Арминута

Адриана неодобрительно тряхнула головой, сама ловко слизнула каплю и помахала рукой, призывая меня есть побыстрее.

– Да, пришла беда – отворяй ворота, – вздохнула она.

Я засунула весь леденец в рот и без всякой охоты продолжала сосать, пока от него не осталось нечто бесцветное, почти невидимое.

– Дай сюда, – раздраженно потребовала Адриана и обгрызла все до деревянной палочки.

Я спросила почтового служащего, как долго будет идти до того города мое письмо, сколько времени уйдет на доставку, сложила дни, умножила на два, добавила еще один: маме же нужно написать ответ. И начиная с одиннадцатого дня стала ждать, каждое утро сидя на низенькой каменной изгороди и наблюдая, как ребятишки на небольшой площади играют в салочки или в классики. Я сидела на ласковом сентябрьском солнце и болтала ногами, и порой мне представлялось, что, вместо того чтобы получить обычный конверт, я увижу своего дядю, которого всегда считала отцом. Он вернется за мной на своей длинной серой машине, я прощу его за то, что он отказался забрать меня назад, оставив на тротуаре перед домом, и уехал.

А может, они приедут вдвоем, она будет совсем здорова, сделает пышную прическу у своего парикмахера – он иногда стриг и меня, когда челка отрастала до самых глаз, – и наденет один из своих мягких шарфов, которые она носит в межсезонье и так красиво повязывает.

– Чего ты ждешь? Любовного послания? – шутил почтальон всякий раз, когда, безрезультатно порывшись в своей кожаной сумке, говорил мне «нет».

Однажды ясным днем рядом с домом остановился фургон. Водитель подошел к нам и спросил, на каком этаже живет получатель, и назвал имя матери. Он начал выгружать пакеты. Дети бросили играть и стали помогать втаскивать вещи по лестнице. Мы сгорали от любопытства, а он забавлялся, поддразнивая нас.

– Осторожно, углы не повредите. Сейчас поднимемся, и сами все увидите, – уговаривал он особенно нетерпеливых. – Покажите, где спят девочки, – заявил он, как будто выполнял инструкции, заученные наизусть.

Мы с Адрианой открыли комнату, недоверчиво поглядывая на него. Спустя несколько минут он собрал двухъярусную кровать, к которой прилагались лесенка и два новых матраса. Потом у стены появилась трехстворчатая ширма, отгородившая кровать от остальной комнаты. Водитель вернулся к фургону за чем-то еще: это был ответ на мое письмо.

– Но кто все это заказал? И кто будет платить? – забеспокоилась Адриана, словно очнувшись от сна. – Папа и так весь в долгах. А мама? Мама-то где?

Она куда-то ушла после обеда, взяв с собой ребенка и не сказав нам ни слова. Наверное, заговорилась с соседкой.

– Родители нам денег не оставляли, – начала оправдываться моя сестра, обращаясь к водителю, который в сопровождении целой свиты мальчишек снова вошел в квартиру, неся две коробки. В них лежали два комплекта цветного постельного белья, стеганое одеяло, набитое шерстью, и легкое летнее одеяло. Судя по всему, они были предназначены только для одной из двухъярусных кроватей. Там еще были кусочки мыла, несколько флаконов моего любимого шампуня и один – против вшей, который вполне мог мне здесь понадобиться. И пробник духов моей матери: видимо, она заметила, что я украдкой прыскала ими на себя перед уходом в школу.

– Все оплачено. Мне просто нужно, чтобы кто-нибудь из взрослых расписался за доставку.

За это взялась Адриана: она умела подделывать корявую подпись отца. Когда мы остались в комнате одни, она сначала попросила меня отдать ей место наверху, потом внизу, потом снова наверху, сняла туфли и попыталась выяснить, где ей будет лучше, несколько раз поднявшись и спустившись по лесенке. Старую, с провисшей сеткой кровать и вонючий матрас мы вынесли на лестничную площадку.

– Боюсь, и новый промочу.

– Она еще и клеенку купила, водонепроницаемую. Подстели ее.

– Что она купила?

