Еще один день

Андрей же, для которого в этот вечер действительно существовала одна Татьяна, все делал только для нее, а совсем не в пику Светлане. Делал искренне, без рисовки. Он вообще хитрить не любил и, когда все-таки хитрить случалось, чувствовал себя не в своей тарелке. Но так как ловчить ему приходилось перед людьми, которые сами были ловкачами, то притворство особенно не тяготило, и перед собой он оправдывался без усилий. Андрей был парнем башковитым, и, разумеется, понимал, что в его присутствии Светлана заводится, но это, рассуждал он, ее личное дело. Он правильно считал, что она отказала Матвею Плясуле, а потом неудачно выскочила замуж по собственному капризу. Когда он говорил Матвею, что не помнит, целовал ли Светлану, прощаясь у калитки, он не обманывал ни Матвея, ни себя. Потому что в самом деле не помнил. Поцелуи памятны только тогда, когда делаются по любви. А если ты походя чмокнул кого-то в щеку, то со временем такой поцелуй можешь и не вспомнить. Он никого ни к чему не обязывает.

Сегодняшний вечер Андрей рисовал себе совсем не так, как он сложился. У пилотов в Андреевском была своя ведомственная гостиница, оборудованная намного лучше районной. В ней был даже номер для начальства. Номер пустовал, и Андрей договорился с директором устроить Таню там. Почему в нем родилось такое желание, он не знал. Так же, как не знали, не знают и не будут знать таинство зарождения чувства все когда-либо жившие, живущие и те, которым еще предстоит жить. А вот момент, когда захотелось «достать с неба звездочку», Андрей запомнил. Потребность сделать для Татьяны то, чего она не ждет и ждать не может, возникла у него после того, как новая его знакомая, расставаясь у редакции, сказала: «Позвони ближе к вечеру». С этого самого момента он с нетерпением стал ждать вечера. Едва отойдя от редакции, купил в газетном киоске «Северную звезду» и выписал в блокнот редакционные телефоны. Звонить начал сразу после обеда. Позвонил по одному номеру, никто ему не ответил. Позвонил по второму – то же самое. Тогда он обратился напрямик к редактору. Тот даже не поинтересовался, кто звонит, сухо сообщил:

– Ростовцева в командировке. Звоните послезавтра.

Куда Татьяна полетела, с кем, на сколько, Андрей узнал у редакционной машинистки Натальи.

Наталье было восемнадцать лет. Она еще не распустилась, и непонятно было, распустится ли. Уж очень невзрачный был бутон. Угловатая, какая-то шарнирная, с острыми локотками и коленками, с острыми ключицами. Заверни все это в самую дорогую и модную упаковку, все равно останется как есть, доска доской. Наталья свою неуклюжесть очень переживала и потому вела себя, как она считала, независимо. В ее представлении независимость означала несогласие с любым-всяким. Для нее не было никаких авторитетов. Единственным человеком, для которого делала исключение, выслушивала его до конца и не только выслушивала, но порой с его мнением соглашалась, была Светлана. Поблажку Светлане Наташа делала совсем не потому, что считала ее отличной от других, а потому, что жалела. Она знала о Светланином романе (свои отношения с Андреем Светлана называла только так) лишь по рассказам героини и в полной мере этим рассказам сопереживала. Поэтому она убеждала себя, что Андрей ей неприятен, и, встречаясь с ним, искала, к чему бы придраться.

Когда Андрей спросил о Татьяне, Наталья не просто задохнулась, она оглохла от негодования. Выпускница Уральского университета, которая всего три часа назад была для нее чуть ли не небожителем, оказалась очередной обидчицей Светланы. Андрей никогда бы не спросил о человеке, который его не интересует как «предмет», решила Наталья и, конечно же, своего собственного мнения о личности практикантки скрывать не собиралась.

– А тебе чего эта ненормальная понадобилась? – с вызовом спросила она.

– Почему ненормальная? – опешил Андрей.

– Нормальная к нам в таких сапожках не поедет. – Наталья выставила ногу, обутую в Татьянин сапог, помотала носком. – В командировку приехала… Спасибо, Светлана ее одела. А то бы твоя фифочка совсем околела. Не Светка, в жизни бы этой доходяге свои пимы не отдала. – Наталья разжигала себя злостью и всеми теми обидами, которые нанес Светлане Андрей.

