Страница 6 из 9
Для более полного анализа парадигмы Леви-Стросса имеют значение работы основателя исследовательской школы теоретической фольклористики Е. М. Мелетинского. По мнению данного исследователя, К. Леви-Стросс, совершивший переход от «структурной статики» к «структурной динамике», является следующей знаковой фигурой после Э. Кассирера. Е. М. Мелетинский поднимает важный вопрос о понимании мифологической реальности К. Леви-Строссом – извне или изнутри [71, с. 509]. Следует сказать, что сам ученый понимал эту проблему и видел необходимость поиска научных методов, адекватно воспроизводящих всю систему мифологических референций.
Если говорить о статусе мифа в системе К. Леви-Стросса, то можно отметить, что он имеет теоретико-познавательные, эпистемологические особенности. Система французского исследователя – прежде всего логико-познавательная, нацеленная на раскрытие сущности мифа как логической структуры. Из этой методологической установки следует вся последовательность его концептов – бинарные оппозиции, бриколаж, медиация, принцип диахронии и синхронии. Также подход К. Леви-Стросса – это поиск универсального, но в то же время логически структурированного начала в мифах [2, с. 101]. Можно согласиться с Н. С. Автономовой в вопросе определения подхода этого ученого как «сверхрационализма»: «В основе познания лежат не априорные принципы разума, но объективные формы мысли, которые обнаруживаются в различных явлениях культурного мира» [2, с. 102]. Для К. Леви-Стросса культурная антропология – синоним структурной антропологии.
Модель французского мыслителя, при всех ее достоинствах и новаторстве в изучении мифа и механизмов родства, имеет ограниченность структурного редукционизма. Структурное объяснение мифов не позволяет проникнуть в их сущность и генезис. Для структурализма К. Леви-Стросса характерна ориентация на идеалы научной рациональности, что дало основания Г. К. Косикову обозначить это направление «сциентистским структурализмом» [45, с. 5]. Однако является ли структуралистская методология К. Леви-Стросса универсальной? На наш взгляд, она представляет собой лишь одну из моделей интерпретации, в которой за скобками остаются проблемы смысла, значимости и цели в мифе. Целесообразность и целеполагание в мифе не находят своего объяснения в структурализме К. Леви-Стросса. К примеру, в модели, репрезентированной М. Элиаде, помимо круга проблем, связанных с функционированием мифа, делается акцент на смысловой и аксиологической составляющих. Редукционистская парадигма приводит к нивелированию самоценности мифа. Это объясняется парадигмальным для всех структуралистских направлений отказом от субстанциального объяснения проблем бытия. К. Леви-Стросс универсализирует понятие структуры, абстрагируясь от проблемы содержания мифов. Научным идеалом исследователя является такой уровень структурирования, который позволяет создавать модели без учета свойств составляющих элементов. Резюме взглядов Леви-Стросса – современное и первобытное мышление представляют собой не антагонистические, а когерентные системы.
Британский антрополог польского происхождения Б. Малиновский представляет функционалистское направление в теории мифа. Отличительная особенность его подхода – изучение явления в социальном контексте, что сближает его с Э. Дюркгеймом. Малиновский дефинирует сущность своего подхода следующим образом: «Такой анализ, при помощи которого мы пытаемся определить отношения между культурным действием и человеческой потребностью – базовой или производной, – позволительно назвать функциональным» [65, с. 43]. Особенность его подхода к изучению феноменов культуры заключается в том, что ученый рассматривает социальные и культурные институты различных обществ (от примитивных до современных) как обладающие сходствами. Несомненно, это является достижением функциональной теории, дающим ключ к изучению первобытных обществ. Социальный организм представлен Б. Малиновским как взаимосвязанная система, где каждый элемент способствует сохранению целостности системы.
Исследуя проблемы мифа в работе «Миф в первобытной психологии» [64], где в качестве объекта анализа выступает меланезийская культура, Б. Малиновский прослеживает взаимосвязь мифологических представлений и паттернов социального поведения. В его концепции миф детерминирует проявления социальной жизни: «Миф, каким он существует в туземном сообществе, то есть в своей живой первобытной форме, это – не просто рассказываемая история, это – переживаемая реальность» [64, с. 291]. Следует заметить, что под реальностью подразумевается прежде всего социальная реальность. Отношение к мифу как к реальности является общим у Б. Малиновского и М. Элиаде. В теоретическом отношении миф оказывается рядоположенным религии как форме социального структурирования. Религия, магия и туземные верования становятся в функциональном отношении однопорядковыми, выполняющими идентичные функции. И магия, и религия являются когерентными способами поддержания образа реальности в целостности и самотождественности. К мифу, как и к культуре в целом, Б. Малиновский применяет свой функциональный метод, и в этом смысле миф становится конструктивным элементом в социальной системе. Большое значение придается ученым сакральным мифам, структурирующим социальное пространство.
Одно из ключевых понятий функциональной теории Б. Малиновского, которое он анализирует, – «ману» (священная сила), термин из языка меланезийцев. Исследователь обнаруживает аналог подобного понятия у индейцев дакота и ирокезов [63, с. 77], что свидетельствует о его универсальном характере. Можно заметить, что описание этого понятия у Б. Малиновского обнаруживает сходство с семантическими характеристиками понятия Дао в даосизме: их объединяет безличность, всепроникаемость, неопределимость. Таким образом, можно утверждать, что представление о безличном, всепроникающем начале характерно не только для классических культур древности (Китай), но и более ранних культур (Меланезия). Данная идея характерна для культур как Полинезии, Северной и Центральной Америки, так и для Индии, Греции – в измененном виде [74, с. 203]. Сила ману является не столько магической, сколько божественной. Подобные представления свидетельствуют о кристаллизации идеи Единого в первобытном сознании.
В целом и религию, и магию Б. Малиновский рассматривает как социально-психологические феномены. Достижением теории мифа основателя функционализма в антропологии и социологии можно считать пересмотр им понятия «миф» как описательно-нарративного и рассмотрение его как комплекса взаимодействий. Функциональный подход Б. Малиновского способствует пониманию мифа в культуре как структурно-функционального взаимодействия, где миф выступает способом конституирования и поддержания социальной системы.
Н. В. Медведев подчеркивает как достоинства, так и недостатки функционализма: «Традиционный критицизм функционализма можно признать за одну из его слабостей. Если, например, какой-то ритуал имеет функцию реализации определенной человеческой потребности, то следует ли нам принимать это за объяснение его значения? Почему удовлетворение его некоторой человеческой потребности реализуется в наблюдаемой нами, а не в какой-то иной форме? Почему исполняется именно этот, а не иной ритуал?» [69, с. 76]. Поставленные российским ученым вопросы важны для понимания функционального среза культуры. Функционализм, так же как и структурализм, по сути абстрагируется от проблем значения и смысла в культурных конструктах традиционных культур, рассматривая функции, а не содержание. Следует отметить, что данное направление оказало влияние на формирование идей М. Элиаде. Парадигму функционализма затрагивает и Н. Н. Беспамятных в своей монографии «Мифология: введение в теорию мифа», отмечая при этом, что модель Б. Малиновского не является совершенной, хотя в ней представлено функционирование религиозных и мифологических элементов [13, с. 42]. Таким образом, хотя функционализм по-прежнему остается влиятельной парадигмой в гуманитарной науке, существует необходимость выработки новых интегрированных концептуальных подходов, дающих ответы на вопросы о целеполагании, смысле, аксиологических, мировоззренческих, семантических констант обществ традиционного типа.