Хулистан

Она нежно целует меня в шею, отбирает бокал и отходит к столу за очередной порцией. А ведь мне с ней тоже хорошо – понимаю вдруг – с этой шалавой. Потому что – просто. Она красива, молода, у нее гладкая кожа и упругая круглая попка. Она умеет меня завести, как давно не удавалось другим. Она не такая взбалмошная, как Джоанна. Легко подстраивается и умеет угождать. Поладить с такой женщиной и привязать к себе было бы для великовозрастного слюнтяя, вроде меня, большой удачей. Я бы даже увез ее.

– Знаешь, – слышу за спиной ее погрустневший голос, – ты первый мужчина за последние пару лет, кому мне не хочется врать. Если бы ты только поверил мне…

– Кто ты, Дэля? – спрашиваю, обернувшись.

– Просто женщина, которая любит выпить, – отвечает жалко и лихорадочно сует в перекошенный рот бокал.

– Ты должен меня понять! – твердит она отчаянно. – Мы с тобой нормальные люди. А эти…

Она нервно ходит по веранде – в одной руке бокал, в другой – дымящаяся сигарета.

– Иногда мне кажется, что я живу среди насекомых, в какой-то подземной дыре. Они – как муравьи! Нормальный человек не позволит с собой такое вытворять.

Я сижу в кресле и смотрю на ее босые ноги, звонко шлепающие по лакированным доскам. У нее короткие и широкие ступни. И пальцы рук тоже толстые и короткие. Не очень-то это и красиво. И вообще, если присмотреться к ее фигурке беспристрастными глазами эстета, вряд ли ее можно назвать изящной. Сейчас-то она еще ничего, но лет через пять-шесть наверняка превратиться в обычную жопастую бабенку с оплывшей талией и обвислыми титьками. Если к тому времени не загнется от спиртного.

– Как ты сюда попала?

Дэля останавливается, бокал резко рисует в воздухе некий иероглиф возмущенного недоумения и при этом из него выплескиваются золотистыми искрами капли шампанского.

– Как попала? – переспрашивает она. – Как муха в дерьмо!

Она допивает и размашисто зашвыривает бокал в ближайший куст. Садится на ступеньки крыльца – руки безвольно висят меж раздвинутых коленок.

– Я ведь тоже была когда-то веселой наивной девчонкой. Ну, был у меня дружок, само собой. Красивый парень, стройный и кудрявый как Аполлон. Он снял для меня квартиру, катал на шикарной тачке. Мы даже съездили с ним на Кофру, где у них имелась небольшая вилла… А потом его подстрелили. И оказалось, что его папаша не торговец недвижимостью, а крупный наркодиллер. И сам Кирос был в деле… Меня, конечно, сразу взяли в оборот. Но ничего не смогли пришить, кроме хранения: нашли при обыске немного порошка. Впаяли год условно и огромный штраф. Таких денег у меня не было, вот и пришлось отрабатывать на ткацкой фабрике. Хорошо, удалось продать кое-какие безделушки, чтобы снять скромный уголок.

– А родители?

– Мать и брат. Я с ними порвала еще раньше. Да и чем они могли мне помочь? Даже когда отец был еще жив, мы жили очень бедно. А ты, наверное, из богатеньких?

– Да. Но после смерти отца мне ничего не досталось. Немного помогла сестра.

– А мне вот некому было помочь. Я пыталась найти работу, – продолжила она, что-то про себя обдумав. – Но куда податься восемнадцатилетней девушке, которая даже школу не закончила? Разве только в продавщицы. Работаешь по двенадцать часов, через день, все время на ногах, улыбаешься всем подряд, терпишь хамство и капризы – и за все это тебе платят какие-то крохи, которых едва хватает на оплату квартиры, еду в забегаловках и самые дешевые тряпки на распродажах. А ведь ты молода, красива, на тебя облизывается каждый второй козел в штанах, когда идешь по улице, и готов выложить пару сотен, если согласишься подставить зад или хотя бы отсосать на заднем сидении… В то время я просто ненавидела мужчин. Всех подряд. А потом сошлась с Полидоросом – хозяином дома, где снимала каморку. Я задолжала ему за три месяца. Нет, он не стал по-хамски требовать расплатиться натурой. Он предложил мне другую квартиру, большую и прилично обставленную. В другом его доме, для жильцов посолиднее. У него было несколько доходных домов. И с десяток мясных лавок по всему городу. Мясник… Я была для него свежим мясцом. Он приходил дважды в неделю. Просил раздеться и станцевать что-нибудь. Я не умела танцевать. Стеснялась и, наверное, это выходило нелепо и смешно. Но он не смеялся. Сидел в кресле, выставив свой необъятный живот, и беззвучно хлопал в ладоши. Пил вино и мне подливал. Заставлял пить, пока я не вырубалась. Только после этого он стягивал штаны и наваливался на меня… Утром я почти ничего не помнила, обнаружив себя голой на ковре, всю в синяках. А однажды увидела на столе стопку денег мелкими купюрами – 1000 евро – и записку. Раньше он мне никогда не давал больше сотни. Еду и все необходимое покупал сам. А тут целая тысяча…

