Статус-Кво

Не могу оторвать взгляда от творящегося порока на экране. Выдох сквозь сухие губы, знаю, чувствую всеми рецепторами с каким удовольствием он сейчас считывает зарождающееся горячее безумие в моих глазах. Безумие, погружающее разум на дно его райского ада. Адского рая.

Не могу отвести взгляда, смотрю на дикую эротику, начинающееся порно, с известными мне людьми и одновременно совершенно незнакомыми. Изгибы моего тела, его прикосновения, ажур маски на лице, при его «посмотри на меня». Взгляд тяжелый, дурной, сладкий, тянущий ко дну. Мой взгляд.

И порно под ракурсом, со свидетельствами того, как сильно мое тело реагирует на его, под разрывающие биты. И как упоительно он подстраивает меня под ритмы.

Его руки в реальности сдвигают ткань с бедер и влажное кружево между них. Касается пробно, осторожно, дразняще, а меня перед глазами все меркнет, только взгляд все равно, даже сквозь подаренные им полутени жадно всматривается в продолжающееся видео.

- Давай… - его тихий рассыпчатый, надломленный желанием голос, иссушает разум, лишает воли.

Не могу оторвать взгляда от записи, где он уже бросил телефон рядом с моим лицом, а потом объектив фокусирует его. За мной. Его тело. Вбивающееся в мое. Длинные пальцы стискивающие кожу на моей пояснице.

Как загипнотизированная взглядом на запись, руками на его ремень и мягкую ткань брюк. Приподнимается, помогая спустить с себя одежду. Его пальцы снова к моему белью, отодвигают, подушечками снова дразнят, заставляют вздрагивать от томления заполонившего и сжигающего вены. Секунда задержки, прикушенная мной губа и я, все еще глядя на запись, осторожно опускаюсь сверху.

Опускаюсь и мой стон в реальности совпадает с громким стоном на записи, прежде чем она обрывается. Глаза в глаза и мир тонет, разрывается в толще темных горячих вод, заполняющих тело от каждого текущего мгновения, пока я стараюсь осознать происходящее. Подсказывает – давит на мои ягодицы пальцами. И теряюсь. Рву его. Себя на нем. Ритм бешенный. Стон моего тела, не успевающего справляться с жадностью, с алчностью, с голодом рвущим душу…

Его руки выстрелили вперед к так и не расстегнутому до конца топу. Рывок – ткань в лоскуты, оставшиеся пуговицы по хлопку простыней. В серебряных глазах непередаваемое наслаждение от отсутствия лифа. Моя усмешка сквозь безумие – не только он рассчитывал на то, что сейчас творилось на его постели.

Усмешка краткая, ибо ее смазывает резким ударом его бедер снизу и растерзав меня и мое осознание происходящего. Прогнувшись в пояснице беру упор на его колени от этого ощущения ярче, а от того как его пальцы накрывают грудь еще ярче. Движения свободнее, быстрее, сильнее. Чувствую себя на грани уже, балансирую, поддаюсь путам, идущим по венам, напрягающим мышцы и готовым сорвать меня в пропасть. Сейчас… еще… и рвет окончательно. На куски сознание, на осколки напряженное тело, на частицы мир вокруг.

Сбрасывает с себя резко и грубо, снова смазывает оргазм, но снова дарит удовольствие от свидетельства своего финиша. Никогда бы не подумала, что по этому может так тащить…

Этот момент стал точкой отсчета. Точкой отсчета тому, что теперь каждую ночь я проводила с ним.

Дни понеслись быстро, несмотря на то, что каждую ночь он трахал меня почти до потери сознания, утром и днем он был ЛИСОВСКИМ. Ироничным куском льда. Но мягче. Он был мягче. И оттого невероятно притягательнее. Однако мой мозг так и пытающийся отчалить в пошлые края он возвращал на место резко и порой болезненно, скептично приподнимая бровь, когда поверхностно интересовался должностными инструкциями работы генерального директора, а я либо тупила, либо отвечала неправильно. Это первое, вот эти сраные инструкции, что он потребовал выучить как отче наш, и в сей молитве я спотыкалась, заставляя гадину Лисовского недовольно закатывать глаза, в которых прямо-таки читалось «связался со скудоумной на свою голову». Меня это подстегивало, иногда злило, но он ясно давал понять, что скидок делать мне не намерен. И я учила и разбиралась, выла и болезненно для моего ограниченного ума расширяла базу знаний. Потом был устав, потом гребанные килотонны полной дичи о управлении проектами, методах, участниках, документации и договорах, экономике проектов, финансировании, инструментах и прочий ад…

