Страсть Клеопатры

– Что же это, дорогой? – спросила Джулия.

– Мы определенно знаем, что, если она снова решится на убийство, нам мало что удастся сделать, чтобы ее остановить.

Увидев, как помрачнели лица его компаньонов, он пожалел, что сказал это. Но это была правда. Суровая, неотвратимая правда, которую им следовало знать.

Когда же он набрался мужества, чтобы взглянуть на Джулию, в глазах ее не было страха, а лишь сочувствие и тревога. Тревога за него. Это поразило его.

– Я не хочу, чтобы ты понапрасну корил себя за это, Рамзес.

– Сейчас я вас покину, – тихо сказал Самир. – Мои люди потеряли ее в Александрии, но, возможно, им удастся найти ее снова. Если хотите, я могу организовать проверку всех кораблей, прибывающих в Англию из Порт-Саида. Дайте мне знать, каким будет ваше решение, мой повелитель, и я все исполню.

– Нет, Самир, – возразила Джулия. – Вы не должны уходить так скоро. Побудьте с нами. Отдохните. Поешьте что-нибудь. Я распоряжусь, чтобы вам подготовили комнату.

– Нет, но я вам благодарен за заботу, – ответил Самир. – Я остановился у своего давнишнего знакомого по Британскому музею. Утром я вернусь в Лондон убедиться, что в вашем доме вы будете в полной безопасности.

– В безопасности? – удивилась Джулия. – Разумеется, там безопасно.

– Конечно. Но сердце мое успокоится только тогда, когда я проверю это лично. Как успокоилось оно сегодня вечером, когда я увидел вас в «Максиме», таких красивых и полных жизни.

Он поднялся и взял Джулию за обе руки, а та поцеловала его в щеку.

– Доброй ночи, дорогая Джулия. Доброй ночи, мистер Рамзи. – Произнеся это вымышленное имя, Самир робко улыбнулся. – Я бы хотел прибавить еще «и приятных сновидений», но увы…

И он вышел, закрыв за собой дверь.

Когда Самир ушел, Джулия перевела взгляд на Рамзеса. Впервые за много недель она выглядела такой встревоженной. Ему это очень не нравилось. Как не нравилось и то, что их похожее на сон путешествие по странам и континентам оборвалось так внезапно.

Но что в действительности ее тревожило? Казалось, ее больше беспокоило его мрачное настроение, чем то, что Клеопатра жива и здравствует.

– Ты думаешь, нам следует бояться ее, Рамзес?

– Она грозила сломать тебе шею, как тростинку. Я в точности передаю ее слова.

– Ну, сейчас это у нее уже не получится. К тому же она сказала это уже после того, как ей это не удалось. Потом мы с ней, если помнишь, были наедине довольно долго, но она лишь бросала мне угрозы.

– Да, но тогда ей помешали, не так ли? Неужели ты действительно веришь, что с тех пор она изменила свои намерения?

– Наверняка этого никто сказать не может.

– А я могу, – сказал Рамзес. – Из Оперы ее выгнало чувство гнева. Она испытывала досаду и злость на меня за то, что много лет назад я допустил, чтобы Марк Антоний потерпел в бою поражение и потому погиб. Ее переполняли эмоции, она потеряла контроль над собой, поэтому выехала на железнодорожные рельсы. Видишь ли, она никогда не хотела эликсира для себя. Я предлагал ей его, когда она была царицей, но она отказалась. Клеопатра попросила его, лишь когда ее любовнику грозил крах, но даже тогда она просила его исключительно для него, для него одного. И все ради осуществления безумной мечты о создании бессмертной армии.

– Ты был прав, Рамзес, когда не дал ей зелья. Подумай о том, как ужасно мог бы в результате измениться наш мир. Порой смерть деспота – единственное, что может освободить нас от него. А когда люди, облеченные властью, нарушают Божьи законы… От одной мысли об этом меня бросает в дрожь.

– Не знаю, – покачал головой Рамзес, и голос его упал до шепота. – Да, она была царицей, но она могла бы справиться со своим деспотизмом. Как я, будучи царем, преодолел свой произвол, отойдя от власти. Но могла бы или нет – этого мы не узнаем никогда. Сейчас мне известно только одно: она жива и убивает без колебаний и раскаяния. А ответственность за то, какой она есть сейчас, в настоящее время, лежит на мне. Причем, боюсь, нынче она намного опаснее, чем могла бы когда-либо стать в древние времена.

