Страница 17 из 32
– Это и есть тот Тарас, о котором я вам говорил, – представил Тараса Сошенко.
Глянув на приветливого хозяина, услышав его полтавский мягкий выговор, Тарас чуть не расплакался. Здесь был еще один земляк, Григорович, и с ним сразу переговорил Сошенко про Тараса, как советовал старый Венецианов. За столом гостеприимный хозяин все подкладывал в тарелки и подливал в чарки. После ужина он со скромной гордостью показал последнюю свою книгу – перевод пушкинской «Полтавы».
– Мне предлагают подготовить второе издание, – сказал он. – Может быть, вы, – обратился он к Тарасу, – попробуете сделать иллюстрации к «Полтаве»?
– О, если б только смел!
– А сейчас почитайте, Евгений Павлович, просим! – попросили гости.
– Как бы я хотел увидеть и самого Пушкина! Ведь он тут, в Петербурге… – тихо вымолвил Тарас…
И он увидел Пушкина.
За несколько дней до этого Мокрицкий увлеченно рассказывал Тарасу:
– Ах, какой вчера был вечер в нашей мастерской. Никогда в жизни не забуду.
Ему не терпелось быстрее рассказать, а Тарасу, конечно, не терпелось быстрее услышать.
– Рассказывай!
Аполлона не надо дважды просить.
– Вчера было столько посетителей в нашей мастерской.
– У вас всегда собирается много народа… – промолвил Тарас.
– Но вчера, вчера с Жуковским приходил Александр Сергеевич Пушкин.
– Пушкин? – подозрительно глянул Тарас. – И ты видел самого Пушкина?
– Я его уже не впервые видел, – с детской гордостью ответил Аполлон. – Я видел его уже дважды у знакомых. Если бы ты знал, что я чувствовал! Он сказал мне: «Только не женитесь, и Италии вам не миновать». А вот вчера, вчера целый вечер они были у нас…
– Ну, расскажи по порядку, – попросил Тарас.
– Вечером после обеда Карл Павлович лег отдохнуть, а я сел читать ему Вальтера Скотта. Он любит, когда ему читают.
Тарас с завистью посмотрел на Аполлона. Он сидит, как дома, у Карла Брюллова, читает ему…
– И вдруг заходит Лукьян, – продолжает Аполлон, – и говорит, что приехали Василий Андреевич Жуковский и Александр Сергеевич Пушкин.
Я пошел в студию, чтоб не мешать им, но вскоре Карл Павлович позвал меня, чтоб я принес портфель с его рисунками.
– И ты его увидел, – дрожащим голосом спросил Тарас, – близко?
– Вот так, как тебя, – радостно ответил Аполлон. – Какой он! Если бы ты знал, какой он! Сама жизнь! И такой простой, веселый. Я счастлив, Тарас. Это же два гения – наш Карл Великий и Пушкин. Стоит ли удивляться, что они сразу поняли друг друга и подружились? Я думаю, что так только у гениев и бывает. Простым смертным еще надо приглядеться один к другому, пуд соли, как говорится, съесть. А таланты с того начинают, чем простые люди заканчивают. С каким восторгом рассматривал Александр Сергеевич рисунки нашего Карла! А как дошел до рисунка «Съезд на бал к австрийскому послу в Смирне» – Карл Павлович недавно его закончил, – как глянул Александр Сергеевич, как зальется смехом, кричать, прыгать начал, ну совсем ребенок! И действительно, разве можно без смеха смотреть на этот очаровательный шутливый рисунок? Представь себе – смирненский полицмейстер, толстый, круглый, спит посредине улицы на ковре и подушках. На эту карикатурную фигуру нельзя без смеха глянуть. Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, смеялся, аж слезы выступили. Хочет слово вымолвить и не может. «Дорогой мой, – говорит он наконец Карлу Павловичу, – подари мне этот рисунок. Прошу тебя!» А рисунок этот уже принадлежит графине Салтыковой, чтоб ее черти забрали. «Не могу, – говорит Карл Павлович, – честное слово, не могу». А Пушкин не может оторваться от рисунка. «Подари, – говорит, – брат, я на колени перед тобой стану». И действительно на колена стал. Я думаю: «Неужели Карл Павлович откажет? Пушкин, Александр Сергеевич Пушкин на коленях стоит». И я в мыслях Салтыкову ко всем чертям посылаю. А Карл Павлович свое: «Не могу, брат, понимаешь, отдал уже, надо слово держать. Я тебе другой сделаю, копию, и с тебя самого портрет напишу. Вот приедешь после четверга – начнем»
– И он согласился приехать? – прервал Тарас. – Он приедет позировать?