– И что было в записке?

– Освобождение, – обернулась она и жалко улыбнулась. – Он просил меня съехать в течение недели, поскольку нашелся выгодный жилец на квартиру. Очень вежливо составленная записочка, с извинениями и самыми лучшими пожеланиями. Здорово, правда?.. Я съехала в тот же день. Сняла номер в дешевом отеле. Проспала двое суток. Просыпалась, становилась под горячий душ и снова ложилась спать. Ничего не ела. Только воду пила из-под крана… Первое, что я сделала – купила красивое платье. Далеко идти не пришлось – магазинчик был в том же квартале, наискосок от отеля. Еще я купила новую сумочку, симпатичные туфли на высоченных шпильках и красную помаду. Вернулась, переоделась, накрасилась и отправилась гулять по городу. Словно я в нем не родилась и не прожила все свои восемнадцать лет. Словно я была не я, а какая-то другая девушка, из другой страны или даже с другой планеты. Вкусно поела в ресторанчике. Потом купила мороженое. Потом баночку колы. Потом пила кофе с пирожными за столиком открытого кафе, курила с наслаждением и грызла жаренные тыквенные семечки… Я была в тот день какой-то ненасытной – все время хотелось есть и пить. А вечером пошла в бар. И мне было очень весело. За мной ухаживали, угощали коктейлями, приглашали танцевать, а ушла я с одним высоким блондином. Его звали Марек, и он оказался поляком. Студент, будущий врач, приехал в Афины на каникулы. Утром он стыдливо сунул мне две сотни, сказав, что это практически все его последние деньги, потому что вечером он уезжает в Варшаву. Жалел, что мы не встретились раньше… С этих двух сотен все и началось. У мальчика оказалась легкая рука.

Дэля медленно выпрямилась, встала, облокотившись о перила, и застыла как фарфоровая статуэтка, глядя в сад. Только сжатые губы играли тонкой печальной улыбкой.

– Ты давно здесь? – спросил я, чувствуя себя неуютно от ее молчания. – Почему ты не уедешь? Тебе ведь здесь плохо?

– Куда? – не сразу отозвалась она. – Куда я уеду? Меня ищут. Как только я появлюсь там, меня схватят и посадят за решетку.

– Но что ты сделала?

– Убила человека.

– Любовника?

– Нет, – презрительно скривила губы девушка. – Его жену. Тупую, некрасивую и жестокую суку. И я не о чем не жалею, если хочешь знать. Хотя мне все пришлось бросить и податься в бега с одним чемоданчиком и жалкой суммой денег, что я успела обналичить. Но что деньги, квартира, тряпки и безделушки? Все это можно снова вернуть. А вот чего не вернешь ни за какие деньги, так это саму себя, если тебе пришлось однажды от себя отказаться. Не вернешь родных, друзей, любимого города, хотя ты и была в нем всего лишь удачливой проституткой. Ты уже не имеешь права ни на что, чем раньше владела только благодаря своему имени. Даже на свою внешность ты не имеешь права – и приходится перекрашиваться или носить парики, ходить в очках, носить какие-то необъятные балахоны, чтобы скрывать стройную фигуру… Ты когда-нибудь жил под чужим именем?

– Нет. Но я жил в коммуне.

– Ты был наркоманом? Плотно сидел? Нет, коммуна – это не совсем то. Хотя, я бы не смогла жить в коммуне. Это уже какое-то свинство, когда полностью теряешь индивидуальность и последнюю надежды. Оставаться собой и при этом бежать от себя – гораздо страшнее. Прятаться, изворачиваться, все время лгать окружающим и сочинять истории. И – никому нельзя верить! Если б ты знал, сколько мне пришлось пережить за два года, пока я скиталась!