Страница 7 из 7

Постмодерн. Общество, религия, культура

Браерская Анастасия

Конечно, можно встать на позицию стороннего исследователя и требовать причислять к определенной группе только тех субъектов, которые проявляют практическое подтверждение своей религиозной позиции: совершение регулярных культовых действий, будь то совершение намаза, соблюдение постов, посещение культового сооружения или связь с религиозной общиной. Еще более строгим критерием было бы знание и разделение основных доктрин и догматов того или иного вероучения. Очевидно, что в случае выбора более строго критерия – второго – значительная часть социологических данных по вопросу религиозности в нашей стране и мире окажется малоприменимой. И если в ряде регионов еще можно проверить внешнюю сторону религиозного поведения человека, то вера в те или иные догматы сложно уловима.

Именно поэтому С. Б. Филатов и Р. Н. Лункин говорят, что «сама по себе религиозная самоидентификация является определенной мировоззренческой, идеологической позицией, но никак не религиозностью в прямом значении этого слова. Сама по себе самоидентификация автоматически не предполагает, что данный человек разделяет соответствующие религиозные верования и следует определенным религиозным практикам»41.

Итак, как же можно сузить рассмотрение вопроса о религиозной идентичности в современном мире? Прежде всего можно использовать географический принцип разделения и говорить о религиозной идентичности в нашей стране и за её пределами.

Мы не ставим перед собой невыполнимой цели проанализировать тенденции и различные аспекты трансформации религии и религиозной идентичности в мире. Очевидно, что процессы изменения и синкретизации религии, характерные для Республики Кореи, совершенно не описывают процессы, проходящие в КНДР, хотя совсем недавно это было единое государство. Еще сложнее будет сравнить процессы, проходящие в одной из традиционно исламских стран, и, к примеру, в Австралии.

Но совершенно отказываться от взгляда на другие страны, было бы не логичным. Нами принято решение обращаться к опыту Европейских стран и США, так как многие процессы, которые данные государства пережили в 60–80-х годах, спустя 30 лет повторились в нашем обществе. Речь идет прежде всего о всплеске активности новых религиозных движений в 90-е годы и распространении единого культурного поля, наполненного оккультно-мистической тематикой посредством общих для России и Запада литературы, игр, фильмов и мультфильмов.

Второе замечание, после определения географии обсуждаемых феноменов, которое необходимо сделать, следующее: религиозная идентичность в такой большой стране, как Россия, конечно же отличается и прежде всего отличается в регионах, имеющих традиционную религиозную и культурную идентичность, отличную от некой типично знакомой нам религиозности жителей крупных городов России.

В рамках данной работы мы будем говорить, прежде всего, о специфике религиозности и религиозной идентичности городского населения России, не касаясь культурных и религиозных особенностей республик Северного Кавказа, так как ситуация в данном регионе требует особого рассмотрения, в частности, свободное образование и функционирование культовой среды, о которой пойдет речь далее, там наталкивается на культурные и административные барьеры.

Элементы анализируемой системы выбираются не случайно, а служат для решения конкретных задач. Мы обратимся в большей степени к вопросу о новых тенденциях и своего рода вызовах некой «традиционной религиозности».

Итак, общая логика рассмотрения некоторых аспектов религиозной идентичности в рамках данной работы следующая: в самом общем виде очертить некую «современную религиозную идентичность» и попытаться внимательно рассмотреть некоторые из тех факторов, которые привели к её трансформации в современное состояние. Мы не коснемся целого ряда моментов и специально остановимся на двух: во-первых, появление и распространение новых для нашей страны мистических и религиозных воззрений, связанных с деятельностью последователей нетрадиционной религиозности. Во-вторых, особенности влияния глобальной медиа-информационной среды на религиозные представления и, как следствие, на религиозную идентичность человека, выраженную в трансляции ряда идей вышеупомянутых нетрадиционных групп посредством популярной культуры.

Самым распространённым ответом респондента на вопрос о религиозной идентичности в нашей стране был бы ответ «я православный», но с этим ответом не все так просто. В последние годы вышло довольно много работ, анализирующих результаты опросов общественного мнения и подводящих некоторый итог религиозного развития в нашей стране. Так, Ю. Ю. Синелина приходит к выводу, что «Православие – одно из базисных оснований самоидентификации (65 % россиян). При этом часть неверующих респондентов и “верящих не в Бога, а в другие сверхъестественные силы” также идентифицируют себя как православных», при этом тех, кто постоянно участвуют в жизни религиозной общины, лишь 8% опрошенных, а большинство «идентифицирующих себя как верующие, на самом деле плохо представляют себе то, во что они верят»42. К схожим выводам приходят и другие исследователи: «большинство молодых людей в российской провинции и определяет себя как православных, говорить об их православной идентичности как результате идентификации с православными нормами, ценностями, и тем более догматами – невозможно»43.

И тут мы видим крайне интересную тенденцию – конфессионально ориентированные исследователи пытаются показать, что последователей православия в нашей стране большинство. Как замечают об этом факте С. Б. Филатов и Р. Н. Лункин, «парадоксально, православные авторы выступают за максимально расширительные критерии православности (фактически отказываясь от традиционных церковных критериев), а светские авторы пишут о том, что максимальное расширение критериев делает само понятие «православный», бессмысленным, если православным, например, считать человека, не верящего в распятие и воскресение Христа, посмертное воздаяние, не молящегося и не причащающегося»44. То есть в данном случае легитимация, которая «является важным элементом конструирования индивидуальной идентичности субъекта, которая формируется не только через самоопределение субъекта во внешнем коммуникативном пространстве, но и через признание такой идентичности другими»45, оказывается тоже размытой в угоду выгодного обозначения себя как большинства, а «самоопределение субъекта» оказывается важнее признания другими. И, как уже было сказано, мы обратимся к ряду процессов в культуре, которые, на наш взгляд, могут объяснить такую специфическую ситуацию.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Филатов С. Б., Лункин Р. Н. Статистика российской религиозности: магия цифр и неоднозначная реальность // Социологические исследования. 2005. № 4. С. 35–45.

Синелина Ю. Ю. Динамика религиозности россиян (1989–2012) // Социология религии в обществе Позднего Модерна (памяти Ю. Ю. Синелиной) : Матер. III Междунар. науч. конф. НИУ «БелГУ», 13 сентября 2013 г. / отв. ред. С. Д. Лебедев. Белгород : ИД «Белгород», 2013. 460 с. С. 324–343.

Бондаренко О. В., Леонова М. С. Религиозная идентичность: Экспликация понятия // Гуманитарные и социальные науки. 2010. № 6. С. 285– 291. URL: http://www.hses-online.ru/2010/06/22_00_04/31.pdf.