Страница 11 из 18
Банальный стыд оказался куда сильнее логики и здравого смысла. Он живо вышиб из моих мозгов тоску, заставил очнуться и привести себя в порядок.
Жаль, что уже через несколько дней наша зарождающаяся дружба оборвалась навсегда – Кукушка наконец-то добралась до меня.
– Обухов, в канцелярию! – однажды долбанул сапогом по решетке надзиратель. – Подымайся, тута, знаешь ли, ждать страсть не любят!
Он сопроводил меня в комнату, где я наконец-то смог убедиться, что облик легендарной канцеляристки как нельзя лучше соответствует прозвищу. Впрочем, голос у нее оказался, наоборот, сильным и приятным.
– «Слушали: дело гражданина Обухова Алексея Анатольевича, по обвинению его в преступлениях, предусмотренных статьей 58-11{36}, – скороговоркой прокуковала она шаблонный текст. – Постановили: признать виновным в преступлениях, предусмотренных указанной статьей, и заключить его в концентрационный лагерь ОГПУ{37} сроком на три года. Дело сдать в архив». Распишитесь…
Кукушка положила бумагу на стол, текстом вниз. Я потянулся перевернуть, прочесть приговор своими глазами.
Надзиратель резко одернул:
– А ну, не задерживай, у меня нет времени с каждым валандаться!
– Мне по этой бумаге три года жить, – возразил я, все же переворачивая злосчастный документ.
– Напрасно сомневаешься, Обухов, – злобно скривилась канцеляристка, отчего из страшненькой превратилась в настоящую кикимору. – Можешь вообще ничего не подписывать, от этого ничего для тебя не изменится.
Не споря, быстро пробежал глазами текст, тщательно запомнил номер дела и дату. Кривач-Неманец специально предупреждал, что без указания этих сведений любое обжалование не имеет даже крохотного шанса на рассмотрение. Вписал в строчку для подписи свое настоящее имя – Алексей Коршунов, поставил закорючку… Уже как осужденный.
– Чего расселся-то?! – грубо поторопил надзиратель. – Пшел быстро! Манатки в охапку, этап не за горами!
Глава 3
Путевые заметки
Бирзула, апрель 1930 года
(3 месяца до рождения нового мира)
За окном смеркалось. Как будто подстраиваясь под угасание дня, все реже звучал перестук колес на стыках, ощутимо замедлился бег телеграфных столбов. Вдоль дороги потянулись замызганные заборы и сараи. Рельсы начали ветвиться стрелками, уходящими в обветшалые, но многочисленные ремонтные или погрузочно-разгрузочные закутки. Неожиданно совсем рядом с составом проплыла монументальная «свечка» странного здания красного кирпича с несвежей, но все же белой отделкой окон и вычурных фронтонов. Очень небольшое, немногим длиннее вагона, оно высилось на целых пять этажей. И почти сразу за ним показался верный признак крупной станции – невысокий асфальтированный перрон, за которым под грубой коричневой штукатуркой скучало двухэтажное здание вокзала.
Состав остановился, потом чуть сдал назад и опять дернулся вперед, как будто поудобнее устраиваясь на месте{38}.
– Станция Бирзула{39}, – сквозь негромкий металлический лязг буферов и сцепок донесся из коридора голос проводника. – Стоянка сорок пять минут.
Бросив завистливый взгляд на безмятежно спящего Якова, я все же решился размять ноги.
– А чего ж так долго-то? – выйдя в коридор, окликнул я кстати вывернувшегося проводника. – Вроде невеликий городок.
– Время ужинать, – удивился он моей недогадливости. – Вы-то, товарищ, ежели кушать захотите, так в местный ресторан-вагон сходить извольте-с, он тут совсем недалече, третий вагон, только через первый класс пройти-с. Коли заказать чего изволите-с – принесем в сей же час. А пассажирам из жесткого в буфете на вокзале подают-с.
– Снова все звери равны, – пробормотал я себе под нос. – Но некоторые равнее других.
В короткой борьбе между ленью и любопытством победило второе.
В воздухе над перроном пахло дымом и уборной. Из передних, ближних к паровозу зеленых вагонов к вывеске «Буфет» бойко, почти бегом тянулись желающие поесть.