Она не хотела, да и не могла понять, что Андрею было совершенно безразлично, как к нему относятся Наталья и Светлана. В настоящий момент его интересовала только Татьяна.

– Куда они все-таки делись? Они со Светкой полетели?

– С кем еще? Сама она – тетя Мотя. Что такое буровая, и то не знает. Светлана повезла ее к Федякину.

– Когда прилетят?

– Должны послезавтра. Если ты такой добрый, пимы своей Танечке доставай сам. Мне мои самой нужны.

– Правильно. Наденешь их на руки и будешь ходить на четвереньках. Самое для тебя подходящее положение.

Что вопило ему вслед независимое существо, Андрей не слышал. Ему надо было обойти кое-кого из приятелей. Предупреждение, которое обронила Наталья со зла, он воспринял как еще одну возможность позаботиться о Татьяне. Приятелей у Андрея была половина поселка. Нашлись у них шерстяные носки, меховые рукавички, ушанка из ондатры. И даже унты из оленьего камуса. В общем, экипировки он набрал с большим запасом.

Уходя, Андрей хотел предупредить Татьяну, что о теплых вещах заботиться не надо – все есть. Но сказать об этом ни с того ни с сего вроде бы неудобно. Светлана и без того была на взводе, а тут могла сорваться и испортить Тане настроение на всю ночь. Совсем неожиданно Светлана сама вывела Андрея из трудного положения. Словно подслушав его мысли, она сказала:

– Ты, подруга, решила лететь к рыбакам? А ничего у тебя, наверное, не получится. В сапожках не полетишь, а валенки, хочешь не хочешь, придется возвращать.

Но Андрей вмешался, не дав ей договорить.

– Не ломай голову, у меня все есть, – сказал он, и Светлана почувствовала в его словах радость. Он по любому поводу готов был услужить Татьяне.

Сейчас Светлана сидела на кровати и думала, что ей, наверно, никогда не добиться расположения Андрея. Слова Тани о том, что она не верит в любовь по переписке, Светлана не приняла всерьез. И чтобы остудить ее, она, после долгого молчания, сухо предупредила:

– Ты этому летуну не верь. Я на нем обожглась.

Татьяне было все равно: обжегся кто-то на Андрее или не обжегся. Любая девушка, которую заинтересовал парень, уверена, что только она сама может составить о нем правильное суждение, все остальное – от лукавого. Светлана это поняла, и в ней забродило копившееся в течение вечера негодование на чужую слепоту и самоуверенность.

Почувствовав внезапную симпатию к этой, как ей казалось, неустроенной и незащищенной девушке, она еще в редакции, во время первой их встречи, с горячей категоричностью решила, что по всем человеческим, а тем более журналистским канонам она обязана взять над ней шефство. Шуба и валенки, конечно, не такая уж и большая забота. С одежкой-обувкой Татьяне помогли бы и без нее. В том же райкоме партии есть и полушубки, и валенки, и унты. Настоящая забота – это не полушубки и валенки, это совсем другое. К сожалению, Татьяна этого не понимает…

А свеча горела себе да горела. Светлана три раза уже подрезала фитиль, снимая нагар. При этих ее движениях ровный желтый свет становился неверным, начинал метаться по стенам комнаты, высвечивая совершенно неожиданные предметы. В последний раз из темноты выпрыгнула и заметалась по стене тень от гитары, которую Андрей, уходя, прислонил к изголовью кровати. Несколько мгновений тень стремилась вверх и, казалось, вот-вот коснется потолка. Но ожившее под ножницами пламя успокоилось, и все двинувшиеся в самостоятельную жизнь тени притихли тоже и заняли каждая свое место. Татьяне гитарное отражение напомнило о недавних мелодиях, которые тут же связались с образом музыканта, и она спросила:

– Ты на гитаре играешь? И вообще на каком-нибудь инструменте играешь?

– Мне слон на ухо наступил, – глухо ответила Светлана. – А гитару мне подарили. У нас года три назад такая мода появилась: гитары дарить. Играет человек, не играет, а гитару ему в какую-нибудь памятную дату поднесут. Откуда такая мода взялась – не знаю…