Страница 65 из 75
Помещение тесное, не больше восьмиместной палатки, но почти пустое, если не считать стола, трех стульев и подставки для карт и для чертежей.
— Однако и ты в свою очередь постарайся понять, сколь высока сейчас ставка. У нас появился шанс покончить с войной, но этот шанс очень зыбок. Время не терпит. Наши пленники из Бактрии и Согдианы должны получить прощение и свободу как можно скорее, чтобы это было воспринято как жест милосердия и великодушия, а не как политический ход.
Я до глубины души потрясен тем, что наш царь находит возможным и даже необходимым лично разъяснять все эти тонкости самому нижнему из армейских чинов.
— Такова нынешняя война, — говорит Александр. — Славы в ней нет, чести мало, зато не оберешься стыда. Даже победа, «в высоком сиянии коей стираются все злодеянья», как сказано у Эсхила, нам в этом плане не многое даст. Что же тогда остается? Свести к минимуму бессмысленные потери. Множество хороших людей уже погибли, и они будут гибнуть, если мы не заключим сейчас мир.
Он выпрямляется, ловит мой взгляд.
— Обещанные льготы, повышения и награды я отзываю как оскорбительные для твоего воинского достоинства и не стану принуждать тебя к действиям, противоречащим твоим убеждениям. Поступишь так, как велит тебе совесть. В любом случае ты не понесешь никакого наказания — ни сейчас, ни потом. Я распоряжусь. Никто не посмеет преследовать тебя за твою стойкость. Нет чувства благороднее, чем любовь к другу.
Он поворачивается и выходит.
Спустя десять дней, возле круч, именуемых по-скифски Манна Карк, Соляные утесы, под флагом перемирия появляется отряд массагетов. Они вступают в переговоры с авангардом сил Гефестиона, составляющих правое крыло наступающего македонского фронта, и сообщают, что у них имеется голова Спитамена.
Заявлено, что этот трофей будет преподнесен Александру, если тот остановит наступление и примет предложение степняков о союзе и дружбе.
Книга восьмая
Конец
47
Шинар мне открылась.
Она понесла. На этот раз я не дам ей избавиться от плода. Да она и не хочет. Она счастлива. Я тоже счастлив.
Наше подразделение зимует в Наутаке. Это лучшее место из всех, где нам выпадало квартировать. Город расположен на неприступной возвышенности, так что укрепить его не составляло особенного труда, что и было сделано еще до завершения строительства Александрии-на-Яксарте.
К зимнему празднику всем войскам выдают жалованье за истекший период. Мне причитается за семь месяцев плюс царские наградные в два годовых номинала. К тому же я удостоен третьего Бронзового Льва, а ведь этот знак воинской доблести дает не только право на дополнительное годовое вознаграждение, но и возможность уволиться по истечении срока с полной выплатой всех контрактных. Три Льва — это вам не корова наплюхала. А я не дурак, чтобы упустить открывающиеся возможности.
Можно сказать, теперь я обеспечен.
Мы обеспечены.
Мы.
Лучший район Наутаки — это городок землекопов, который тыловики и военные инженеры спланировали и построили для себя. Уж кто-кто, а корзинщики ютиться в палатках не станут. Они и не стали, а возвели сухие, теплые, просторные казармы из камня и дерева, с дощатыми полами и крытыми переходами в нужники.
Когда корзинщиков перебросили поближе к Яксарту, в их городке устроили госпиталь, но потом, в преддверии затяжных холодов, его тоже расформировали. Выздоровевшие вернулись в свои подразделения, а остальных отправили на юг, в Бактру.
Неудивительно, что эти хоромы и теперь не пустуют. Гораздо удивительнее, что разместили в них не кого-то, а нас. Живем как князья. Нам с Шинар достается отдельная комната с окошком и дивной глиняной печкой. Она называется хеф и почти не требует топлива, а жару дает будь здоров. Еще с нами в той же комнате проживают Гилла и Лука, сын Луки. От малыша я в восторге. Мы с ним любим задрыхнуть на пару. Спина к спине — так слаще спать. Сначала я все боялся, как бы ненароком не придавить карапуза, но вскоре это прошло. Чуть что не по нем, он так орет — мертвый вскочит. Глотка у него — что у нашего Флага. Прямо готовый полевой командир.