– Приедет, обязательно приедет! – ответил Аполлон. – Пообещал приехать через три дня. Условились так. Снова увижу его и буду видеть еще столько раз! Ну, наш Карл Павлович сделает с него такой портрет, какого еще никто не писал. Я уверен, лучше будет, чем Тропинина и Крамского, хотя и те хороши, но не тот, не тот Пушкин там! Наш Карл кого любит, тот у него чудесно выходит! Все говорят – портретист он непревзойденный! Вот только как мог он ему отказать и не подарить рисунка… – неожиданно грустно покачал головой Аполлон. – Подумаешь, слово Салтыковой – это же Пушкин!
– Ну, так он же сделает копию! – успокаивая, сказал Тарас. – А если сам Брюллов сделает копию, это же одинаково, что и оригинал. Пушкин не рассердился?
– Нет, нет, он ходил по мастерской от картины к картине, и глаза его так вдохновенно блестели. Вот таким бы его нарисовать! И оба – он и Жуковский – на прощанье обняли Карла Павловича и расцеловались. До конца жизни не забуду этот вечер!
– Если бы мне хотя бы в щелочку его увидеть, Пушкина! – мечтательно промолвил Тарас.
– Почему в щелочку? Вот он приедет на сеанс, а ты приходи ко мне, как будто по какому-то делу, и увидишь, – великодушно предложил Аполлон.
Они еще долго ходили, «провожали» один другого, не обращая внимания на шум на улицах, на площади перед Адмиралтейством, где в этом году особенно модным было катание с насыпанных там горок. Дамы катались на тройках, победнее – просто на санках.
– Ну, пора по домам, я уже замерз. Хотя у меня подкладка пальто теплого цвета – красного, но цвет греет мало! – засмеялся Мокрицкий. – А ты, наверное, совсем задубел?
– Я привычный, – улыбнулся Тарас. Он готов был ходить с новым другом до утра.
– Не забудь, послезавтра я пойду с тобой на лекцию по анатомии. Пойдешь?
– Еще бы!
Они крепко пожали друг другу руки и наконец разошлись.
Следующим вечером под впечатлением рассказа Мокрицкого Тарас перечитывал Пушкина, читал «Полтаву» в переводе Гребенки и пробовал делать к ней рисунки.
А на третий вечер, как было условлено, Тарас зашел к Мокрицкому, чтоб вместе идти на лекцию. Сколько еще надо было ему прочитать, послушать, увидеть, как жадно он тянулся к знаниям!
Мокрицкого он встретил в дверях его небольшой комнаты, уже одетого и как будто чем-то удрученного.
– Ты уже оделся? Я опоздал? – перепугался Тарас.
Мокрицкий вдруг махнул, сел на стул в передней и заплакал.
– Что, что с тобой? – рванулся к нему Тарас.
– Пушкина… Пушкина убили на дуэли.
Они пошли вдвоем. Не на лекцию, конечно. Поток людей двигался на Мойку, шли пешком, ехали на извозчиках.
– К Пушкину, – просто говорили люди, нанимая сани.
Мойка была переполнена народом. Толпа стояла на Певческом мосту, толпа стояла перед домом, где была квартира Пушкина. С дома выходили и входили люди. Обратил на себя внимание высокий старик. Он вышел, рыдая.
– Вам Пушкин родственник? – спросила его какая-то женщина в платке.
– Я русский, – ответил старик и заплакал еще сильнее.
Последняя квартира Пушкина была в доме княгини Волконской – матери декабриста Сергея Волконского. Сюда, в этот дом, когда Сергей Волконский сидел арестованным в Петропавловской крепости, приезжала его молодая жена Мария. Самоотверженная русская женщина поехала за мужем в Сибирь, на каторгу.
Тарас не знал – именно ей, своей тайной юношеской любви, посвятил Пушкин свою «Полтаву». А теперь ее друг детства, ее пылкий поэт лежал мертвым…
Тарас с Мокрицким зашли в парадный подъезд под аркой, поднялись по широкой лестнице вверх, в квартиру поэта.
Пушкин лежал на столе в черном сюртуке, спокойный, с выражением застывшей мысли на лице.
В головах его стоял Жуковский, и крупные слезы катились по его щекам. Кусая губы, стоял лицейский товарищ Пушкина и секундант последней фатальной дуэли – Данзас.