Хулистан

– Это неправда. У меня всегда были серые глаза. И сейчас они серые. Я просто ношу теперь линзы. Но все равно – спасибо. Вот, это тебе, – сказала она, вложив мне в руку кредитку. – Здесь небольшая сумма. Если надо будет еще, просто позвони.

– Ты очень добра, – сжал я ее пальцы.

– А теперь поцелуй своего племянника, и мы пойдем, – заторопилась испуганно Лиз. – У меня вечером самолет.

Те десять штук, оказавшиеся на карте, я потратил быстро и с шиком, отправившись на Багамы. Это было совсем рядом от родного дома – всего-то девяносто километров до Форт-Лодердейл, если на пароме. И эта близость к дому, где, возможно, натужно дыша в кислородной маске, сидел на веранде мой отец и с ненавистью смотрел на морскую синеву на горизонте, заставляла меня с еще большим жаром предаваться беспечным утехам.

Вернувшись в Лос-Анджелес, я позвонил Лиз и попросил еще денег. Якобы для поддержки некоего предприятия в сфере общественного питания, которое открыл вместе с одним надежным другом. Она, не особо расспрашивая, выслала пять штук. Потом я еще позвонил через пару месяцев. И она снова послала мне деньги, но немного – всего два куска. А последний раз я позвонил ей уже через год. Я тогда действительно был в отчаянном положении.

– Отец уже неделю в реанимационном отделении, – заявила Лиз. – Я вышлю тебе деньги и закажу билет, если ты приедешь. Не заставляй меня врать перед всеми, оправдывая твое отсутствие на похоронах.

Я, конечно, поклялся, что немедленно вылечу – и в тот же день пришли деньги и уведомление о брони на авиабилет. Билет я не стал выкупать, а кредитку, сняв все до единого цента, порвал – и с тем навсегда прервались мои отношения с семьей.

Дз-з-зъ!.. д-з-з-зъ! – звенит в башке тишина.

Дил-лз-за!.. Дил-лз-за! – вторит ей назойливая память.

Диллза – так зовут мою новую подружку, «итальянку», оказавшуюся гречанкой албанского происхождения. Вчера мне показалось, что она чем-то похожа на Эйди. Но сегодня мне уже так не кажется.

Эйди действительно была чудесной девушкой. И я ей тогда не соврал, сказав, что никогда не встречал девушки лучше. Да и теперь, спустя долгие годы, мог бы это повторить. Хотя, если честно, ни тогда, ни после я не жалел, что у меня с ней ничего не вышло. И дело совсем не в том, что девчонка была начинающей шлюшкой. Сам-то я кем был тогда – в той канаве и в той больничке? Просто на ангелах-спасителях не женятся и не заводят с ними детишек. Ангелам-спасителям ставят в суровых сердцах кумирни и воскуряют тайно фимиамы. Я и воскуряю – все эти годы.

А эта Диллза просто случайно подвернулась, как маслина к стопке водки.

Хорошо бы опохмелиться, кстати…

2

– Милый, плесни чего-нибудь. Пожалуйста!

Я нехотя разлепляю веки и щурюсь на ненавистный свет. Дэля, как она просила себя называть, все еще лежит в шезлонге и нежит свое полуголое тело под лучами ласкового майского солнышка. Ее кожаный шезлонг раскинут на открытой части широкой дощатой веранды. Она вяло листает какой-то журнальчик. Лица ее я не вижу, но почти уверен, что девушка в это самое мгновение вожделенно облизывает язычком свои пухлые губки в ожидании очередной дозы горячительного пойла. Эту сучку постоянно мучает жажда, так что она готова проглотить все, что ей подсунут: вино, шампанское, виски, коньяк и даже водку. Такой жажды и стойкости к спиртному я еще не встречал у женщин.

Пьет она длинными тонкими глотками, процеживая содержимое рюмок и бокалов сквозь плотно сжатые губы и с сожалением оставляя на донышке лишь несколько капель. При этом взгляд ее сощуренных глаз устремлен в некую лишь ей открывшуюся точку – пронзительный, пронзающий пространство взгляд. Так зачарованно смотрят в глаза дьяволу – подумалось мне, когда этот взгляд кинжальным холодом прошил меня впервые, прежде чем унестись в преисподнюю. А потом эта бесовка медленным торжественно-церемонным жестом отставляет посудину и на лице ее блуждает улыбка удовлетворения отравительницы. Но, увы, яд почти не действует на эту нежную плоть и извращенные мозги. В этом я убедился еще вчера.