Если у Шинар родится мальчик, мы назовем его Илией.
Женщины застелили для тепла пол коврами, и у нас сразу стало уютней. Соседние комнаты занимают наши товарищи — Кулак и Рыжий со своими подругами, а Флаг со Стефаном, как большие шишки, блаженствуют в отдельных домках.
Признаться, все эти удобства нас даже смущают.
Ну а занятие у солдат на зимовках одно — подготовка к весеннему наступлению. А поскольку теперь я «доделанный» командир (шестнадцать бойцов в подчинении — это вам не какие-то восемь), то меня без конца дергают на различные совещания, как линейного уровня, так и повыше.
Матушке я написал, про Шинар она знает. В кои-то веки решился выложить правду.
Три месяца назад, когда завершалась массагетская операция, наш отряд углубился в Дикие Земли чуть ли не на две сотни миль. Все наши лошади превратились в обтянутые кожей скелеты, а среди нас не было никого, кто избежал бы ранения. Враг отступил, однако на смену ему пришли студеные ветры, а с ними и обморожения. Я лишился двух пальцев на ногах и четырех на руках, включая кончик большого пальца левой руки, но еще легко отделался. Многим пришлось куда хуже. Когда наконец наша полудохлая колонна дотащилась до Наутаки, там меня ждала Шинар. Она отправилась на север одна — сначала добралась до Мараканды, потом до Александрии-на-Яксарте и в конце концов опять вернулась сюда.
Увидев ее, замотанную с ног до головы в поношенное тряпье, среди толпящихся у входных ворот женщин, я понял, что искать другую спутницу жизни уже не буду.
В то время приткнуться нам еще было негде, но корзинщики уже заложили конюшню. Пусть недостроенная, от ветра она кое-как защищала, и Шинар повела меня прямо туда.
Там, в облюбованном ей закуте, я валюсь на солому и впадаю в беспамятство, а когда пробуждаюсь от жуткого страха, преследовавшего меня все последние дни, вижу, что моя милая обихаживает Снежинку. Моет кобылку, скребет, сушит, бинтует ей ноги, задает зерна, поит свежей водицей.
— Эй, а как насчет меня? — спрашиваю.
— Придет и твой черед, — отвечает Шинар.
Меня обволакивает ее запах, и я засыпаю, сплю, может быть, месяц. Тепло ее тела возвращает мне жизнь. Кажется, за время нашей разлуки она изменилась. Стала другой. Помягчела, оттаяла. Или изменился я сам? Или просто смотрю теперь на нее по-иному?
Гилла — сама чуткость. Мигом смекает, когда нас оставить. Подхватывает дитя и, заявив, что малышу пора подышать свежим воздухом, исчезает.
Как и все женщины, следующие за армией, Шинар знает о планах командования много больше, чем мы, рядовые солдаты. По ее словам, весной ожидается полномасштабное наступление. Четверо афганских вождей — Оксиарт, Хорин, Катан и Аустан — не сложили оружия, под их началом сорок тысяч опытных воинов. Сейчас эти силы рассредоточены по крепостям Скифских гор, где с приходом тепла мы и зажмем их. Наши передовые отряды уже выступили туда, чтобы отсечь варваров от баз снабжения и перекрыть все выходы из огромной ловушки.
Думать о Луке я не могу, любое воспоминание гоню прочь. Слишком свежа рана, слишком сильна боль — так недолго сломаться.
Одна отрада — его карапуз. Как хорошо, что малыш этот с нами. Мы с Гиллой теперь как родные. Нет ничего, на что я для нее не пошел бы, и, кажется, у нас это взаимно.
О Луке мы не говорим. Ни она, ни я. Может, потом, через год например, эти шлюзы и рухнут, но точно не я возьмусь сбивать с них замки.
Зимы на севере мрачные и суровые. В толк не возьму, как умудряются выживать здешние племена. Сам Александр, глядя, куда его занесло, решил отказаться от своих притязаний на Дикие Земли и закрепить за городом на Яксарте название Александрия Эсхате (Дальняя Александрия). А еще дальше пусть хозяйничают массагеты и прочие вольные скифы. Следует только их сделать союзниками и друзьями, убедив впредь никогда не нарушать с грабительскими намерениями северную границу великой державы.