В этот момент вернулась мать. С ее плеча свисала головка спящего малыша. Она не удивилась новым вещам. Адриана, которая сразу захотела их ей показать, схватила ее за блузку и притащила в нашу комнату. Раздраженная бурным восторгом дочери, она равнодушно взглянула на кровать и остальные вещи, потом на меня.

– Это все тебе тетя прислала. Непонятно, кто ей про нас рассказал. Вчера я говорила с ней по телефону в погребке у Эрнесто: синьора Адальджиза позвонила туда и вызвала меня.

Приятная возможность спать на новых свежих матрасах за ширмой в первый же вечер обернулась для нас с Адрианой неприятностями. Мальчишки прятались за створками, окликали нас, а потом пугали внезапными воплями. Они вертели ширму так и сяк, и через неделю в ткани, натянутой на рамы, образовалось множество дырок. Они просовывали голову в отверстия и пронзительно орали. Наш с сестрой маленький отдельный мир разваливался на глазах, мы возмущались и пытались защищаться, но это нас не спасло, а родители ни во что не вмешивались.

Многие годы меня растили как единственного ребенка и не научили защищаться. Я страдала от гнева и бессилия. Завидев Серджо, я молча осыпала его проклятиями; странно, что его до сих пор не поразила молния.

Только Винченцо не участвовал в оскорбительных выходках братьев, а когда уставал от поднятого ими шума, прикрикивал на них, требуя угомониться. После того как мы вынесли в сарай испорченную ширму, он подолгу рассматривал меня, мое тело, вечером и утром, в момент пробуждения, словно соскучился по мне за предыдущие дни. Мы по-прежнему одевались очень легко: хотя лето уже прошло, стояла жара.

Новая кровать приводила Адриану в восторг, но мы постоянно менялись местами. Она все не могла решить, где ей лучше спать, наверху или внизу. В любой час ночи она могла прийти и свернуться калачиком у меня под боком, и не важно, наверху я спала или внизу. Но поскольку клеенка была только одна, Адриане не понадобилось много времени на то, чтобы описать оба новых матраса.

14

Вскоре на верхнем этаже двухъярусной кровати умерла посреди ночи моя мама – та, приморская. Она не выглядела измученной болезнью, только седины стало чуть больше, чем прежде. И почему-то выцвела волосатая родинка под подбородком, напоминавшая маленькую гусеницу, – побледнела за несколько минут, как будто растворилась в окружающем белесом сумраке. Ее грудь перестала наполняться воздухом, и взгляд остановился.

На похоронах меня сопровождала другая мать. «Беднадальджиза, беднадальджиза», – бубнила она, заламывая руки. Но потом куда-то подевалась: у нее спустились чулки, а в таком виде присутствовать на службе она не могла. Я осталась одна впереди процессии, единственная дочь покойной; за моей спиной маячили неразличимые черные фигуры людей, пришедших на похороны. Мужчины, которые несли гроб, уронили его в свежевырытую могилу: он был тяжелый, и веревки перетерлись об острые углы. Видимо, я подошла слишком близко к краю ямы, дерн обвалился у меня под ногами, и я упала вниз, на деревянную крышку. Оглушенная, я так и лежала там неподвижно, и меня, судя по всему, никто не заметил. Священник монотонным голосом раздал благословения, побрызгал святой водой, окропив и меня. Зашуршали лопаты, сбрасывая в могилу рыхлую землю. Я закричала, но меня не услышали. Потом кто-то крепко схватил меня за руки.

– Перестань орать, не то выброшу тебя из окна! – пригрозил Серджо, тряся меня в темноте.

Мне больше не удалось уснуть. Я наблюдала за луной, которая совершила прогулку по ледяному небу и спряталась за стеной.

С тех пор ночные кошмары стали повторяться регулярно. Я ненадолго проваливалась в сон, потом внезапно просыпалась и рывком садилась на кровати, уверенная в том, что случилось несчастье, но какое? Я блуждала наугад по темным закоулкам своей памяти, и однажды в ней внезапно всплыла и стала расти мысль о болезни матери, с наступлением темноты причинявшая мне невыносимые мучения. Днем я хотя бы могла верить, что мать выздоровеет, что я вернусь домой. Но с каждой ночью становилось только хуже, пока мне не приснилась смерть матери.