроительной верфи. В 1776 году она переехала в Париж, где устроилась работать на фабрику по изготовлению стрелок для часов.
Находясь в окружении смелых людей, веривших в дело Революции, она прониклась восхищением ко всем, кто хотел бороться с врагами Революции.
А в это время Жан-Поль Марат в своей газете с настойчивостью маньяка требовал начать массовые убийства.
В июне 1790 года он писал:
«Год назад пять или шесть сотен отрубленных голов сделали бы вас свободными и счастливыми. Сегодня же надо снести десять тысяч голов. А через несколько месяцев вы, быть может, обезглавите сто тысяч врагов и этим сотворите чудо: поскольку не будет вам покоя, пока вы не истребите всех, до последнего отпрыска, непримиримых врагов Отчизны…»
Спустя несколько месяцев он яростно призывал, не прекращая чесаться (поскольку страдал от шедшей по всему телу экземы, заставлявшей его для облегчения страданий жить в наполненной водой ванне):
«Хватит вам терять время на то, чтобы изобрести способы защиты. Из всех способов вам остается только один: тот, о котором я уже давно и неоднократно вам говорил: общее восстание и массовые казни. Даже если придется отрубить пять тысяч голов, нельзя колебаться ни секунды. Вешать, вешать, дорогие друзья. Это – единственное средство для того, чтобы сломить сопротивление ваших коварных врагов. Были бы они сильнее, они без жалости перерезали бы вам горло. А посему – режьте их безо всякого снисхождения».
Эти провокационные призывы к убийствам, быть может, и восхищали юную душу Симоны Эврар, но в конце концов надоели Национальному собранию, которое особенно возмутилось, когда Марат в своей газете написал:
«Беритесь за оружие!.. Пусть ваши первые выстрелы поразят подлого генерала72, уничтожат продажных членов Национального собрания с подлым Рикетти73 во главе. Отрубите же большие пальцы всем бывшим дворянам, разбейте головы всем клерикалам. Если вы глухи к моим призывам, значит, вы сами не лучше их!»74
Мирабо, а особенно Лафайет, были вне себя от ярости. Генерал немедленно направил триста солдат в типографию «Друга Народа».
Обыскав все шкафы и перерыв все ящики, они конфисковали несколько номеров газеты, но не смогли найти Марата, который в это время скрывался в расположенном неподалеку винном погребке.
В этом мало пригодном для творчества месте любезный журналист продолжал писать свои кровавые манифесты. Узнав об обыске, произведенном в его типографии, он пришел в неистовство, стал призывать толпу к истреблению Национальной гвардии и попросил женщин называть Лафайета Абеляром75.
На сей раз генерала чуть не хватил удар. На розыски Марата он бросил всю полицию.
Находясь в розыске, Марат в течение недели вел полную опасностей беспокойную жизнь, скрываясь и продолжая писать то на чердаке, то в подвале, а то и в пещерах монастыря «Кордельеров».
И так продолжалось до того дня, когда один из рабочих-печатников типографии газеты «Друг Народа» сообщил Марату, что нашел для него надежное убежище:
– Моя свояченица, Симона Эврар, восхищена вами, – сказал он. – Она готова спрятать вас у себя. Ну кому придет в голову искать вас у какой-то работницы с фабрики по производству стрелок для часов?
Марату эти доводы показались убедительными. На другой день он уже стоял у дверей квартирки Симоны Эврар, которая тут же влюбилась в него.
Эти уста, требовавшие крови, эти глаза, блестевшие при свете фонаря, этот лоб, за которым рождались планы массовых убийств, эти руки, без конца сжимавшиеся, будто бы на горле у антипатриотов, – все это необычайно возбуждало девушку.
В тот же вечер она стала любовницей публициста… Целых два месяца Марат скрывался в этой квартирке на улице Сент-Оноре, окруженный нежностью и заботой Симоны, питавшей к нему чувство, больше похожее на обожание. Пока он сочинял призывы к убийству, которым суждено было возбудить парижский люд, девушка, зная о его вкусах гурмана, готовила для него вкусное рагу…
Эта приятная жизнь беглеца в домашних туфлях очень нравилась Марату. В один из мартовских дней, стоя у открытого окна, он взял за руку свою любовницу и, как пишет Верньо, «объявил ей, что берет ее в жены в просторном храме природы».
Растроганная этим, Симона разрыдалась.
Увы! Как-то вечером один из его друзей сказал ему, что про его убежище стало известно и что Лафайет собирался направить туда полицейских. Насмерть перепуганный Марат помчался прятаться… к одному знакомому кюре в Версале, который милостиво принял его.
В своем новом убежище он пробыл недолго. То, что он находился под защитой Церкви, видно, не давало ему покоя и вызывало дополнительный зуд… Покинув кюре, он поселился в доме одного своего знакомого гравера по фамилии Маке.
Но там он повел себя плохо.
Хозяин дома сожительствовал с некоей мадемуазель Фуэс, которой было тридцать пять лет и которая была очень недурна собой. Марат с завистью поглядывал на нее, напуская на себя тот суровый вид, который так нравился женщинам76. На мадемуазель Фуэс это тоже подействовало, и, когда гравер спустя несколько дней уехал куда-то по делам на три недели, она без колебаний отдалась Другу Народа…
Вернувшись домой, Маке, естественно, узнал от услужливых соседей обо всем, что произошло в его отсутствие. Придя в ярость, он вышвырнул Марата за дверь.
Тогда журналист направился в Лондон. Но, решив, что его преследуют, он внезапно покинул дилижанс в Амьене, скрылся в лесу, а затем вернулся в Париж…
В столице он подвергался сразу двум опасностям: с одной стороны, его разыскивала полиция Лафайета, а с другой – гравер Маке, поклявшийся разделаться с ним77.
И тогда Марат снова пришел к Симоне Эврар…
Это убежище – вопреки сообщению друга – не было известно ищейкам Национального собрания.
Марат скрывался там еще несколько месяцев в окружении ласки и забот своей любовницы.