– Дорогой, ты там не уснул? – тянет она слащаво, не соизволив обернуться.

Я тупо таращусь на заставленный яствами и напитками стол. Мое внимание привлекают две жирные мухи. Одна из них ползает по кромке бокала с остатками вина, другая сучит лапками на охряном боку огромной груши. «Чего бы ей налить? – спрашиваю себя. – Чего она еще не пробовала сегодня? Коньяк или кофейный ликер?» Непродолжительное сомнение – и я отвинчиваю пробку пятигранной бутылки ликера производства Польши. Я и сам люблю пропустить после сытного обеда рюмочку-другую ликера, но только не польского, в котором обычно слишком много сахара. Еще больше мне нравятся оригинальные российские ягодные настойки. Но сейчас я вообще пить не хочу. Ста пятидесяти граммов водки, что я, морщась от отвращения, самоотверженно влил в себя за обедом, оказалось достаточным, чтобы чуть приободриться. Больше нельзя – или я снова провалюсь в похмельную истому, когда кажется, что в венах вместо крови едва струится теплый кисель, а мышцы обвисают протухшим мясом. Я добавляю в ликер немного коньяка и несу эту бурду Дэле. Она берет узкий бокал и делает пробный глоток. Чуть морщится, как неудачной шутке, но героически высасывает двумя длинными заходами.

– Мог бы добавить кусочек льда, – улыбается она снисходительно. – Но все равно – спасибо.

Приняв из ее рук бокал, я продолжаю над ней стоять. Разглядываю ее плоский животик, круглые коленки и рой родинок на левой стороне тонкой шеи. Мне хочется заглянуть ей в глаза, но они скрыты за большими очками с темно-изумрудными стеклами.

– Что? – спрашивает она. – Ты хочешь? – и щекочет прохладными пальцами под моей коленкой.

Я не хочу. У меня нет к ней в данный момент никаких чувств. Кроме, разве что, легкого любопытства. Я угадываю в этой женщине некую загадку, чей ответ должен оказаться до банальности пошлым. Я совсем не верю в ее секретарство в скромной афинской конторе. Не верю в скоротечное соблазнение заезжим фрицем, за которым последовало романтическое путешествие в Гюлистан, а после – его подлое бегство. Передо мной молодая красивая женщина с большим опытом отношений с мужчинами. Как легко эта стерва раскрутила меня вчера на бездумный гулеж, а после затащила, почти бесчувственного, в постель и трахнула так, что у меня до сих пор стыдливо ноют яйца. А ведь я и в нормальной кондиции не всегда и не со всеми. Я ведь помню все до мельчайших подробностей – как и что она вытворяла со мной. Далеко не всякая профессионалка решится на такую изобретательную жестокость, какую выказала эта зеленоглазая крошка, желая во что бы то ни стало обслужить меня по полной программе. А потом, среди ночи, совершенно бесстыдно потребовала деньги. Вроде как для покупки кое-каких необходимых женских мелочей. Шестьсот амеро!

– С тобой все в порядке? – спрашивает Дэля, все еще удерживая на гладком личике беззаботную улыбку. – Хочешь, вернемся в город?

Я отхожу к самому краю веранды, где и стою, тяжело оперевшись на резные лакированные перила, рассеянно разглядывая аккуратно подстриженный газон, цветущие розовые кусты и огромный дирижабль, зависший в синеве аляповато раскрашенным пасхальным яйцом.

– Правда, красиво? – жмется ко мне сзади Дэля, подкравшись как кошка. – В прошлом году их было всего два, а в этом запустили три.

– Откуда ты знаешь?

– Так ведь показывали, – спохватывается она. – Разве ты не смотрел шоу по ящику? На них тоже установлены камеры. Ты, кстати, говорил, что снял хороший номер. Возьмешь меня на шоу?

– Когда это я тебе говорил?

– Ты все забыл. Тебе нельзя много пить, – растягивает она наставительно.

– И все же я отлично помню, что ничего подобного не говорил.

– Будем из-за этого спорить? – дышит мне в ухо Дэля и еще теснее прижимается. – Ладно, не хочешь – иди один. А я посижу на трибуне. Я не вправе от тебя чего-то требовать. Но я хочу, чтобы ты знал: мне с тобой хорошо!