Демоны Дома Огня

И она наслаждалась. В центре города величественный терракотовый купол Дуомо следил за ней из просветов узких улочек, как глаз великана. Рядом с собором на площади резная, будто из слоновой кости, колокольня Джотто, баптистерий, воздвигнутый на фундаменте храма Марса. Весь ансамбль выполнен из мрамора трех цветов: белого, зеленого и розового. Хотелось плакать, глядя на эти стены, которые столько пережили: религиозный экстаз, чуму, войны, реконструкции и ежегодные паломничества туристов. В первые недели Ада приходила на площадь Дуомо и плакала, она не могла объяснить своих слез, они лились сами собою, после них становилось легче на душе.

На узкой лестнице колокольни Джотто ежедневно разыгрывались драмы. Ослабевшие от долгого подъема туристы сползали по стенам, как куски сырого теста. На промежуточных площадках несчастные лежали на каменных скамьях, их грудные клетки вздымались так часто, что любой свидетель начинал оглядываться в поисках врача. На лестнице стоял свист и сип от тяжелого дыхания внезапно одряхлевшего человечества.

Ада поднималась по этой лестнице вслед за Ашером и, глядя на всеобщую немощь, поневоле начала гордиться своим спутником. Он не хватал ртом воздух, не скреб ногтями каменные стены, не проклинал изувера Джотто. Мало того, шел вверх быстро, дыхание у него вообще не сбивалось, и он еще успевал рассказывать Аде историю возведения собора и колокольни. Ада старалась не отставать от Ашера, хоть и была в туфлях на каблуках. Сверху город расплывался озером терракотовых крыш, уцелевшие башни-свечи тянулись к небу, церкви словно хвастались друг перед другом богато украшенными фасадами.

– Человеку всегда полезно менять угол зрения, – сказал тогда Ашер, вдыхая тот головокружительно свежий воздух, каким он бывает только на высоте. – Мы все время ползаем по земле и никогда не видим пейзаж целиком. Оттого мы ограничены в своих суждениях. Недаром горы – лучший путь к просветлению.

Зато вниз ноги, привычные к скоростному пешему спуску по питерским эскалаторам, несли Аду сами. Даже Ашер отстал. Она остановилась, чтобы дождаться, но его не было слишком долго. Тогда Ада решила подняться. Ашер стоял у стены, водил по ней рукой, ощупывая глубокую царапину. Краем глаза он заметил Аду:

– Вот настоящая память о прошлом. След от лезвия. И держали его под правильным углом: встреть оно не стену, а человеческое тело, рана была бы смертельной. Флорентийцы – воины, они всегда воевали, и даже сейчас готовы лить на головы обидчиков кипящую смолу с башен и сбрасывать вниз ядра.

Ада заметила: куда бы они ни пришли, в любом кафе, ресторане или крохотной забегаловке, не спрашивая, не уточняя, им наливали кофе не из кофе-машины, будто не могли доверить столь важную, почти священную, миссию автомату. Им выносили кофе откуда-то из-за занавесок, с кухни, где, видимо, его готовили вручную, стерегли пенку и разливали в чашки, дуя на обожженные пальцы. Без Ашера же она получала стандартный эспрессо. Хорошего вкуса, с бодрящей ноткой горечи, но, конечно, его нельзя было сравнивать с напитком богов, сваренным в турке.

На следующий же день после приезда Ада отправилась по магазинам. Банковская карта Ашера – бездонный колодец. Когда он положил карточку на стол перед Адой, она спросила из вежливости:

– Сколько можно потратить?

Он усмехнулся:

– Сколько хочешь.

– А если не хватит?

Ашер достал из кармана горсть мелочи:

– Тогда вот – на автобус.

Лимонно-желтая сумка в витрине бутика Сальваторе Феррагамо выглядела космическим пришельцем, приземлившимся на краю мощенной булыжником площади. Ада долго стояла перед витриной, не решаясь на крупную покупку. Но банковская карта Ашера обязывала к непривычным тратам.

Когда она очнулась от головокружительного шопинга, то поняла, что руки у нее полны пакетов, ноги гудят и совершенно непонятно, в какой стороне находится вилла (даже адрес не записала!).