Одновременно у меня возникала четкая ассоциация, что я была младшим членом его прайда. Но его. И прайда. Вожак не давал воли, ждал, когда окрепнет детский организм и раздавал тумаки за неправильные ходы. Тумаки это условно. Мне действительно было дико неприятно, когда я не ответила ему, что такое нулевой цикл. Это же, сука, было элементарно. На это любой таджик со стройки ответ знает, а я подвисла, чем заслужила зрелище закатывающихся глаз. Я знала же, просто почему-то не сказала, а когда он громко хлопнул дверью говорить было поздно. Но я упрямо написала в смс. Думаю, покидая «Тримекс», глыба льда снова закатила свои ублюдские глаза.

В принципе, он был прав и отношения у нас действительно являлись ебанутыми. Вот прямо воплощение этого слова. Я и он днем это одни люди, а ночью совершенно другие. Чувство нереальности какой-то, постоянного напряжения (в основном в «Тримексе», ибо когда он переступал порог, я понимала, что меня сейчас начнется секс. Между ним и моим мозгом). Наверняка так себя чувствуют двойные агенты, или шпионы там.

Я по-прежнему во всем советовалась с папой и его свитой. Но в девяносто процентов случаев, я знала что это, и каков будет вердикт «Радона. Думаю, Ромка замечал это, хотя при нем я старалась не показывать, что я продолжаю это делать, но он молчал. Вообще никак на это не реагировал, и я чувствовала уколы совести. И перед отцом тоже, однако, по иному поступить я тоже не могла.

Время шло, я все чаще чувствовала воодушевление, особенно на внутренних совещаниях «Тримекса», где теперь я понимала все. И участвовала. Морда Лисовского была непроницаема, но я чувствовала. Чувствовала удовлетворение в спокойном серебре глаз. И не передать, как это грело самолюбие.

У него появилась привычка одновременно и раздражающая меня до крайности и приводящая в трепетный восторг – он начал складывать на меня свои конечности. Лежим – ногу перекинет через мое колено или через оба, сидим - лапу загребущую положит, засыпаем, вот как бы не засыпали, все равно то корячку закинет, то руку. Один раз локоть мне на лоб положил, пока я прижималась к его боку, а он полулежал на подушках, роясь в бумагах. Так и уснули, он полулежа, с локтем на моем лбу, положенным для удобства, я зарывшись носом в его плечо.

Он по возможности тянул меня в работу «Легроима», показывал… арену. Когда шли на встречи с заказчиками, подрядчиками и субподрячиками он всегда безотчетно оттеснял меня за плечо. Безотчетно, потому что реально этого не замечал, пребывая в глубочайшей задумчивости, на ходу роясь в бумагах и отдавая мне инструкции. Отодвигал за себя, то ускоряя шаг, то оттесняя чуть назад и за плечо рукой и идя вперед с упорством ледокола и с таким же таранящим все и всех веянием. Это я тоже замечала. Он удивительно действовал на других людей.

Есть такие люди, они еще ничего не сказали, не посмотрели на тебя, а как будто воздух сгущается и ощущаешь дискомфорт. Вот за его плечом и спиной этого не чувствовалось вообще, как будто зверюгу выгуливаю такая, будучи уверенной, что если нападет, то точно не на меня. Что-то подобное я чувствовала, когда гуляла с подругой, у который был мощный сторожевой кане-корсо, одним демоническим видом напрягающий прохожих, хотя псу на них, в принципе, наплевать было. Как и этому.

И мне это нравилось. Очень. Это вообще не может не нравиться дамскому трепетному сердечку. А мое, сука, трепетало.

Лисовский не вел переговоры, он пребывал и изъявлял свою царскую волю. Когда момент мог выйти спорным, брал с собой свою стаю. И вот когда ты сидишь, и видишь его такого, поначалу забавляющегося, незаметно дающего последний шанс, прежде чем спустить своих терпеливых и таких спокойных на первый взгляд псов, смотришь на вторую сторону переговоров, наивно упрямящихся, хочется фразой Гендельфа стрельнуть «Бегите, глупцы!», прежде чем одно движение Лисовского пальца по столу выносит приговор тем, что не согласны с волей вожака.