Добравшись до засиженной мухами стойки, я чуть не поперхнулся от давно забытого лагерного запаха. Однако толпа, ничуть не смущаясь, шустро разбирала единственное доступное блюдо – вареную перловку без капли жира с тощей селедкой по цене рубль с гривенником. Насколько я успел понять нынешние советские реалии – весьма адекватное по деньгам предложение. Хотя не уверен, что такое стали бы жрать собаки из моего родного две тысячи четырнадцатого года.
Собравшись было уходить, я заметил в стороне вывеску-указатель: «Буфет для пассажиров первого и второго классов». Я уже прикидывал, как доказывать свою принадлежность к привилегированному сословию, но вход оказался свободным для всех.
Чуть более приятные ароматы, на покрытых пестрыми, удачно маскирующими пятна скатертями столах стоят цветочные горшки, украшенные розовыми и лиловыми лентами. И всего несколько посетителей!
Причину такого «счастья» я понял, как только взял в руки меню: капустный суп, жареная рыба с картофельным пюре, кофе и булочка с маслом стоили целых девять рублей. То есть недешево даже для такого буржуя, как я, и чуть не в пять раз дороже среднепаршивых одесских забегаловок.
Экономия мигом отправила чувство голода в далекое, слегка эротическое путешествие. Положив роскошную обложку тисненой кожи с одиноким желтым листочком отпечатанных на машинке расценок обратно на стол, я тихо смылся в шумную суету перрона… чтобы немедленно попасть под прессинг небольшой стайки попрошаек-беспризорников лет пяти – десяти. Отбиться стоило немалого труда и полудюжины медных монеток. Впрочем, надо отдать им должное, процесс облегчения карманов шел весело, можно сказать, с улыбкой, да и окружающие относились к детям удивительно спокойно и по-доброму.
Тем временем очередь в буфет успела рассосаться, однако у пассажиров немедленно нашлась новая забава – вооружившись огромными, чуть не полуведерными медными чайниками или котелками – а то и двумя-тремя, как видно для соседей, – они толпились около сложенной из кирпича еще в имперские времена будки с выведенной белой краской надписью «Кубовая». Хотя выдавали там отнюдь не «кубы», а кипяток. Система работала на самообслуживании: два высоких бака с кранами, соответственно для горячей и холодной воды, знай подставляй посуду.
И только тут я наконец понял, чего не хватает в картине провинциального вокзала. Где же неизбежные, встречающие каждый поезд торговки снедью и навязчивые спекулянты нативными сувенирами?! Почему бабульки не продают успевшим оголодать за пару-тройку часов пути товарищам домашние пироги, вареные яйца, сметану? Куда подевалась воспетая в железнодорожных сагах синюшная картошка? Как страждущие обходятся без неизбежной закуски, в смысле – маринованных и соленых огурчиков?
Может быть, продавцов просто не пускают на перрон? И стоит поискать вкусный, горячий калач с другой стороны вокзальных дверей?
Не откладывая в долгий ящик – тем более что вокзальный колокол уже отзвонил первое предупреждение, – я быстрым шагом пересек полупустой зал ожидания и в остолбенении замер на крыльце.
Привокзальную площадь – всю, с окрестными улицами! – плотно забивала чудовищная орда. Опрятные с виду телеги перемежались кучами наваленных прямо под открытым небом узлов, корзин, свертков, а то и вообще сомнительной рухляди. В проходах, а кое-где и прямо поверх скарба мельтешили толпы разновозрастных детей. Кто-то просто играл, другие возились вокруг маленьких костерков, третьи занимались починкой своих вещей или иным попутным ремеслом. Хозяева – судя по всему, местные крестьяне – сидели в рядок около закрытого на амбарный замок окошечка кассы.
36
Статья 58-11: «Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, приравнивается к совершению таковых и преследуется уголовным кодексом по соответствующим статьям».
37
Только 27 июня 1929 г. Политбюро переименовало концентрационные лагеря ОГПУ в исправительно-трудовые. То есть до этого момента слово «концлагерь» использовалось вполне официально.
38
Каждые 60–100 км паровоз нуждается в заправке водой. Машинисту, особенно не слишком опытному, бывает порой сложно подогнать локомотив под заливочную систему водонапорной башни.
39
Ныне станция Котовск Одесской области (переименована в 1935 г.).