– Это на другом берегу реки. Вилла. Фасад с плющом. У нее нет даже имени. Возле кнопки звонка написано просто «Villa»… Я не помню названия улицы, – сникла Ада окончательно, понимая, что добраться домой – задача неразрешимая.

Таксист выслушал ее путаные объяснения и спросил только одно:

– Вы гостья синьора Гильяно?

Он не взял с нее денег, помог достать покупки из багажника, но не осмелился ступить на посыпанную белым гравием дорожку.

В Галерее Академии их встречал тощий лохматый парень, он все время приседал на тонких, туго обтянутых джинсами ногах и повторял как попугай:

– Синьор Гильяно, какая честь для нас. Какая честь!

На встречу с белокожим мраморным Давидом они шли мимо людей, выбирающихся из каменных глыб. Незаконченная скульптурная группа «Рабы» Микеланджело сошла бы за шедевр современного искусства. Отличная аллегория жажды свободы. И никому бы в голову не пришло, что концептуальности здесь – ноль, автор просто не завершил работу.

Безупречный Давид возвышался над зрителями. Ему не было дела до своих обожателей. Восторженные взгляды, ахи, вздохи – шуршащее море у его ног. Наверное, дело не только в мастерстве и не в том, что Микеланджело вырезал скульптуру из цельного куска мрамора, да еще испорченного начатками предыдущей неумелой работы дурака-скульптора, а еще в том, что руку автора направляла любовь. Ему почти удалось вдохнуть жизнь в глыбу мрамора, наделить ее душой.

Она посмотрела на Давида, потом – на Ашера:

– Да он похож на тебя!

– Ну, спасибо, – усмехнулся он. – К счастью, Микеланджело был ко мне равнодушен. Меня совсем не прельщала идея стать его любовником.

Он забыл частицу «бы», словно допуская, что мог жить в эпоху Микеланджело, но Ада не стала заострять на этом внимание:

– Нет, сам посмотри! Какие у него огромные кисти рук, как клешни. Прямо как у тебя. – Она подхватила его руку и развернула к свету ладонь. – Что это? – ужаснулась Ада, увидев уродливые рубцы, из-за которых было не разглядеть ни линию жизни, ни линию ума и сердца. Он не отнимал руки.

Пристально впиваясь глазами, точно боясь пропустить малейшее колебание в чертах ее лица, Ашер спросил Аду:

– Ты уже видела что-то похожее?

Спрашивает-то как… Будто времена инквизиции еще не прошли! И подобное безобразие встречается на каждом шагу!

Она затрясла головой:

– Нет. Нет.

А сама не могла оторвать глаз от его изувеченной ладони. На ее лице, как слайды, мелькали то ужас, то отвращение, то жалость… и снова ужас.

– Кто тебя так?

– Сам.

– Состоишь в секте самоистязателей?

Он высвободил руку:

– Пойдем. Не для всех Давид – красавец. Уильям Хэзлит… – Ашер покосился на Аду, которой явно не было знакомо это имя, и пояснил: – Английский эссеист XIX века, назвал Давида «неуклюжим актером-переростком одного из заштатных театров, да еще и голым».

– Дурак какой Х-хэз-злит, – пробормотала Ада, – зажрался в тени английской короны.

– Невежды восхищаются скульптурой и полотнами только из-за их возраста. Мол, в эпоху Возрождения ваяли и рисовали прекрасно, а в наше время – разучились. Здесь сейчас как раз проходит выставка Джотто. Посмотришь, с каким трудом ему давались человеческие пальцы. Он рисовал их сомкнутыми, потому что иначе получалось уродство. А ступни вообще выходили куриными лапами. Но это не помешало ему стать великим живописцем. Основоположником новой школы.

Ада не видела куриных лап. По стенам струилось золото. И в золоте рождались и умирали люди. Они кричали от боли, извивались в страданиях, лица Мадонн роняли слезы, вопль Христа не различало ухо, но слышало сердце.

Она жалобно попросила Ашера:

– Уйдем, мне страшно.

Даже поздней осенью, под дождем, по виа Рикасоли, что под стенами Академии, змеилась очередь желающих взглянуть на подлинного Давида. Из-за визита Гильяно людям пришлось мокнуть под дождем лишние часы, потому что доступ в Галерею Академии прекратили за полтора часа до визита Ашера и Ады, а возобновили, только когда те вышли.