Джулия ничего не ответила. Рамзес взглянул на нее. Она снова села за стол и подняла на него печальные глаза.

– Я не люблю ее, дорогая моя, – сказал он. – То, что ты услышала в моей исповеди, это не тоска по ней. Это раскаяние в том, что я натворил, разбудив ее.

Рамзес подошел к ней вплотную и встал перед ней на одно колено. В глазах Джулии он увидел терпимость и глубокое чувство любви.

– Ты – моя любовь, моя единственная любовь, – произнес он. – Мы представляем собой союз двух бессмертных, истинный союз умов, тел и духа. Но сейчас наш светлый путь омрачает тень этого существа, которое я допустил в наш рай.

Джулия жестом попросила его встать и, когда Рамзес сел за стол напротив нее, прямо взглянула на него.

– С той страшной аварии, в которую попала Клеопатра, прошло уже два месяца, – сказала она. – Если она до сих пор жаждет отомстить, то что-то не слишком она торопится.

– Есть еще одна причина, по которой я склоняюсь к мнению, что она вообще не хочет контактировать с нами.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – Джулия заглянула ему в глаза. – Рамзес, тебе не следует опасаться, что я стану ревновать тебя к этому созданию, как какая-нибудь школьница. Кем бы она ни была, сейчас я равна ей и по силе, и по неуязвимости.

– Я знаю это, – сказал он.

– А еще я, как и раньше, не верю, что это настоящая Клеопатра.

– Но кто же это еще может быть, Джулия?

– Рамзес, у Клеопатры не может быть души. Просто не может. А я верю, что у каждого человека есть душа. Я не знаю, куда попадают души людей после смерти, но я уверена, что они не могут оставаться внутри трупов, которые столетиями лежат в земле или хранятся в музеях.

Он потянулся к ней и погладил по щеке. Какая она ослепительная и бесстрашная, сообразительная и отважная.

Человеческие души. Ну что мы вообще знаем о душе?

В голове его кружилось множество древних молитв и песнопений, перед глазами возникали лица давно умерших жрецов. Вспышкой промелькнула его прежняя обязанность, которую он выполнял, будучи царем, участвуя во всевозможных ритуалах на рассвете, в сумерках, в полдень. Он спускался в свою новую гробницу, подготовленную для него во время его царствования, и просил, чтобы ему читали вслух бесконечные надписи на ее стенах. Его душе после его смерти на земле предстояло отправиться на небеса. Однако где она находилась сейчас? Разумеется, в нем.

Это было слишком сложно для осмысления. Но он точно знал, что это существо было Клеопатрой! Джулия могла сколько угодно рассуждать о невозможности такого, могла называть ее монстром, выходцем с того света, могла говорить о христианских поверьях, согласно которым человеческая душа покидает тело на невидимых крыльях. Но он был уверен, что та, кого он воскресил в Каирском музее, была Клеопатрой.

– Пойдем. Давай прогуляемся, – предложила Джулия. – Мы с тобой находимся в одном из прекраснейших городов мира и при этом не нуждаемся в сне. Если уж нам суждено скоро возвращаться в Лондон, давай сейчас пройдемся по этим улицам, не думая об уличных грабителях, несчастных случаях и даже о самой Клеопатре.

Радостно рассмеявшись, он позволил ей поднять его на ноги с такой неожиданной силой, которую всего несколько месяцев назад даже нельзя было себе вообразить.

6

Когда-то Джулия боялась рек.

Еще девочкой она отказывалась подходить к любым перилам по берегам Темзы, потому что была уверена, что неминуемо поскользнется, упадет через ограждение, и темные воды бесследно поглотят ее.

Но сейчас, когда они с Рамзесом шли вдоль Сены в сторону темных очертаний собора Нотр-Дам, она не испытывала страха.

Она чувствовала, что, стоило только ей захотеть, и она могла бы без устали проплыть эту реку по всей ее длине. Вместе они могли бы по Сене добраться до самого моря, а там поселиться на каком-нибудь необитаемом острове, куда из-за жестоких штормов и неприступных скалистых берегов не мог бы вторгнуться ни один смертный. Там они нашли бы уединение, которое позволило бы им неторопливо наслаждаться любыми своими мыслями с тем же упоением, с которым иные рассматривают драгоценные камни.